Знаешь, в тот миг вся эта история, вся моя прежняя жизнь показалась мне такой пустой, такой нелепой и ненужной, что мне, как и в то далекое утро в поезде, стало как-то смешно и радостно. То, что еще недавно выглядело таким сложным, таким запутанным, мучительным и важным, оказалось просто как дважды два. Я знала, что теперь, когда ощутила силу любви Ибрагима, я никогда уже не обернусь в сторону этих мелких, грязных и глупых страстей. Мне теперь знакомо было высшее счастье быть любимой. А все остальное было не важно.
Я сбросила звонок, зашвырнула телефон подальше и ударила по газам. В тот день я уехала из Сунжегорска.
Вот так, друг мой, все и было. Теперь ты понял, почему я тогда пропала, перестала выходить на связь? Я вроде бы все объяснила, хоть и в своем стиле, путано и многословно. Вижу, моя история тебя сильно задела. Нет, прошу, не начинай сейчас уверять меня, что хитрый мулла опоил, окурил меня каким-то зельем и тем самым подчинил себе. Не рассказывай мне о том, сколько подобных шарлатанов изловили твои люди. Я ведь знаю тебя, я вижу, что ты поверил мне, вижу по твоим глазам. Я слишком хорошо тебя знаю, дорогой, в этом и беда. Мы с тобой как этот горный сель. Несем друг другу лишь хаос и разрушение, намертво блокируя дороги, по которым нам суждено идти. А я знаю теперь, что настоящая любовь бескорыстна, она не подчиняет тебя, не запирает в ловушке, не требует ничего она открывает тебе все пути и все дороги на свете. И знаешь, мне от души хочется пожелать тебе, чтобы ты когда-нибудь ее испытал. Не ко мне, нет, это дело прошлое, законченное и забытое. Но к какой-нибудь другой женщине, которой суждено будет растопить твое сердце сердце воина и политика.
Я сбросила звонок, зашвырнула телефон подальше и ударила по газам. В тот день я уехала из Сунжегорска.
Вот так, друг мой, все и было. Теперь ты понял, почему я тогда пропала, перестала выходить на связь? Я вроде бы все объяснила, хоть и в своем стиле, путано и многословно. Вижу, моя история тебя сильно задела. Нет, прошу, не начинай сейчас уверять меня, что хитрый мулла опоил, окурил меня каким-то зельем и тем самым подчинил себе. Не рассказывай мне о том, сколько подобных шарлатанов изловили твои люди. Я ведь знаю тебя, я вижу, что ты поверил мне, вижу по твоим глазам. Я слишком хорошо тебя знаю, дорогой, в этом и беда. Мы с тобой как этот горный сель. Несем друг другу лишь хаос и разрушение, намертво блокируя дороги, по которым нам суждено идти. А я знаю теперь, что настоящая любовь бескорыстна, она не подчиняет тебя, не запирает в ловушке, не требует ничего она открывает тебе все пути и все дороги на свете. И знаешь, мне от души хочется пожелать тебе, чтобы ты когда-нибудь ее испытал. Не ко мне, нет, это дело прошлое, законченное и забытое. Но к какой-нибудь другой женщине, которой суждено будет растопить твое сердце сердце воина и политика.
А вот наконец и гул за окном. Это лопасти долгожданной вертушки. Смотри, вот входят к нам люди в камуфляже твоя охрана, кое с кем из них я даже знакома по прежним временам. Конечно же, они явились доложить, что вертолет подан. Лети с ними, большой и страшный человек, и нет, не зови меня с собой, я не поеду. Ты, кажется, забыл поинтересоваться в самом начале нашей встречи, куда я направляюсь. А ведь еду я не в твою сторону, не в Россию, а в Турцию. Так что с тобой нам, увы, не по пути. Чай допит, дороги расчищены, буря улеглась, вот уже и старик-менрел устало клюет носом в углу. А значит, пора мне отправляться в дорогу, продолжать свой путь. До свидания, друг мой. Нет, именно, до свидания, не прощай. Жизнь впереди длинная и непредсказуемая, кто знает, когда ей угодно будет столкнуть нас снова? Сколько еще прибережено у нее для нас селей, пустынных горных дорог и придорожных харчевен? Ведь все мы бесконечно ходим по кругу и обретаем себя лишь в вечном повторении. Это я теперь знаю точно.
