Особенно богатую почву для размышлений дает древнегреческий язык. К нему, в частности, любили прибегать русские писатели. Так, фамилия Ставрогин образована Достоевским от древнегреческого слова σταυρός («крест»). По первоначальному замыслу Толстого у Каренина должна была быть фамилия Ставрович, однако писатель изменил решение. Его сын Сергей Львович вспоминал об этом так: «Однажды он сказал мне: "Каренон у Гомера голова. Из этого слова у меня вышла фамилия Каренин"».
Еще один простой способ обратиться к поисковику.
В «Записках из подполья» Достоевского есть такой фрагмент: «Мне говорят, что климат петербургский мне становится вреден и что с моими ничтожными средствами очень дорого в Петербурге жить. Я все это знаю, лучше всех этих опытных и премудрых советчиков и покивателей знаю. Но я остаюсь в Петербурге; я не выеду из Петербурга!»
Обычно под словом «покиватель» стоит примечание со ссылкой на Даля: «Это слово, очевидно, образовано Достоевским от просторечного "киватель"; так назывался человек, который кивает головой, перемигивается или дает скрытно знаки кому-либо».
Проясняет ли такое толкование смысл фрагмента? Не очень. Однако в сети можно узнать, что слово «покиватели» это отсылка к Евангелиям от Матфея и от Марка, к тем сценам, в которых Иисуса уговаривали сойти с креста: «И мимоходящии хуляху его, покивающе главами своими и глаголющее: разоряй церковь и тремя денми созидаяй: спасися сам, и сниди с креста» (Мк. 15, 2930). Оказывается, текст Достоевского отсылает читателя к Библии: «подпольный человек» сравнивает себя с Иисусом Христом.
Заметки на полях книги или в отдельном блокноте обучают нас не только критическому, активному подходу к тексту, но и умению точно и сжато оформлять свою мысль. Интуиции и догадки, не зафиксированные на бумаге или электронном носителе, так и останутся туманными впечатлениями и сгинут в небытии.
Привычка читать с карандашом, ручкой или маркером в руках превращает нас на мгновение в творца, равноправного участника диалога с автором, настоящего читателя.
А до тех пор мы обычные слушатели или гости.
Не меньшую услугу может оказать создание планов и схем. В лекциях об «Анне Карениной» Владимир Набоков с помощью графиков и сопоставлений показал, что линия Анны и Вронского хронологически вырывается вперед; читая Диккенса или Пруста, он рисовал на полях планы Лондона или Парижа. Лев Выготский, начертив композицию рассказа Бунина «Легкое дыхание», объяснил, как искусство взаимодействует с сознанием. Подобное может проделывать каждый читатель.
Возьмем сцену из восьмой главы «Отцов и детей», в которой Павел Петрович осматривает комнату Фенечки девушки, которая недавно родила ребенка от его брата Николая Петровича: «Вдоль стен стояли стулья с задками в виде лир; они были куплены еще покойником генералом в Польше, во время похода; в одном углу возвышалась кроватка под кисейным пологом, рядом с кованым сундуком с круглою крышкой. В противоположном углу горела лампадка перед большим темным образом Николая-чудотворца; крошечное фарфоровое яичко на красной ленте висело на груди святого, прицепленное к сиянию; на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом; на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами: "кружовник" В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником».
Просто пробегая текст глазами, мы вряд ли обратим внимание на то, что в описании комнаты чего-то недостает. Если набросать план комнаты, станет ясно, что Павел Петрович не упоминает кровать Фенечки, хотя место для нее в помещении определенно есть. Могла ли эта кровать располагаться в другой комнате? Нет: ребенок спит здесь. Можно ли упрекнуть Павла Петровича в невнимательности? Вряд ли. Павел Петрович сознательно не смотрит на постель, на которой его брат не так давно зачал с Фенечкой ребенка. С той самой Фенечкой, из-за которой Павел Петрович вскоре будет стреляться с Базаровым. Такой трюк называется переводом из одной знаковой системы в другую из вербальной в графическую. А сколько еще сведений о семье Кирсановых можно вынести из этого фрагмента?
Совет 8. Сначала читайте сам текст и только потом критикуХорошая критическая статья это всегда результат медленного, вдумчивого чтения текста. Она помогает нам расширить собственное понимание книги. Журнальная критика оценит ее качество и раскроет актуальность, филологическая покажет, как текст устроен и какие влияния испытал его автор, научная монография предложит новое толкование и объяснит его значение для культуры. Особенно ценна критика классических произведений, написанная по горячим следам, вслед за выходом книги из печати: полезно видеть, насколько по-разному современники воспринимали текст, который нам кажется каноническим.
Однако русский философ ХХ века Владимир Бибихин на своих курсах по чтению философии предостерегал студентов от того, чтобы оказаться «захваченными» чужой концепцией. Любой мысли надо прежде всего позволить быть собой, без «помещения» ее в определенную эпоху, направление или стиль. Это относится и к художественной литературе: перед тем как знакомиться с критикой, прочтите произведение сами.
