Александр отпивает из стакана остывший чай.
Мы едем по особому заданию, если из-за вас оно сорвется, то вы рискуете не доехать до своей остановки. Надеюсь, мы разобрались в этом вопросе? тетя Маша вытаскивает из кармана красную книжечку и помахивает перед лицом губастого, который беззвучно разевает рот и сучит ногами.
Двое мужчин застывают в проходе, правый пытается устоять на одной ножке, левый же пародирует библейский соляной столб, подавшись к Вячеславу. Я услышу, как в вагоне становится тихо. Сквозь пол доносится перестук колес, звенит ложечка в стакане, и слышится шумное дыхание мужчины, который навис надо мной. Похоже, что его мучит изжога, и он старается срыгнуть, но не получается.
Сейчас вы вернетесь на свои места и будете всю дорогу в упор нас не видеть, иначе наряд ссадит вас на первой же остановке. Всё понятно?
Губастый мужчина выдавливает согласное мычание, и ухо выходит на свободе. Мы с Вячеславом отпускаем мужчин. Я всегда замечал, что больные места закрываются ладонью, не кулаком, не тыльной стороной и не ребром, а именно пересечением линий на ладони. Словно от точки, где соединяются линия жизни и линия любви, идет исцеляющая волна. Вот и сейчас происходит то же самое. Двое тут же хватаются за болящие места и начинают их растирать, а губастый аккуратно закрывает ухо и встает с лежанки.
Мы ещё встретимся, зло шипит мужчина и мотает головой, приказывая остальным вернуться на свои места.
Люди отворачиваются, когда эта троица идет обратно никто не хочет попадать под выплеск неудавшейся ярости.
Так какое слово было выложено в доме у Сергея? словно ничего не произошло, интересуется тетя Маша.
Вячеслав глубоко вздыхает и отвечает:
Ведарь!
Глава 20
Целые сутки ничего не происходит. Люди спят, пялятся в окна, играют в карты, пьют, переговариваются. Мы почти не разговариваем, каждый погружен в свои мысли. Проходит жаркая и душная ночь. Поездные ночи редко бывают холодными, почти всегда покрывало и простыня на утро влажные от пота. За окном встает красное солнце, небо окрашивается в цвета голландского сыра.
Я думаю о родителях. Как они там? Волнуются или нет. Отец доверяет мне, давно уже не удивляется отлучкам на неделю-две, а вот глаза мамы каждый раз наполняются слезами, когда я возникаю на пороге. А теперь я для них опасен, опасен Опасен.
Всю ночь на меня накатывает незнакомое доселе чувство. То гнев, то злость, то страх карусель эмоций сменяет друг друга с быстротой спиц в крутящемся велосипедном колесе. Я держусь, чтобы не перекинуться и отгоняю от себя мысли о черном перевертне
Подо мной ворочается Вячеслав. Ему тоже не спится, но пока свет не включают и он не хочет своими перемещениями будить пассажиров. С проводницей мы больше не заигрываем. Видели, как она украдкой обнималась с человеком в белой рубашке и бабочке. Вагон-ресторан значит должна быть бабочка.
Тетя Маша лежит с закрытыми глазами, но под морщинистой кожей век виднеются скользящие глазные яблоки. Александр же отвернулся к стене и не разобрать или спит, или притворяется. Грозный протез стоит под лежанкой, голяшка культи высовывается из-под тренировочных брюк. Другая нога светится желтой пяткой, слегка выступает за лежанку.
Поезд уносит нас всё дальше, убаюкивает своим ритмичным стуком и радует картинами за окном. То деревушки, то крыши пятиэтажных домов высовываются наружу, как любопытные соседки. Глянут и тут же прячутся. Зелень лесов меняется черными вспаханными полями, или обширными лугами. Иногда выныривают голубые жилы рек и светлые пятна озер.
Не спишь? снизу показывается голова Вячеслава.
Нет, выспался уже, бурчу я в ответ.
Пойдем тогда, поболтаем? Вячеслав садится на лежанке.
Я аккуратно спускаюсь вниз, ставлю одну ногу на шаткий столик и думаю как будет забавно, если я рухну на спящую ведаршу. Интересно смогу ли я прожить те несколько мгновений, прежде чем коснусь пола. Однако всё обошлось, и мы на цыпочках проходим до тамбура.
Когда проходим мимо вчерашних забияк, то я обращаю внимание на ухо вчерашнего забияки оно приобретает цвет полуспелой сливы и особенно выделяется на фоне белой простыни. Я представляю себя на месте мужика и невольно ежусь.
Так ты ещё не проходил через Предел, задает вопрос Вячеслав.
Он прислоняется плечом к серой стенке, и панель немного прогибается под весом. В тамбуре стоит устойчивый запах сигарет, на полу, под отверстиями пепельниц, валяются окурки и пустая бутылка водки. Наши забияки легли далеко за полночь, но к нам больше не подходили, как и не задирались к другим. Переговаривались между собой, излишне громко и вызывающе смеялись, но и только. После пары соседских просьб вести себя тише «задиры» и вовсе перешли на шепот. Как всё-таки порой бывает полезно просто поговорить с людьми, чтобы немного изменить их взгляды на окружающую действительность. Были храбрецами, которым море по колено, стали обычными пассажирами.
Нет, если ты имеешь ввиду время, когда я должен сойти с ума и начать кидаться на людей, то этого ещё не было. Ты об этом хочешь поговорить?
Да, я помню свой первый Предел и помню, как меня пытались успокоить Иваныч с Федором, на имени Федора Вячеслав спотыкается.
Всё ещё не веришь в его смерть?
