Такие дела. Первую на Земле попытку межпланетного путешествия пристав со своими урядниками и стражниками пресек, можно сказать, в самый последний момент, когда навьюченные пожитками «переселенцы» стали собираться в условленном месте, куда за ними обещали прилететь «юпитерцы». Допросив нескольких крестьян, пристав узнал, что заводилой всего предприятия был местный крестьянин с интересной фамилией Шкода. Загребли и Шкоду, однако добились немногого: Шкода категорически отрицал, что руководил всем делом. Признался, правда, что и в самом деле слыхал краем уха (от кого, уже не помнит), что Юпитер огромадная планета, гораздо больше Земли, а значит, там и пашен с лесами должно быть больше. Кой-кому успел это рассказать но организованное переселение? Да боже упаси! Не по его темным мозгам такое заваривать
(Лично у меня осталось стойкое впечатление, что Шкода, как это водилось в обычае у мужичков не только в России, попросту мастерски прикинулся темным дурачком. Откуда-то же он должен был знать, что Юпитер планета огромная, гораздо больше Земли? То ли был все же грамотным и одолел пару популярных брошюрок по астрономии, то ли узнал от кого-то, разбиравшегося в астрономии, быть может, у какого-нибудь сельского учителя. Ну, а того, что другие планеты отнюдь не землеподобны, не знали тогда и светила астрономии, это окончательно выяснилось лишь после полетов автоматических межпланетных станций. Так что Шкода, полное впечатление, действовал в рамках научных данных того времени)
Гордый собой пристав отправил в губернию донесение, как он пресек незаконное переселение на Юпитер. Начальство на всякий случай вкатило ему взыскание «за несвоевременное применение власти и допущение беспорядков». Явно по принципу: Юпитер там или не Юпитер, а когда случается ЧП, нужно разобраться как следует и наказать кого попало. А в общем вся эта история осталась для ее участников без последствий. Шкоду вскоре выпустили, потому что решительно непонятно было, за что его вообще можно судить. Никаких признаков аферы, то бишь материальной корысти, тут не усматривалось: на всей этой истории Шкода не нажился ни на копейку, билетов на «летучие корабли» не продавал, «членских взносов» не брал. Политики тоже не было ни на грош.
Кое-какие меры губернское начальство все же предприняло, но не карательные: по уезду разослали лекторов, и те старательно втолковывали крестьянам, что до Юпитера добраться нереально, что расположен он очень уж далеко (как говорится, три года скачи не доскачешь), и вообще, никто еще не доказал, что Юпитер пригоден для жизни.
Крестьяне им не перечили, чтобы не иметь новых неприятностей с властями, кивали-поддакивали в том же стиле: «Оно конечно Мы люди темные» Но, по данным полиции, среди несостоявшихся переселенцев еще долго втихомолку кружили разговоры: «Начальство это дело с переселением на Юпитер нарочно зажимает, поскольку многие бы согласились уехать, а тогда не с кого было бы налоги драть и некого в солдаты забирать»
Несомненная доля юмора присутствует и в истории с подменной тюремной сиделицей, случившейся в Коломне в 1892 году.
История была, можно сказать, житейская: крестьянку Муравьеву обвинили в краже коровы. Обвинение было ничуть не надуманное: корову при обыске нашли у Муравьевой в хлеву и в то, что сама приблудилась, как-то не поверили. Дело было ясное: особо не рассусоливая, судья приговорил Муравьеву к шести месяцам исправительного отделения тюрьмы. Нравы в Коломне, должно быть, царили патриархальные: судья не стал тут же отправлять ее в тюрьму под конвоем, а отпустил в родную пригородную деревню, чтобы она собрала необходимые вещички и сама явилась в городское полицейское управление.
Ну, вскоре она в управление с узлом и пришла, объяснила дежурному, что к чему. У дежурного уже лежало судебное предписание на ее счет, а потому он без всякого интереса вызвал старшего городового Матюнина и велел ему вместе с напарником отвести осужденную в тюрьму.
