Конечно, Клод ей не поверил (хотя ему очень понравилась интерлюдия на коленях, которая привела к интерлюдии в постели). Но ради собственного спокойствия сделал вид, что верит. Не прошло и двух дней, как Лили пришла к нему, чтобы все объяснить. Она собралась в Испанию и попросила у Бланш денег на дорогу. Они вместе устроили этот фарс; Лили была той самой ужасной женщиной, которая украла ковер, чтобы продать его.
Бланш очень хороший человек, сказала Лили Клоду. Хотя она выглядела нелепо, даже убого в мешковатом сером кардигане поверх узкой черной юбки, Лили была самым честным человеком, которого Клод когда-либо встречал. За исключением Перл Уайт, которая сказала о Бланш то же самое много лет назад.
Несмотря на отвращение к этой особе и ее идеалам, на раздражение от самонадеянности, с которой она судила о его жене, Клод задумался. Его удивило, что нелюбимые им Перл и Лили совпадают в одном в отношении к Бланш. И напоминают Клоду, как ему повезло с женой. Он всегда оценивал женщину по реакции других мужчин. Хорошо, если они смотрят вслед, когда она выходит из-за стола, чтобы попудрить носик. Или восхищенно подмигивают Клоду, когда он с женой проходит мимо, собственнически положив руку ей на талию. Или после нескольких рюмок хлопают его по плечу и завистливо отпускают непристойные шутки о том, что происходит в его спальне.
Но он не привык, чтобы о достоинствах жены с ним говорили другие женщины. Впрочем, Клод с удивлением обнаружил, что это приятно. Даже если одна из этих женщин грязная маленькая коммунистка, которая едет воевать в чужую страну. И скатертью дорога!
Лили может сама о себе позаботиться, сказал Клод, и это была чистая правда. Она, наверное, станет новым президентом Республики, если победят лоялисты.
Хло! Бланш наклонилась, чтобы надеть туфлю, поправила шелковые чулки и разгладила платье. Знаешь, ты жуткий мозгоклюй!
Я не знаю этого слова. Но чувствую, что ничего хорошего оно не означает.
Бланш рассмеялась заливистым искренним смехом, который он так любил слышать. В последнее время этот смех редко раздавался в «Ритце»; он зазвучал вновь, когда в жизни Бланш появилась Лили. И за это Клод был ей благодарен.
Клод поцеловал жену менее сдержанно, чем полагалось директору «Ритца». С другой стороны, что толку быть директором «Ритца», если не можешь поцеловать красивую женщину в своем кабинете?
К тому же поцелуи трогательные, возбуждающие, пьянящие им всегда удавались. Это единственное, в чем супруги Аузелло никогда не разочаровывали друг друга.
Клод откашлялся, собираясь сказать что-то еще что именно, он точно не знал, когда жена, смеясь, оттолкнула его и провела рукой по лицу, словно стряхивая с него паутину. Мгновение они не могли смотреть друг на друга; эта внезапная уязвимость была слишком непривычной, слишком сильной.
Бланш помахала ему рукой и вышла, чтобы муж мог вернуться к своим обязанностям.
Бланш помахала ему рукой и вышла, чтобы муж мог вернуться к своим обязанностям.
Клод надеялся, что она не пойдет в бар. Ему не нравилось, что жена проводит там слишком много времени; слишком много пьет с этими людьми не со своими друзьями, а с теми, кто в восторге обращался к ней по имени, покупал ей мартини, делился с ней секретами, рассказывал ей красивые лживые истории. Клоду не нравилось, что иногда она напивалась до беспамятства. Теряла сумочку или туфлю или тихо похрапывала в кресле за стойкой бара, где Фрэнк Мейер мог присматривать за ней. А потом просыпалась и в полубессознательном состоянии порола всякую чушь. Или говорила правду.
Правда сейчас особенно опасна. Ведь шпионы рыскают повсюду. Даже в шикарном отеле «Ритц».
Глава 13
Бланш
Осень 1941 года
Парижане привыкли сидеть рядом с нацистами в кафе, театрах, метро. Встреча с ними уже не напоминает резкий, болезненный удар под дых. Теперь немцы удушают Париж в объятиях. Солдаты стараются быть вежливыми: почтительно помогают пожилым дамам переходить улицу, несут тяжелые сумки беременных женщин. Эдакие бойскауты.
Всегда с пистолетом в кобуре или винтовкой за спиной.
Бланш думает, что, если бы Лили вернулась в Париж, она бы уже появилась в «Ритце». Фрэнк Мейер, который знает все обо всех, ничем не может помочь. Все, что он может сказать: Лили пересекла границу Испании в начале 1938 года, и с тех пор ее никто не видел. И это чертовски обидно, потому что Бланш как никогда нуждается в друге.
Потому что муж снова ей изменяет.
Сейчас нужно думать только о любви, сказал Клод в тот день в своем кабинете, прежде чем перистые облака конфликта превратились в грозовые тучи войны. Она поверила ему. Как дура, как жена. Девять месяцев в Ниме стали для обоих откровением. Никакого «Ритца» только крошечная квартирка, и они вдвоем (точнее, они и целый полк французских солдат, которые, как выяснилось, больше всего любили пить кофе и спорить о политике; на это уходило все время, свободное от строевой подготовки и подготовки к вторжению, которое все откладывалось, а потом закончилось, едва успев начаться). В те месяцы Бланш и Клоду пришлось поддерживать друг друга, как никогда раньше. Не только из-за бытовых неудобств и повседневных хлопот, которые требовали больше времени и сил, чем могла предположить Бланш, готовки, уборки и стирки. Аузелло пришлось полагаться друг на друга (и больше ни на кого) в вопросах и разговорах куда более важных, чем обычная для «Ритца» болтовня о том, кто с кем спит, кто не заплатил по счету, кто собирается устроить вечеринку и т. п.
