Так существуют или нет те самые здоровые отношения?
Думаю, да. И самые здоровые из них те, о которых особо не задумываешься: просто живешь и все. Если не задумываешься, значит, нет путаницы и психологического конфликта между разными желаниями и попыткой совместить все модели сразу.
Раздел 3
Новая этика
Новая этика еще один хит сезона, но ее, в отличие от культуры согласия и борьбы с насилием, сложно с уверенностью назвать шагом вперед: на первый план в этой повестке часто выходят не реальные успехи в борьбе за права меньшинств, а бульварные скандалы с участием известных людей и перегибы в этой борьбе, которые дискредитируют саму ее идею.
У новой этики масса крикливых критиков, не меньше и чрезмерно эмоциональных, если не агрессивных, сторонников, и за их сиюминутными перебранками в соцсетях зачастую не видны назревающие серьезные противоречия. Например, мы не задумываясь считаем эмпатию безусловно положительным свойством: оно помогает гуманистам творить добро, а его отсутствие делает теми, кто они есть, самых злостных нарушителей коллективного договора клинических психопатов. При этом исследования показывают: руководствуясь эмпатией, люди из самых благих побуждений игнорируют право других на самоопределение и собственные решения, навязывают им взгляды, далеко не во всем верные, и методы, которые совершенно не обязательно сработают.
Новая этика как практика решения общественных противоречий вызывает немало вопросов, поскольку порой предлагает слишком простые решения для сложных проблем, и в результате то, что задумывалось как средство расширения пространства свободы и справедливости, становится инструментом, свободу ограничивающим: последний виток #MeToo, дискуссия вокруг «Дау» и карантинных мер стали примерами таких неоднозначных ситуаций.
Серое Фиолетовое
От борьбы с харассментом к сражению за карантин: как новая этика учит нас бояться других и бежать от свободы
Бесконечная борьба с сексуальными домогательствами, солидарное осуждение и запреты, сопровождающие кинопроект «Дау», и, наконец, невиданный по масштабам массовый отказ от индивидуальных свобод во время коронавирусного карантина похожи между собой. В основе всех этих явлений переустройство общества на базе управления личными границами, якобы обеспечивающее нам безопасность, но на деле лишающее нас свободы.
Жизнь это рискованное предприятие, конечное во времени и пространстве. Таким оно является и являлось всегда для представителей всех биологических видов нашей планеты. Более того, эти риски быть съеденным, умереть от болезни, найти или не найти сексуального партнера, исчезнуть в изменениях условий существования и освободить свою экологическую нишу для других видов являются не случайным отклонением от «счастливой нормы», но чем-то, определяющим возможность жизни как таковую. Возможность нашего существования в конкретный момент времени полностью определена смертями и болезнями иных живых существ.
Этими рисками определялась и человеческая культура на протяжении всей ее истории: эпические герои убивают и умирают в сражениях, любовь оказывается неразрывно связана со смертью, жизнь с опасностью умереть, а свобода с возможностью защитить ее собственным прямым и активным действием.
Отказ от соприкосновения с внешним, бегство от самой возможности столкновения с опасностью и есть бегство от свободы и, более того, от факта жизни как таковой.
#MeToo против любви
Первой жертвой этого бегства стала романтика, любовь и связанное с ними желание. Пройдя через краткий период эмансипации в 19601970-е на Западе и в 1920-е, а затем 1990-е в России, они оказались первыми жертвами нового консервативного поворота, в котором восставшие угнетенные, едва освободившись, потребовали нового угнетения, теперь уже для каждой. Именем этого угнетения стала сепарация и нет, речь не столько о маргинальных и малозначительных в масштабах всего общества идеях сепаратного феминизма, сколько о восстановлении и переустройстве личных границ, заново определяющих способы допустимого взаимодействия между людьми.
Дело здесь не только в новой регуляции сексуальных практик, но в стремлении сделать их управляемыми и отделенными от всех прочих типов человеческих отношений (таких как отношения сотрудников, соавторов, учеников и учителей). Дело в осознанном стремлении к разрушению интенсивных межличностных связей, самыми интенсивными из которых являются связи, в чьей основе лежит (быть может, не всегда до конца ясный и самим их участникам) романтический контекст.
Именно полнота межчеловеческих связей[81], возникающая в рамках любого настоящего взаимодействия, несводимого к триаде формализованной работы, нетворкинга и совместного отдыха, и является настоящим врагом новой этики.
Сама возможность романтики и любви (и, добавлю, дружбы) отталкивается от преодоления или разрушения личных границ от возможности пренебречь собственными интересами ради интересов другого, от возможности требовать желаемого внимания, возможности бытия-вместе, преобладающего над любой функциональной необходимостью, от стремления к пониманию, не требующего артикуляций и диалогов. Эта модель отношений оказывается с точки зрения новой этики неизбежно насильственной и она действительно такова! Настоящая близость недалеко ушла от войны, в которой желание и интерес, телесность и сотворчество подчиняются сложной динамике неравновесных соотношений сил. Дружба преодолевает этику, любовь преодолевает закон и именно поэтому они оказываются непрерывным полем боя между людьми.
