(Между прочим, знающие люди мне рассказывали, что и на современном Гознаке, где печатаются бумажные деньги, эта процедура обыск с раздеванием догола сохраняется до сих пор, правда, только при уходе с работы, дабы «з Двора чего не снесли».
Более надежного способа, чем этот, старинный, просто не существует. Если кто-то захочет вынести пачку купюр, их не засечет на теле ни один детектор наподобие тех «рамок», что стоят в аэропортах, в судах, других серьезных государственных учреждениях. А ежедневно подвергать человека рентгеновскому просвечиванию означает быстро его угробить. Вот и приходится пользоваться методикой времен царя Алексея Михайловича как самой эффективной)
Двух главных начальников Денежного двора назначал лично царь (как правило, дьяка и боярина или дворянина). Причем главы менялись ежегодно во избежание всяческих соблазнов «Технической частью», то есть непосредственно производственным процессом, управляли назначавшийся из числа купцов «голова» и выбранные из надежных людей «целовальники» (так они назывались оттого, что при назначении на должность целовали крест и клялись работать честно). Голова и целовальники получали от казны серебро, по строгому учету выдавали его мастерам и принимали «готовую продукцию», опять-таки по строгому учету.
В общем, все было продумано и организовано весьма тщательно и строго. Однако беда, как это порой случается, пришла с самой неожиданной стороны и не имела никакого отношения к строгим порядкам, заведенным на Денежном дворе. Подкралась, так сказать, в обход
Кто-то в царском казначействе (безусловно, светлая голова была, хоть и на дурную цель направлена) придумал крайне выгодную финансовую операцию. Казна принимала от населения ефимки по тому самому курсу в 4250 копеек, а потом переливала их в русскую монету, причем стараясь, чтобы из каждого талера получилось не 42 или 50 копеек, а все 60, а то и 64 (талеры были разных размеров, побольше и поменьше). На каждом талере путем этой несложной манипуляции казна зарабатывала от 15 до 20 копеек.
Чуть позже (то ли тот же светлый ум, то ли кто-то другой) придумали еще более выгодную операцию. Теперь ефимки не перечеканивали в копейки, а ставили на них особый штемпель (чаще всего «год выпуска», причем, что интересно, обозначенный от Рождества Христова, а не согласно принятой тогда повсеместно системе «от сотворения мира» (год от Рождества Христова + 5508). И пускали в обращение, но по официально утвержденному курсу в 100 копеек. Как легко рассчитать, теперь каждый талер приносил казне уже 50 копеек дохода
Чуть позже (то ли тот же светлый ум, то ли кто-то другой) придумали еще более выгодную операцию. Теперь ефимки не перечеканивали в копейки, а ставили на них особый штемпель (чаще всего «год выпуска», причем, что интересно, обозначенный от Рождества Христова, а не согласно принятой тогда повсеместно системе «от сотворения мира» (год от Рождества Христова + 5508). И пускали в обращение, но по официально утвержденному курсу в 100 копеек. Как легко рассчитать, теперь каждый талер приносил казне уже 50 копеек дохода
Вот только очень быстро нашлись мастера, ставшие подделывать эти штемпеля (на самых натуральных серебряных ефимках) и сбывать их большими партиями, зарабатывая на каждом тот же самый полтинник. Первыми это заметили даже не власти, а купцы и клейменые ефимки (именовавшиеся еще «ефимок с признаком») вообще перестали принимать в торговых расчетах.
Тогда боярин Ф. М. Ртищев предложил тогдашнему правительству, Боярской думе, весьма оригинальный ход: впервые в истории России выпустить медные деньги. Чтобы были одной величины с серебряными и одной цены с ними.
Бояре за это предложение ухватились с восторгом. Никто как-то не задумался, что одинаковые по весу медная и серебряная монеты не могут стоить одинаково, серебро всегда было дороже меди Но идея понравилась, и работа закипела. В самое короткое время в обращение было вброшено ни много ни мало 20 миллионов медных денег (хотя обычно годовой оборот финансов в стране составлял 5 миллионов). Мало того, казна придумала замечательную, с ее точки зрения, штуку: все подборы и прочие платежи в казну принимались исключительно серебром, а государственное жалованье, кто бы его ни получал, выплачивалось исключительно медью Года три как-то обходилось. Но потом, как и следовало ожидать, раскрутилась инфляция: в 1662 году за сто серебряных рублей давали 300 медных, в конце того же года за 100 серебряных 900 медных, а в 1663 году за сто серебряных уже не брали и 1500 медных. Медные деньги приблизились по своей рыночной цене к весу меди, стоившей примерно в 15 раз дешевле серебра. Естественно, страшно возросли цены в пересчете на серебро, так что, по воспоминаниям современников, многие тогда умирали с голоду. Хуже всех пришлось стрелецким частям, расквартированным в недавно присоединенной Малороссии-Украине, тамошнее население вообще не брало меди, ни по какому курсу. Потому что привыкло за столетия к польским деньгам а Польша, как и Россия, медных денег долгое время не знала, самая мелкая монета чеканилась из биллона пусть низкопробного, но серебра
И, как будто всего этого было мало, начались забавы высокопоставленных лиц, имевших прямое отношение к чеканке денег. Не кто иной, как глава Монетного двора боярин И. Милославский усмотрел великолепную возможность нажиться. Принялся в огромных количествах скупать медь (в основном посуду) и руками подчиненных ему «монетных дел мастеров» переливать в деньги (по подсчетам, историк вбросил в обращение не менее ста тысяч рублей). Глядя на начальника, не захотели упускать столь легкий способ обогащения и его подчиненные. Они тоже развернулись на полную. Источники того времени пишут, что в одночасье разбогатевшие чеканщики ставили себе большие усадьбы, наряжали жен не хуже боярынь, вообще транжирили дурные деньги, как могли. А там подключились уже не «монетных», а просто «медных дел мастера».