Они и отвели. Дело было настолько мелкое и незначительное, что о нем практически моментально забыли. А через четыре месяца к приставу явился тот самый городовой Матюнин и доложил: по Коломне ходят слухи, что Муравьева разгуливает на свободе, ее видели даже на рынке. Он сам сходил на рынок проверить, и ему то же самое рассказали.
Пристав на всякий случай послал запрос в тюрьму: не было ли у них в ближайшее время побегов и где сейчас пребывает арестантка Муравьева? Из тюрьмы не без удивления ответили: побегов сто лет не было, все заключенные, в том числе и Муравьева, на месте, в полном соответствии со списком.
Пристав, видимо, был служакой дотошным и для полной верности отправил домой к Муравьевой наряд городовых, чтобы осмотрелись на месте, как там обстоит и откуда растут ноги у столь упорных слухов. Городовые с превеликим удивлением обнаружили Муравьеву дома, за обычными домашними хлопотами. Получалось, что каким-то чудесным образом Муравьева ухитрилась раздвоиться: в одно и то же время и в тюрьме сидела, и дома по хозяйству суетилась.
Городовые в чудеса не верили тут же арестовали Муравьеву и повели в управление. Муравьева не запиралась: на первом же допросе созналась, что вместо нее в тюрьме сидит ее тетка Кудрявцева. А помог совершить подмену не кто иной, как Матюнин, с которым они до того были давно знакомы. За двадцать рублей пообещал обстряпать дело так, что никто и не придерется. Муравьева якобы сразу же отдала ему пятнадцать рублей (остальное обещала потом), а сама кинулась к родной тетке Кудрявцевой и упала ей в ноги, умоляя отсидеть за нее полгодика по-родственному, так сказать. Упирала еще и на то, что у нее самой хорошее хозяйство, которое теперь останется без присмотра, а Кудрявцева, вдовствуя, хозяйства практически не ведет, живет одна-одинешенька, единственную взрослую дочь давно выдала замуж.
Кудрявцева, подумав, согласилась. По версии Муравьевой, далее события разворачивались так. Когда ее повели в тюрьму, Матюнин под каким-то предлогом отослал напарника и вдвоем с Муравьевой дошел до места, где их поджидала Кудрявцева с точно таким же узелком. Ее и отвел в тюрьму. Тюремное начальство четыре месяца ни о чем и не подозревало: Муравьеву там никто до того в глаза не видел, в личных делах арестантов еще не имелось ни фотографий, ни отпечатков пальцев, «Муравьева» режима не нарушала кто тут что заподозрит?
Далее, опять-таки по версии Муравьевой, все обстояло очень просто: за эти четыре месяца она так и не удосужилась отдать городовому оставшуюся пятерку, он обиделся и наябедничал
Полицейское начальство распорядилось срочно доставить из тюрьмы Кудрявцеву. Однако толку не вышло: видимо, отношения меж теткой и племянницей и в самом деле были самые сердечные. Говоря современным языком, Кудрявцева ушла в глухую несознанку: твердила, что никакой путаницы и подмены тут нет, что она и есть доподлинная Муравьева, а эту бабу, что ей предъявляют как Муравьеву, видит впервые в жизни. Городового, кстати, тоже, и привел ее в тюрьму совсем другой, которого она уже не опознает мало ли их в Коломне, раньше сроду не видела
Получался тупик. Пристав все же сообразил, как из него выбраться: послал за дочерью Кудрявцевой. Та, видимо, в эту историю не была посвящена, потому что простодушно заявила: ну как же, вот это моя двоюродная сестра Муравьева, а это моя родная матушка Кудрявцева
Как ни ломал голову пристав, так и не нашел, какую статью можно Кудрявцевой предъявить. А потому отпустил ее домой с дочкой, Муравьеву отправил в тюрьму отбывать законные полгода, а сам взялся за Матюнина.