Бунино солнце
Повесть
Стоял ясный морозный день из тех, что так редко встречаются в Москве, где зима обычно представляет собой длящееся с ноября по апрель насморочное недоразумение. Но в тот день все было как положено и хрусткий стылый воздух, и пар, поднимавшийся от губ кружевными облачками, и розоватое, будто подрумяненное в русской печи, небо, и солнце, щедро рассыпавшее бриллиантовые брызги по скрипевшему под ногами снегу. Словно сама природа хотела выделить этот день, подчеркнуть, сделать так, чтобы я его запомнила.
Мне в ту пору было двадцать пять лет, я уже три года как окончила факультет журналистики, работала на телеканале армейской тематики и в будущем видела себя лихим военным корреспондентом со специализацией по арабским странам. Журналистика, а конкретно военная журналистика, была мечтой моего детства. Черт знает, как эта идея забрезжила в моей девчоночьей голове, но в то время как сверстницы мои грезили о театральных подмостках или сверкающих холлах огромных корпораций, я мечтала с «лейкой»[1] и блокнотом врываться в только что отвоеванные города, утирая со лба разводы пороха и машинного масла. И, едва окончив школу, решительно отправилась в путь к своей заветной фантазии. Пока что мне приходилось довольствоваться лишь недолгими командировками в военные части, и все же вскоре я ждала назначения в группу, отправляющуюся с журналистским заданием в охваченный конфликтом регион на Ближнем Востоке.
С моими планами, правда, не очень сочетался тот факт, что я в те дни состояла в браке с молодым театральным актером, юношей балованным и изнеженным, у которого, кажется, от одного упоминания об Ираке, Сирии и Ливии начиналась мигрень. Гоша так его звали, тогдашнего моего мужа, был красив, как античный бог, и по-настоящему талантлив, но при этом взбалмошен, капризен, расточителен и в быту совершенно невыносим. Я тоже характер имела взрывной и нисколько не отличалась той пресловутой женской мудростью, которую старшее поколение считало необходимым качеством для счастливого брака. В общем, к моменту описываемых событий мы с Гошей существовали в одном доме скорее по инерции и старались лишний раз друг друга не задевать, как уставшие от склок коммунальные соседи. Однако же с его матерью Тамарой Андреевной, которой и принадлежал тот подмосковный дом, где мы обретались с драгоценным супругом, отношения у меня сложились довольно теплые.
Тамара Андреевна в отличие от трепетного сына была женщиной жесткой, волевой и решительной. Что в общем-то было неудивительно, ведь работала эта железная баба кинологом МВД. Мне за годы замужества доводилось видеть, как эта с виду не особенно внушительная, невысокая, но кряжистая тетка, в ватном камуфляжном костюме и тяжелых армейских ботинках, дрессирует здоровенных собак служебных пород. И надо сказать, зрелище выходило впечатляющее. Она обладала невероятной внутренней силой, волей, твердостью характера, заставляющей пасовать перед ней даже бывалых матерых псов.
Итак, в тот день мы с Тамарой Андреевной вдвоем отправились на московский Птичий рынок, располагавшийся в районе Выхино, за МКАД. Свекрови нужна была какая-то особая подкормка для ее питомцев, я же увязалась за ней просто так, за компанию. День был выходной, вечером у Гошика намечалась премьера, а значит, останься я дома, мне пришлось бы часами сносить его капризы, приступы мандража, нервные заламывания рук и прочие актерские эскапады.
