В начале августа 1944 г. польская Армия Крайова начала восстание в Варшаве, на борьбу с которым немцы бросили все имевшиеся у них под рукой военные и полицейские силы, включая сводный полк из состава РОНА под командованием подполковника И.Д. Фролова (бывший командир гвардейского батальона). В ходе подавления восстания солдаты РОНА отличились убийствами, грабежами и насилиями в отношении гражданского населения, что препятствовало, по мнению германского командования, достижению соглашения о капитуляции повстанцев. Этот предлог был использован немцами для устранения Каминского, фигура которого становилась неудобной в связи с принятым в сентябре руководством СС решением признать и поддерживать генерала А.А. Власова в качестве единственного лидера всех русских вооруженных формирований, действующих на стороне Германии. Каминский и его начальник штаба Шавыкин были вызваны в Лодзь в ставку обергруппенфюрера Э. фон дем Бах-Зелевского, руководившего подавлением восстания, обвинены в мародерстве подчиненных им частей и неисполнении приказов немецкого командования и расстреляны, а их гибель была представлена как результат нападения партизан. Судя по всему, в эту версию мало кто поверил, слишком уж явными были истинные причины, о чем сообщил в своих показаниях и Краснощеков[277].
За расстрелом Каминского последовало расформирование его армии, часть личного состава которой была передана на формирование 1-й дивизии РОА (600-й пехотной, по немецкой номенклатуре). В декабре 1944 г. эшелоны с каминцами прибыли в Мюнзинген, где солдат и офицеров распределили по формирующимся частям. Подчиненные Костенко составили кадровую основу 1600-го разведывательного дивизиона, а именно танковой роты и части эскадрона тяжелого оружия. Личный состав двух конных эскадронов набирался из других восточных частей и непосредственно из лагерей военнопленных. О своей работе по разложению РОА изнутри подробно рассказывает в своих собственноручных показаниях:
«Батальон [разведдивизион. Прим. авт.] я начал формировать в январе, но окончательно я его не укомплектовал, так как большинство солдат я отослал обратно и набирал в большинстве людей из лагерей, необученных и необмундированных. Батальон был самым недисциплинированным в дивизии: процветали пьянство, самоувольнения, грабеж немцев, а так как бывшие военнопленные были необмундированные, а солдаты, приходившие из немецких частей, были хорошо одеты, то между ними часто происходили столкновения. Естественно, что при таком положении, когда солдату все прощалось, а офицерам я не позволял обижать солдат солдаты меня любили (это легко проверить). Мною был выгнан из батальона русский эмигрант, казак капитан Шпаковский (немецкий подданный), вместе с его братом. Был уволен из батальона нацмен капитан (очень трудная фамилия, не мог запомнить), он был членом комитета Власова (этот факт тоже легко проверить)[278]. В батальоне происходил очень большой падеж лошадей из-за плохого ухода. В солдатах искусственно разжигалась ненависть к немцам. Не знаю, кто сообщил в немецкий штаб о моей ненависти к немцам, но результатом этого было то, что Власов, бывший в это время в дивизии при командире дивизии генерале Буняченко, предупредил меня, что если он еще раз услышит, что я проявлю себя чем-нибудь против немцев, он меня уволит»[279].
Все же для командования РОНА и 1-й дивизии РОА заслуги «майора Костенко» казались, по-видимому, более весомыми, чем причиняемый им вред. Сослуживцы Краснощекова сообщили следствию о его награждении Железным крестом 2-й степени, одной серебряной и тремя бронзовыми медалями знака за храбрость и заслуги для восточных народов (в РОНА), а также золотой медалью этого знака и часами (в РОА). Однако сам он признал награждение только Железным крестом и одной медалью, а остальные, по его словам, повесил себе сам. Офицер по особым поручениям разведдивизиона поручик И.Г. Акусок высказался о деятельности своего командира следующим образом: «Мне казалось, человек не простой, но, разумеется, я видел в нем человека двоякого советского и немецкого. Почему? С одной стороны, он усиленно формировал и укомплектовывал личным, конским составом и вооружением дивизион, но на деле этого не получалось лошадей не хватало, автоматов и пистолетов также, а медаль и часы получил. С другой стороны, поднимал политику, и дивизион был недисциплинированным, за что ему много попадало от командира дивизии и даже от Власова»[280].
Последнюю из своих наград золотую медаль знака для восточных народов Костенко получил в начале апреля 1945 г. за организацию переброски дивизиона из учебных лагерей на Одерский фронт. Здесь в районе г. Фюрстенберга дивизии предстояло в первый и последний раз вступить в бой с советскими войсками, атакуя удерживаемый ими плацдарм на западном берегу Одера. Ирония судьбы Краснощекова-Костенко заключалась в том, что с советской стороны здесь действовали части 33-й армии, в рядах которой он недолгое время служил осенью 1941 г. Для участия в атаке плацдарма были выделены батальоны из 2-го и 3-го полков дивизии, а из состава разведдивизиона Костенко три танка Т-34 и минометный взвод. Действия танков, поддерживавших атаку пехоты, оказались неудачными: один из них застрял в грязи и был оставлен экипажем, еще один подожжен, в личном составе потерь не было. В целом же атака 13 апреля 1945 г. не достигла поставленных целей, и власовцам ценой больших потерь удалось овладеть лишь первой линией окопов. Любопытно отметить, что на следствии Краснощеков пытался опровергать данный факт, зафиксированный оперативными документами 33-й армии, а историю о том, как посредством захваченной радиостанции он общался с советским офицером, относил на счет собственного вымысла с целью отчитаться перед немцами[281].