Они говорили о будущем, которое смутно маячило на горизонте. Предавались воспоминаниям, как влюбленные, которые недавно встретились и хотят как можно скорее слить две жизни в одну, начать общую историю. В случае с Аузелло эту историю еще предстояло очистить от лжи и взаимных обвинений, которые все умножались, отражаясь в сверкающих зеркалах и люстрах отеля «Ритц». В Ниме, провинциальном городке недалеко от голубого Средиземного моря, где людей больше всего волновало, кто выиграет еженедельный турнир по бочче, проходивший на центральной площади, совместное будущее Клода и Бланш, простое и даже скучное, казалось возможным.
Но теперь
Теперь, когда они вернулись в Париж; когда война нахлынула и отступила, оставив их барахтаться в безумной новой реальности; когда мир раскололся и рухнул, превратившись в кусочки головоломки, которые никогда больше не соединятся; когда единственное, что еще реально, что имеет смысл, это любовь
Теперь, когда Клод снова ворчит и ругается на нее, просит всегда носить с собой паспорт, вести себя прилично, не враждовать с немцами Он делает это потому, что ужасно беспокоится! О чем он думал? Почему не отправил ее в Америку, когда это было возможно? Боже, что бы он делал без нее, без своей Бланшетты?!
Именно теперь это незамысловатое совместное будущее кажется невозможным.
Бланш думала, что единственное благо, которое принес с собой этот кошмар, это то, что они с Клодом наконец-то покончили с «французскостью» их брака. С глупым высокомерием французского мужчины, воплощением которого был ее муж; с его неспособностью держать свой член в штанах. В тот день, когда он впервые поделился с ней своими страхами, он поклялся, что покончил с этим. Отныне для него имеет значение только Бланш!
Ха!
Это случилось месяц назад. Они только что выключили свет и легли спать; телефон зазвонил всего один раз, и Бланш подумала, что это какой-то сигнал. Но сразу упрекнула себя за эту мысль. Как будто все происходящее в наши дни это знак, или код, или предзнаменование надвигающейся гибели. Как будто не бывает случайностей и совпадений!
Ха!
Это случилось месяц назад. Они только что выключили свет и легли спать; телефон зазвонил всего один раз, и Бланш подумала, что это какой-то сигнал. Но сразу упрекнула себя за эту мысль. Как будто все происходящее в наши дни это знак, или код, или предзнаменование надвигающейся гибели. Как будто не бывает случайностей и совпадений!
Услышав звонок, Клод вскочил с постели. Он не стал снимать трубку, а сразу накинул чистую одежду и брызнул в лицо одеколоном. «Твоя любовница?» поддразнила мужа Бланш; сама она в это не верила. После секундного колебания Клод ответил: «Да». Как будто наотмашь ударил ее по сонному, глупому, довольному лицу.
И ушел.
Вот так.
Это происходит снова и снова, не только по четвергам, как было до войны; телефон может зазвонить в любой день недели, и Клод убегает, нетерпеливый, как подросток. Это уже не тот потерянный мужчина, которого Бланш едва узнавала после возвращения в «Ритц». Нет, ее муж вновь полон энергии; в его жизни появился смысл типично мужской смысл: секс, тонус, удовлетворенное тщеславие.
Интересно, это та же самая «она»? Или кто-то новенький, может быть, фройляйн, а не мадемуазель? Ведь город кишит холеными белокурыми немецкими секретаршами, которые из кожи вон лезут, чтобы походить на Марлен Дитрих.
Бланш понятия не имеет, кто она, и насмехается над Клодом, подначивает мужа, надеясь, что он проговорится. Но когда она швыряет флакон с дорогими духами через всю комнату, бежит к двери, чтобы помешать ему уйти, называет его ублюдком и сукиным сыном, бросает ему в лицо самые страшные оскорбления, какие может выдумать, Клод только плотно сжимает губы, печально смотрит на жену и отталкивает в сторону. Он спешит к ней.
И Бланш американка, вышедшая замуж за француза и запертая в Париже, как в клетке, во времена мирового хаоса, впервые за годы их брака не может наказать Клода. И что еще хуже, полагаться на него человека, который обманывает ее, чтобы сохранить ей жизнь.
Но Бланш должна как-то отомстить мужу; он должен заплатить за свою неверность. Эта мысль заставляет ее забыть о здравом смысле; однажды Бланш покидает отель, пускается по узкой улице Камбон и выходит на Вандомскую площадь. Раньше она была заполнена вереницами самых роскошных автомобилей, какие только можно себе представить: «Роллс-Ройсы», «Бентли». К каждой машине прилагался шофер в ливрее, который праздно стоял рядом или полировал хром в ожидании хозяев, остановившихся в «Ритце». Теперь единственные машины в поле зрения это ненавистные черные «Мерседесы» с издевательской свастикой на дверях. А еще на площади стоит абсурдное количество танков; как будто, если союзники вторгнутся в Париж, в «Ритце» будет последний рубеж нацистской обороны.
Бланш проходит через сырой и холодный сад Тюильри; его все еще отважно украшают поздно распустившиеся цветы хризантемы, розы. Она больше не прогуливается по Елисейским Полям: там слишком много немцев, играющих в туристов. Нацисты фотографируются на каждом углу, позируют с гражданскими, которые вынуждены натянуто улыбаться своим поработителям Бланш обходит Поля, пробираясь по узким улочкам, проходя мимо кафе с обвиняющими, угрожающими надписями на выставленных у входа черных досках: «Евреям вход воспрещен».