Да, мы очень долго пробыли плечом к плечу, чтобы так просто выкинуть его из головы, хмурится Вячеслав. Однако дело сейчас не в нем, а в тебе. Я заметил, как ты облизнулся, когда схватил мужика за ногу. Ещё немного и вцепился бы. И как ты задрожал, когда увидел кровь у парня, которого держал перевертень на крыше. Я думаю, что сегодня-завтра к тебе придет Предел, и тогда развяжешь руки ведарям. Это страшная вещь, поверь мне.
Что же делать? я внутренне холодею.
Перед глазами встает картина того, что произойдет, если меня не удержат ведари весь вагон в крови, на полу валяются оторванные руки, праздничными гирляндами свисают гроздья сизых кишок. Головы пассажиров с укоризной смотрят из сложенной пирамиды. Ни одной живой души во всем вагоне, а я сижу в обличье берендея на лежанке, смотрю в окно и передо мной, в стакане с остывшим чаем, плавает багровое ухо задиры. Меня снова передергивает.
Они всего лишь пища
Ты должен сойти и отсидеться где-нибудь Вячеслав обрывает свою речь, посмотрев на вагонную дверь.
Сквозь стекло видно, как к нам приближается Александр.
Потом поговорим, бурчит Вячеслав.
На рифленый пол ступают кроссовки Александра, он не решается надевать на культю тапок, чтобы не пугать пассажиров. Протягиваю руку и здоровается сначала с Вячеславом, а потом пожимает руку мне:
Пойдемте за стол, секретами своими поделитесь, а то не успели встать, как тут же в тамбур. Пойдем, Жень, про тебя речь пойдет.
За тот небольшой отрезок времени, что нас не было, на столе появилась нехитрая снедь из яиц, колбасы, хлеба. Миловидная проводница спешит с дымящимся подносом. Не знаю, какие слова подбирает тетя Маша, однако люди перед ней становятся как шелковые. Может она их гипнотизирует? Хотя, если вспомнить багровое ухо забияки, то и я так гипнотизировать умею.
Спасибо, милая, держи за хлопоты, ведарша протягивает сложенную купюру, и проводница движением фокусника прячет бумажку в кармашек.
Может чего-нибудь ещё? проводница ослепительно улыбается.
Эх, можно бы и ещё чего-то, да боюсь, что её муж будет против. Такие же мысли отражаются и на лице Вячеслава, он с огорчением вздыхает.
Нет-нет, нам этого достаточно, говорит тетя Маша, пока с наших губ не сорвались каверзные предложения.
Я тогда позже поднос заберу, проводница стреляет в нашу сторону лукавым взглядом.
Девушка проходит дальше по вагону, а мы с Вячеславом дружно сглатываем при виде двух покачивающихся полушарий, обтянутых синей материей. Такой бы девушке вышагивать по подиуму, а не по вибрирующему полу вагона. Мда, и тогда прыщавые подростки будут представлять её в своих эротических снах.
Чем слюни глотать, вон лучше колбаски возьмите, тетя Маша кивает на стол.
Второй раз просить не пришлось, и мы воздаем должное скудному завтраку. В далеком детстве нам привили поговорку «Когда я ем я глух и нем», хотя нынешние дети отвечают на это другой поговоркой «А когда я кушаю я говорю и слушаю». Сметаем всё быстро, даже чай не кажется таким уж горячим. К тому времени как проводница проходит назад, мы отдаем поднос, она только удивленно покачивает головой.
Мимо нас проходят люди с помятыми лицами, что стремятся попасть в туалет первыми. В результате у тамбура выстраивается небольшая очередь. Слышится голосок девочки, которая выпытывает у мамы: когда они приедут, почему так долго и сколько это по времени? Я, наверное, был таким же любопытным в свое время, хотя точно и не помню.
Теперь перейдем к делу. Женя, взгляд тети Маши приковывается ко мне, нам с тобой нужно будет сойти в Сызрани.
Вот это да, а мы разве не едем до Кургана?.
Ребята дальше поедут одни, а мы выйдем чуть раньше, чтобы пережить твой первый переход. Не спорь, мы слышали, о чём вы шептались в тамбуре, отвечает ведарша.
Александр кивает головой, подтверждая её слова. Ого, да это добрых пять метров, ещё и две двери.
Ах да, совсем забыл про ваш слух, хлопает себя по лбу Вячеслав. Вы же слышите, как тявкает собака за сорок километров от неё. И почему с Женькой мне не остаться? Вреда он мне принести не сможет, а в случае чего я его утихомирю.
Ты с Сашей поедешь дальше, ему без берендея к Сидорычу опасно являться, тем более, когда расскажешь о смерти Сергея. Так что не спорь, а сделаем так, как я говорю. Надеюсь, что вы не передерётесь из-за девчонки, ведарша осматривает обоих блеснувшими глазами.
Всё будет нормально, тетя! Не переживай, Александр пожимает её сухонькую руку и поворачивается ко мне. Женёк, ты держись. Не знаю каково это, однако постарайся пройти с меньшими потерями.
Хреново это, вот каково, бурчит Вячеслав.
Тетя Маша достает свой рюкзак и развязывает шнурки на завязках. Из темного нутра на свет вылезает упругий мешок размером с батон, в таких мешках дети носят вторую обувь. Судя по выпирающим жестким ребрам внутри лежит явно не хлеб. Мешочек металлически звякает, когда ведарша кладет его между собой и Александром.
Ещё один протез, для руки? я пытаюсь сострить, но два холодных взгляда уверяют меня, что попытка не удалась.
Нет, части арбалета, просто отвечает Александр.