Власти в конце концов встрепенулись, узнав о происходящем в том числе и из «подметных писем». Изобличенным в «самопальной» подделке денег мастерам заливали в глотку расплавленный металл, но искушение разбогатеть в одночасье было слишком велико В ход шли старые медные котлы, чаши, всевозможная посуда, избежавшие наказания не унимались: как-никак выгода составляла один к пятнадцати
Иностранный путешественник Мейерберг, путешествовавший по России в 1661 году, писал, что во время его пребывания в Москве в тюрьмах за подделку монеты сидели около 4000 человек. А печальной памяти подьячий Григорий Котошихин, сбежавший в Швецию и выдавший там немало русских секретов, писал, что всего за подобные шалости были «казнены в те годы смертною казнью более семи тысяч человек».
В конце концов эта безрадостная ситуация взорвалась летом 1662 года бунтом москвичей, так и оставшимся в русской истории под названием Медного бунта. Большая толпа москвичей нагрянула в подмосковную резиденцию царя, село Коломенское, требуя суда и управы на Милославского, Ртищева и других причастных к этой афере бояр.
Царь, оправдывая свое прозвище Тишайший, вышел на крыльцо и стал ласково увещевать собравшихся, обещая, что разберется и накажет виновных суровее некуда. На самом деле он просто тянул время, ожидая, когда подоспеют срочно вызванные из Москвы стрельцы
Стрельцы прискакали, разогнали толпу почище нынешнего ОМОНа, а какое-то количество «зачинщиков» поймали и повесили тут же (есть сильные подозрения, что это были никакие не зачинщики, а попросту подвернувшиеся под горячую руку в таких случаях особенно не разбираются).
В общем, мятеж быстро подавили, но власти поняли, что перегнули палку с медными деньгами. К тому же еще свежа была память о гораздо более серьезном бунте москвичей в 1648 году (его в истории принято называть Соляным).
Цену на соль тогда увеличили более чем вдвое, что резко ударило по карману самых бедных, соль в те времена была единственным средством для сохранения продуктов. К тому же тогдашняя «верхушка» развела дикую коррупцию. Царь Алексей Михайлович был тогда совсем молод, и всеми делами заправляли И. Милославский (на чьей младшей дочери царь был женат) и Б. Морозов (свояк царя, женившийся на сестре, Марии Милославской). Оба вовсю раздавали «хлебные» должности своим родственникам а те, как легко догадаться, наживались за счет казны. Вовсе уж лютым взяточничеством печально прославились Л. Плещеев (родственник того Плещеева, что позже оказался замешан в «медных аферах»), главный судья Земского приказа (что примерно соответствовало чину обер-полицмейстера Москвы), и П. Траханиотов, управлявший Пушкарским приказом. По отзывам современников, драли и с правого, и с виноватого.
В конце концов все это взорвалось бунтом почище, чем Медный. В нем участвовал не только «черный народ», но и служивые люди, и достаточно зажиточные купцы, по доходам которых весьма чувствительно били привилегии, выданные иностранным торговцам
Толпа ворвалась в Кремль. Лично против царя никто ничего не имел как и пару столетий спустя, в народном сознании сложилась формула: «Царь хороший, вот только бояре скверные ему попались». А потому мятежники требовали выдачи на расправу и Милославского с Плещеевым, и Морозова с Траханиотовым, и дьяка Назария Чистого (который как раз и был инициатором повышения цен на соль он ею в приличных размерах и торговал).
Царь уговаривал толпу успокоиться, но люди не унимались. Сначала разгромили дом Морозова в Кремле (самого хозяина, на его счастье, не нашли), потом усадьбу Назария Чистого вот этого нашли на чердаке и убили «за соль». Потом разорили дома Плещеева с Траханиотовым и немало других подворий богатых купцов и чиновных дьяков, так или иначе причастных ко всем «перегибам». Москва загорелась, пожаром была охвачена большая часть города.
Положение властей осложнялось еще и тем, что в их распоряжении был один-единственный стрелецкий полк и небольшой отряд немецких наемников. Многие стрельцы примкнули к восставшим они тоже немало натерпелись от задержки жалованья, да и повышение цен на соль по ним било точно так же
В этих условиях приходилось кем-то пожертвовать. Царь под сильной охраной выслал своих родственников, Милославского и Морозова, из Москвы, клятвенно пообещав, что никогда больше их не допустит к государственным делам (обманул, конечно). А вот Плещеевым с Траханиотовым хочешь не хочешь пришлось пожертвовать. Траханиотову по приказу царя отрубили голову на Красной площади, а Плещеева попросту вывели на ту же площадь и отдали народу, после чего его «убили всем народом каменьем и палками до смерти».