Что почитать еще
Методы медленного чтения:
David Mikics, Slow Reading in a Hurried Age еще больше практических советов по медленному чтению;
Борис Эйхенбаум, «Как сделана "Шинель" Гоголя» о том, как внимательно относиться к стилистическим особенностям автора;
Владимир Набоков, «О хороших читателях и хороших писателях» и его лекции по русской и зарубежной литературе ваше впечатление от школьной классики может заметно поменяться;
Юрий Лотман, «Структура художественного текста. Анализ поэтического текста» о методе строгого научного анализа текста;
Сергей Поварнин, «Как читать книги» о методе аналитического чтения;
Юрий Лотман, «Структура художественного текста. Анализ поэтического текста» о методе строгого научного анализа текста;
Сергей Поварнин, «Как читать книги» о методе аналитического чтения;
Гарольд Блум, «Западный канон»;
Список Бродского о тех книгах, которые стоит читать медленно.
Примеры медленного чтения поэзии:
Иосиф Бродский, эссе о Цветаевой, Рильке, Ахматовой, Пастернаке, Мандельштаме, Фросте и Одене;
Томас Стернз Элиот, статьи и лекции «Назначение поэзии» и «Избранное»;
Уистен Хью Оден, сборник эссе «Чтение. Письмо. О литературе»;
Ольга Седакова, «"В твоей руке горит барвинок". Этнографический комментарий к одной строфе Хлебникова», «Прощальные стихи Мандельштама. "Классика в неклассическое время", «Четырехстопный амфибрахий, или "Чудо" Пастернака в поэтической традиции» и др.
Теоретические тексты о медленном чтении:
Марсель Пруст, «Против Сент-Бева»;
Ролан Барт, «Смерть автора»;
Владимир Бибихин, курс лекций «Чтение философии».
Отдельный вид медленного чтения это комментарии:
Набокова и Лотмана к «Евгению Онегину»;
русского философа Густава Шпета к «Посмертным запискам Пиквикского клуба» Чарльза Диккенса;
лингвиста Юрия Щеглова к романам Ильфа и Петрова;
историка литературы Александра Долинина к роману Владимира Набокова «Дар»;
группы филологов во главе с Олегом Лекмановым к «Египетской марке» Осипа Мандельштама;
советского литературоведа Александра Аникста к «Фаусту» Гете, «Гамлету» и остальным пьесам Шекспира;
современного поэта Всеволода Зельченко к стихотворению Владислава Ходасевича «Обезьяна»;
философа Джорджо Агамбена к «Посланию к римлянам»;
Прокла и Дамаския к «Пармениду» Платона;
Жака Деррида ко всей западноевропейской философской традиции.
И последний совет. За пристальным вниманием к тексту, за всеми практиками медленного чтения важно не забыть слова грузинского философа Мераба Мамардашвили: «Литература никакая не священная корова, а лишь один из духовных инструментов движения к тому, чтобы самому обнаружить себя в действительном испытании жизни, уникальном, которое испытал только ты, и кроме тебя и за тебя никто извлечь истину из этого испытания не сможет».
Нестор Пилявский
«Многознание уму не научает»: как перестать собирать факты и начать мыслить
Философию принято считать одной из наук, но с этим согласны далеко не все философы. Некоторые из них полагают, что это особая область культуры, близкая скорее к искусству, чем к науке. И это похоже на правду: почитайте, почему философия учит нас думать, а не просто приобретать разрозненные знания.
Сейчас в моде эрудиция и осознанность. Интеллектуальность считается привлекательной, даже сексуальной. Наверное, это можно было бы сравнить с тем, как острословие и просвещенность соотносились с чувственностью в галантном XVIII веке, если бы юные представители креативного класса, спешащие на лекции по урбанистике, антропологии, политологии, психоанализу и современному искусству, не были столь серьезны и озабочены и не походили больше на вычищенных и отутюженных энтузиастов-завсегдатаев советского общества «Знание», своих, по сути, прямых предшественников.
По мере наступления «новой искренности» на старую «постиронию» все больше людей добавляют к познавательному интересу общественно-политическую идейность, а она только подогревает стремление к поиску новых фактов и аргументов, сыплющихся с экранов информационной бездны. Википедия, лонгриды и лекции на ютубе мешают людям засыпать вовремя, музеи и библиотеки похищают их выходные дни, а книжные ярмарки, полки которых заполняет бесчисленная научно-популярная литература, в персональных графиках соседствуют с гламурными мероприятиями. Кажется, название старого киножурнала «Хочу все знать!» могло бы стать девизом поколения Z.
Разумеется, в погоне за знаниями люди обращаются и к философии. Большинство из них усвоит названия течений, основных представителей и главные тезисы, то есть некий корпус знаний о философии, после чего двинется дальше: «Так, это Платон, он учил об идеях, а это Аристотель, отец-основатель логики, а вот Фома Аквинский, который сделал из аристотелизма теологию, ну а тут у нас Декарт с рационализмом» Но есть ли хоть что-то от философии в таком складировании знаний? Ничего.
Прежде чем подступаться к тем или иным философам, стоит усвоить, зачем вообще нужна философия и почему для нее совершенно недостаточно просто набора знаний, почему эрудиция, отражающая научность, содержит научное знание, в то время как эрудиция, отражающая философию, хоть и содержит некоторую информацию, но не содержит философской мысли.