Однако старший городовой тоже, подобно Кудрявцевой, уперся, как скала. Твердил: Муравьеву он несколько лет знает, тут она не врет, но вот во всем остальном она брешет. И вообще, ни в какую тюрьму он ее никогда не отводил, а кто конвоировал, знать не знает.
Пристав орал, как медведь в берлоге. Матюнин упирался и не признавался решительно ни в чем: никого он в тюрьму не отводил и вообще понятия не имеет, которое число господин пристав имеет в виду. Не могу знать! Никак нет! Хоть зарежьте!
Разъяренный пристав раскрутил следствие на полную, вовлекши в него весь личный состав точнее, всех городовых. И ничегошеньки не добился. Никто не помнил, кто именно дежурил в тот день, был Матюнин на службе или нет, да и кто будет помнить столь мелкое, незначительное дело, как конвоирование четыре месяца назад в тюрьму мелкой воровки?!
Пристав орал, как медведь в берлоге. Матюнин упирался и не признавался решительно ни в чем: никого он в тюрьму не отводил и вообще понятия не имеет, которое число господин пристав имеет в виду. Не могу знать! Никак нет! Хоть зарежьте!
Разъяренный пристав раскрутил следствие на полную, вовлекши в него весь личный состав точнее, всех городовых. И ничегошеньки не добился. Никто не помнил, кто именно дежурил в тот день, был Матюнин на службе или нет, да и кто будет помнить столь мелкое, незначительное дело, как конвоирование четыре месяца назад в тюрьму мелкой воровки?!
И тут уж заработала извечная русская расхлябанность. Журнала записи дежурств не имелось (хотя вообще-то его полагалось вести, ну да Коломна не Питер и не Москва). Предписания о конвоировании Муравьевой в тюрьму тоже не отыскалось (видимо, в свое время поленились заполнять. А зачем, коли дело и так ясное, да еще мелкое?). Тюремные служащие, заваленные текучкой по самые уши, тоже не помнили, кто именно четыре месяца назад приводил Муравьеву в тюрьму. Конвоиру полагалось расписаться в «приемной ведомости» тюрьмы мол, арестованную сдал, но вместо подписи там обнаружилась неразборчивая закорючка чернильным карандашом, которую Матюнин своей не признавал
В общем, тупик, на сей раз полный. Устроив жуткий разнос всему личному составу, пристав сгоряча распорядился отдать Матюнина под суд. Однако прямых улик попросту не имелось, так что городового оправдали и оставили на службе. Муравьева осталась досиживать свои законные шесть месяцев, на том дело и кончилось.
Но самую веселую историю я приберег напоследок. Это, дамы и господа, сущая поэма в прозе! Криминал там, безусловно, присутствует, но вот обстоятельства дела вызывают в первую очередь смех. Думаю, познакомившись с этой историей подробнее, многие со мной согласятся
В мае 1915 года, на втором году Первой мировой войны (которую, понятно, звали еще не Первой, а просто Великой), сельский староста села Голый Карамыш получил телеграмму ошеломительного для провинциалов содержания: «Срочно приготовьте квартиру для Ея Императорского Высочества, Великой Княжны Ольги Николаевны».
Местная невысокая администрация пришла в восторженный ужас: столь высоких персон в селе принимать еще не приходилось (сомнительно, чтобы там и губернатора видели). Общий ажиотаж умов был таким, что никому как-то даже и в голову не пришло связаться с уездом хотя бы и проверить подлинность телеграммы. Само содержание заворожило
Ничего не сообщая наверх, стали готовить встречу собственными силами. Село хотя и располагалось в захолустье, но было отнюдь не бедным: там в основном обитали справные русские крестьяне и зажиточные немецкие колонисты, имелось некоторое количество интеллигенции и купцов, была даже небольшая фабрика, принадлежавшая местному немцу Бендеру.