Видя бесперспективность дальнейших атак, чреватых гибелью дивизии, генерал Буняченко принял решение оставить фронт и походным порядком идти в Богемию, следуя принятому ранее плану Власова о сосредоточении всех русских формирований, подчиненных КОНР, в районе Австрийских и Баварских Альп. Опираясь на этот труднодоступный район, именовавшийся немецкой пропагандой «Альпийским редутом», предполагалось держать оборону до изменения общей военно-политической ситуации. Речь шла не более и не менее, как о начале открытого конфликта между СССР и западными державами, который, как тогда казалось многим участникам событий с разных сторон, должен был последовать за разгромом гитлеровской Германии.
Разведывательный дивизион Костенко возглавлял марш дивизии на юго-запад. Именно он первым вступил в контакт с представителями пражских повстанцев, переговоры с которыми привели к открытому выступлению 1-й дивизии против немцев на стороне восставших. Приняв самое активное участие в боях с эсэсовцами на улицах Праги, дивизион понес большие потери. В конечном итоге, Чешский Национальный Совет, большинство в котором занимали коммунисты, отмежевался от действий власовцев и отказался заключать с ними какие-либо соглашения. Дивизия была вынуждена уходить из Праги, двигаясь на запад, чтобы избежать пленения наступающими частями Красной армии. Попытка сдать дивизию в плен американцам не увенчалась успехом, так как на момент вступления в силу условий безоговорочной капитуляции она находилась на территории, которую должны были занять советские войска. В полдень 12 мая Буняченко распустил дивизию, предоставив солдатам и офицерам право действовать на свой страх и риск. В этой ситуации Краснощеков-Костенко с Холодковой и группой офицеров и солдат дивизиона отправился навстречу наступающим советским частям.
Изложенные Краснощековым факты предоставили следствию более чем достаточно материала для обвинения его в измене Родине, в то время как его действия, направленные в помощь партизанам и Красной армии не получили тех подтверждений, которые могли бы перевесить тяжесть изменнической деятельности. Ненависть к немцам, к концу войны все чаще проявлявшаяся в тех или иных действиях против них, была естественной для многих коллаборационистов. Эти действия, пусть даже сопряженные с определенным риском, не являлись смягчающим обстоятельством для органов государственной безопасности и военной юстиции.
Судебный процесс Военного трибунала войск НКВД охраны тыла Центральной группы войск над Б.Я. Краснощековым состоялся 14 сентября 1945 г. Судебное следствие продолжалось всего 45 минут. Отвечая на вопросы судей, Краснощеков повторил все сказанное им на последних допросах следователям «Смерш». Он отметил, что кое в чем помогал и партизанам, что мог бы подтвердить Маркевич, но эта реплика была оставлена судом без внимания, как и предоставленные на предварительном следствии сведения о сотрудниках разведывательных органов противника. «Я совершил большое преступление перед Родиной, и пусть суд решит мою участь»[282], заявил подсудимый в своем последнем слове.
Совещание судей и подготовка приговора заняли около часа. Суд признал Краснощекова виновным по статье 58-1 «б» УК РСФСР (измена Родине) и приговорил его к высшей мере наказания расстрелу с конфискацией всего имущества и лишением специального звания «лейтенант государственной безопасности»[283]. Утверждение приговора с вышестоящими инстанциями заняло чуть более месяца. 24 октября 1945 г. председателем Военной Коллегии Верховного Суда СССР В.В. Ульрихом было дано указание о немедленном исполнении приговора, а также запрос на розыск совершеннолетних членов семьи осужденного для их репрессирования[284].
По неизвестным нам причинам приведение приговора в исполнение затянулось еще на два месяца. Согласно прилагаемой к делу справке, Борис Яковлевич Краснощеков был расстрелян 17 декабря 1945 г. близ города Шапрон (Венгрия)[285]. О судьбе членов его семьи сведений нет. Полвека спустя, в марте 1997 г., в порядке исполнения закона УССР от 17 апреля 1991 г. «О реабилитации жертв политических репрессий» дело Краснощекова рассматривалось военной прокуратурой Центрального региона Украины, которая признала фигуранта осужденным обоснованно и не подлежащим реабилитации[286].
Таким образом, несмотря на то, что некоторые обстоятельства пребывания лейтенанта госбезопасности Краснощекова за линией фронта продолжают вызывать вопросы, в общем и целом история «майора Костенко» больше не является тайной. На страницах следственного дела перед нами вырисовывается совсем иной образ, нежели тот, который можно было бы создать на основе скупых упоминаний в мемуарах и исторических очерках о «Русском освободительном движении». В любом случае, это не был тот отчаянный сорвиголова, который способен до последнего вздоха драться за идею или хотя бы за собственную жизнь. Никаких подвигов в ходе карьеры в советских органах госбезопасности, а затем в рядах РОНА и РОА он не совершил. Скорее всего, Краснощеков никогда не имел намерений изменить тому строю, которому начинал служить в СССР, однако желание выжить и выбор для этого наиболее удобного и выгодного пути привели его к неразрешимому конфликту с жесткой и беспощадной системой. Уладить этот конфликт не помогли, по-видимому, искренние, но возможно недостаточно активные попытки помочь партизанам и Красной армии, используя положение, занимаемое во вражеском лагере. Трагедия Краснощекова в том, что он так и не понял этого и добровольно отдал себя в руки системе, надеясь, скрыв часть фактов о своей деятельности в годы войны, вернуть себе прежнее место в рядах органов госбезопасности и связанные с этим преимущества.