И вот мы с Тамарой Андреевной, загрузившись в ее подержанный, но добротный «Джип Гранд Чероке», и рванули из подмосковного поселка, где располагалась вотчина святого семейства, на «Садовод» и через час уже толкались в кипевшей между рядами сутолоке, месили ботинками затоптанный снег, дышали на руки, чтобы согреться, и глазели по сторонам. Публика вокруг крутилась самая разношерстная. Были и бабки в тулупах, с укутанных рукавицами рук которых гроздьями свисали совсем мелкие котята. Свекровь шепнула мне на ухо, что таких нераскупленных зверьков потом выбрасывают и затаптывают валенками. Чинно стояли у сколоченных из дерева рядов продавцы щенков непременно породистых, от чемпиона России. Мне сразу вспомнился старый анекдот про мужика, который тащит по Птичке за веревку медведя, а на вопрос, кому же он собирается продать зверя, отвечает: «Да я ищу ту сволочь, которая год назад мне его как хомячка загнала». Сама я на «Садоводе» была в первый раз и совершенно не знала, как тут все устроено. Однако слышать забавные истории о том, как любят здесь облапошить доверчивого покупателя особенно если тот, недотепа, притащился на рынок с ребенком, восторженно вожделеющим домашнего питомца, втюхать ему под видом породистого щенка или котенка не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку, мне доводилось. Но Тамару Андреевну многие здешние продавцы знали в лицо, а потому за руки нас никто не хватал, подозрительными отпрысками «чемпионов России» не заманивал, народ разве что уважительно здоровался с моей свекровью и расступался в стороны.
Тамара Андреевна наконец отыскала нужного ей продавца собачьего корма и вступила с ним в какой-то долгий мудреный диалог. Я же, скучая, глазела по сторонам и вдруг увидела неподалеку зрелище, которое сразу привлекло мое внимание.
На прилавке одного из рядов стояла большая клетка, в которой сидели шесть щенков немецкой овчарки. Совсем маленькие еще, пухлые, неповоротливые, коротколапые, черные с рыжими подпалинами. Глаза как темные виноградины, еще только начинающие заостряться морды, огромные, как у летучих мышей, треугольные уши. Все они, щенята, походили на забавные плюшевые игрушки. Трое щенков пушистой кучкой лежали в углу клетки должно быть, грелись, еще один терся у решетки, уныло поглядывая на улицу. Но внимание мое привлекли не они, а те двое, что находились в другом углу. Там шла ожесточенная борьба. Один из щенков, поверженный, лежал на деревянном полу, второй же сидел на нем, придавив лапами, и, вцепившись всеми зубами брату в ухо, залихватски тянул его в сторону. Побежденный овчаренок истошно верещал, противник же его не желал останавливаться. Видно было, что бой, конечно, идет не насмерть, что щенки просто играют, развлекаются, чтобы не заскучать в тесноте. Меня, однако же, совершенно поразил щенок, который, по всему выходило, должен был одержать в этой схватке победу. В отличие от вялых, апатичных братьев и сестер этот овчареныш явно был весел, активен, лих и любопытен. Даже сейчас, в запале боя, не выпуская из зубов братнино ухо, он с интересом вертел лобастой головой и поглядывал на все вокруг умными, пытливыми блестящими глазами. И я, очарованная такой жаждой жизни, подошла поближе, склонилась к клетке и, должно быть, разулыбалась, потому что продавец, сухощавый мужичонка в старомодной меховой шапке, вдруг быстро открыл дверцу, просунул в клетку руку, подцепил под живот немедленно принявшегося отчаянно извиваться и отбиваться щенка и через секунду уже вложил теплое тельце мне в руки. Я и сказать ничего не успела, ощутив вдруг, как быстро стучит у меня под пальцами маленькое горячее сердце. Инстинктивно я подняла детеныша повыше, поближе к груди, чтобы не уронить. И щенок я теперь видела уже, что это девочка, глянул прямо мне в лицо своими удивительно умными цепкими глазами и вдруг прижался всем своим крошечным тельцем, привалился к борту моего шерстяного пальто, будто бы я была единственным надежным человеком, единственным убежищем, которое существовало у него в этом мире.