Борьба с харассментом, обращенная в глубокое прошлое[82], становится войной за историю, в которой любые иррегулярные элементы поведения и прорывы аффектов, когда бы они ни происходили, оказываются вне закона, а любая ситуация диалога словесного ли, физического становится элементом вновь переопределяемого правового поля, в котором уже нет места живому конфликту и неотчужденным эмоциям но есть место лишь новой, полицейской, норме.
На протяжении всей истории человечества отношения товарищей в общем деле, равно как и отношения ученика и учителя, зачастую представляли собой примеры глубочайшей интимности, построенной на диалоге и взаимопонимании, борьбе и противостоянии, насилии и сопротивлении ему.
На протяжении всей истории человечества отношения товарищей в общем деле, равно как и отношения ученика и учителя, зачастую представляли собой примеры глубочайшей интимности, построенной на диалоге и взаимопонимании, борьбе и противостоянии, насилии и сопротивлении ему.
Коллективы порой скреплялись любовью и распадались вследствие ненависти, ученики наследовали учителям или объявляли им войну подтверждая самим фактом этой войны единство собственной истории.
Новая этика предписывает этим отношениям исчезнуть: рабочее взаимодействие подчиняется жестким нормам, превращающим сообщества людей (пусть даже и иерархически выстроенные) в ассамбляжи из автоматов, творческие работники занимают места конвейерных рабочих и солдат массовых армий, а взаимодействие между интеллектуалами ограничивается «кодами поведения» и стенами институций даже обычная встреча вне определенной правилами обстановки, разговор на формально не связанную со служебными обязанностями тему становятся предметом непрерывного подозрения, в котором сама возможность дискомфорта одной из сторон оценивается как катастрофа[83].
Идея и дело, аффекты и взаимопонимание, образность и интуиция оказываются исключены из мира, которым отныне правит управляемость, высказанность, прозрачность, структурированный комфорт и в конечном счете автоматизированность слова и действия, равно исключающие обе центральные творческие силы мира: живое течение иррационального и холодную жестокость логики.
Жертвой нового мира становится и сексуальность: формально освобожденная, она оказывается в рамках, отделяющих ее от чего бы то ни было, исключающего обмен удовольствием, единственной безопасной практикой взаимодействия становится контакт людей, ничем не связанных в жизни, но заранее и точно знающих фетиши, предпочтения и пожелания друг друга.
Находящаяся под постоянным воздействием социальной стигмы, сексуальность исключенных, например геев и БДСМ-практиков, превращается в новую норму, принося с собой не эмансипацию, но распространенный на все общество новый полицейский режим взаимной проституции.
«Феминистское движение регулярно пользуется патриархальным инструментарием угнетения, расставляя полицейские границы со стороны грубой силы. В этом есть концептуальный конфликт, ведь метод характеризует систему в целом, а тоталитаризм никогда еще не приводил к счастливому будущему. В ряде отдельных случаев метод "клин клином" используется намеренно, но чаще всего это не рефлексируется. В погоне за безопасным миром и равными правами женщины сами "отрезают себе клитор", лишая себя собственной же силы и играя по давно заведенным мужским правилам. Возможно, это признак отчаяния и чувства бессилия перед патриархальной машиной. Тем не менее остается удивляться ограниченной логике феминистского дискурса, от волны к волне не меняющей подходов к методам ведения борьбы».
Виктория МирошниченкоАнти-«Дау» против опыта
Впрочем, даже институционализированной добровольности и согласия новым этикам мало: под вопрос ставится сама категория опыта как личной истории жизни, формирующей и переписывающей нашу личность.
Яркие переживания, столкновения с непривычным и неизвестным, с вызывающим эмоции и переживания, с чем-либо способным отразиться на нашем способе мысли и функционировании психики теперь однозначно трактуются как «травма». Отныне мы не только настойчиво побуждаемся к выбору безопасности, но и находимся под властью, вынуждающей ее выбирать.
Опыт боли и насилия, свободы и сопротивления, неуправляемой любви и открытой войны, радикальной интеллектуальной трансгрессии и альтернативного образа жизни теперь оказываются исключены из жизни и восприятия человека. Судьба проекта «Дау» стала символом войны[84], развязанной этичками. Подобно неонацистам Тесака, ставшим героями фильма «Дау. Вырождение», группы глупых и злых тролльчих, одержимых нравственным переустройством общества, играют роль добровольных помощников спецслужб в борьбе против разнузданной и аморальной интеллигенции: частичный запрет иммерсивного проекта в Париже[85] и полный в Берлине[86], отказ в прокате фильмов в России[87] и возбуждение уголовного дела на Украине[88] стали зоной трогательного единства традиционных борцов за нравственность национал-консервативного толка и новых феминисток, леволибералов и антисемитов, а также немалой шоблы прикрывающихся антиимперскими и антитоталитарными позициями ненавистников русской культуры.