И ты не дал мне стрельнуть пару раз? Всё, не друг ты мне больше, а жмот и и В общем жлобяра та ещё, возмущаюсь я.
Ещё один протез, для руки? я пытаюсь сострить, но два холодных взгляда уверяют меня, что попытка не удалась.
Нет, части арбалета, просто отвечает Александр.
И ты не дал мне стрельнуть пару раз? Всё, не друг ты мне больше, а жмот и и В общем жлобяра та ещё, возмущаюсь я.
Мой друг Сашка, тот самый хохотун, которому достаточнопоказать танцующий палец, чтобы он улыбнулся, и пару раз сжать и резко выпрямить пальцы, мол гляди, дискотека, чтобы он рассмеялся навзрыд, именно этот человек лишь хмыкает над моей шуткой. Я так и не понимаю то ли он улыбается, то ли презрительно морщится. Синий мешочек для сменной обуви Александр убирает в свой рюкзак, я успеваю заметить, что у него находится такой же. Здоровый должно быть арбалет, если его разложили на две сумки.
Скоро Сызрань, поэтому давайте прощаться, ведарша кивает в окно на вынырнувшие домики.
За полукилометром зеленой земли голубеет Волга, её широкая полоса раскидывается до самого горизонта, и там вдали, в зыбком мареве, темнеет другой берег. Такое расстояние от берега до берега я видел только на широком Святом озере, о котором ходят легенды, что на дне стоит церковь и безлунными ночами можно услышать перезвон благовеста.
Меня мутит. Это чувство приходит незаметно, как начало изжоги после сытного ужина. Сравнимо с укачиванием в старом «Пазике», когда от резкого запаха бензина рвется наружу недавно съеденная котлета в тесте. Вместо бензина у меня в нос шибает другое: ароматы человеческого пота, дух немытых волос, несет мочой из туалета, возле которого переминается живая очередь. По вагону летит запах перегара с нотками сигаретной отрыжки.
Заплохело? интересуется Вячеслав.
Нет, всё в норме, с чего ты взял? от него несет медвежьим духом.
Окружающие предметы почему-то начинают блекнуть, словно кто-то на телевизоре уменьшает настройки цвета. Белокурая девочка описалась ночью и теперь её мать пытается скрыть «следы преступления», заворачивает пожелтевшую простыню в свой пропотевший за ночь комплект. Я чую это через шесть стенок. Так хочется впиться клыками в коричневую родинку, что темнеет у женщины за розовой мочкой уха
Они всего лишь пища
Встряхнись! стальная ладонь шлепает по щеке.
Я смотрю на ударившую ведаршу:
Зачем же драться? Я же говорю, что в норме!
Он выругался матом, объясняет свой поступок проходящей мимо женщине тетя Маша.
Это правильно! кивает толстушка. Совсем молодежь распоясалась.
Женщина, похожая на вставшего на задние лапки хомяка, улыбается ведарше золотыми зубами и идет дальше. Толстая спина натягивает домашний халат, над складками шеи покачиваются медные кудряшки. Если бы она знала, что я могу за считанные секунды разложить её на суповой набор, то не улыбалась бы так радостно.
Вырвать руки, ноги и сложить слово Ведарь
Я сжимаю челюсти так, что боль стреляет в сторону правого уха и немного отрезвляет. Ненадолго. Запахи духов перебивают ароматы пота, но не до конца. Я мог точно сказать: сколько катышков серы скопилось в ухе у забияки, сколько осталось сигарет у мужика, что курит в тамбуре, какие презервативы использовала парочка из начала вагона, что ночью занималась сексом в туалете. Я всё это чую.
Краски меркнут ещё больше. За окном двигаются серые деревья, слегка отдающие зеленцой. Серые лица спутников озабоченно смотрят на меня ведари и берендей. Серые лица серых людей мелькают в сером вагоне. Какую славную пирушку мы могли бы закатить с Вячеславом, если бы не эти двое. Я бы лично принес ему багровое ухо в стакане.
Женька, держись! Немного осталось, говорит Александр.
Его рука крепко сжимает мою, и он нагибается над протезом, чтобы пристегнуть к гладкой култышке. Нога в кроссовке остается на поле и похоронена вместе с Федором и Мариной
«Ты одной ногой в могиле» чудесная шутка. Три «ха-ха».
Сань, я постараюсь. Если сорвусь сделайте это быстро, выталкиваю я сквозь зубы.
Сделаю, обещаю. Родителям что-нибудь совру. Не беспокойся за них ведарская община не оставит, отвечает тетя Маша.
Это не успокаивает меня. Хочется жить, растить детей, любить жену, строить дом и сажать деревья. Очень хочется жить и откусить смачный кусок от кучерявого «хомяка», что проходит мимо. Я чувствую, как ногти впиваются в ладони, когда перед глазами возникает образ ухмыляющегося черного оборотня. В голове звучит одна мысль: «Держаться, держаться!»
Они всего лишь пища
Скоро выходим, вы нас провожаете и не даете людям прикоснуться к нему. На улице я сама, командует ведарша.
Парни кивают и поднимаются с мест. Поезд мелкими толчками останавливается, краски не возвращаются, сколько бы я не тер глаза. В мозгу то и дело мелькает образ черного оборотня, его оскал, окровавленные клыки
Муха на выдавленном глазу
Я должен держаться!
Куриная голова на плахе
Я не хочу умирать!
Я иду к выходу между двух парней, в руке похудевший рюкзак. Поезд последним резким рывком останавливается, и я не удерживаюсь на ногах. Покачнувшись, я падаю на сидящего у окна старичка, он чем-то напоминает киношного Хоттабыча. От его тощей шеи с седыми волосками веет одеколоном «Красная Москва» и сладким запахом стареющего мяса. Клыки натягивают кожу губ, ещё немного и вырвутся наружу
Улыбается черный оборотень
Они всего лишь пища
Крепкая рука крюком подъемного крана оттаскивает меня от старика, и я заставляю клыки спрятаться под кожу губ. Очень трудно, но я заставляю.
Исфините, пошалуйста, я нещаянно, из-за громоздких зубов я отчаянно шепелявлю.
Аккуратнее нужно, а то напьются и потом начинают падать, бурчит старик.
После этих слов я едва не кидаюсь к шее, что возмущенно трясется под седыми волосами. Крюк Вячеслава держит железной хваткой. Я выдыхаю и двигаюсь вслед за Александром. В окно виднеется серовато-белое здание, я стараюсь сконцентрироваться на нем, чтобы отогнать мысли от людей и их запахов. Большое здание, хмурая погода, мелкий противный дождь, запахи встречающих.
Двигается мясо
Здание вокзала оказывается зеленовато-белым, при скосе глаз я всё-таки ухватываю оттенок. Мы выходи на платформу, и дальше меня под локоток принимает тетя Маша.
Седые волосы пахнут так вкусно, синеватая жилка на виске стучит в такт шагам и приглашает впиться в неё. Ведарша показывает мне серый стержень в ладони и слегка приподнимает бровь. Я знаю, что стержень желто-бурый, что он из меди и что он может в любое мгновение прекратить мои мучения. Хочется жить! Сразу же сосредотачиваюсь на цветах, на темно-серых васильках, на серых соцветиях сирени, на светло-серых хризантемах. Очень вовремя подворачивается бабушка, что расположила ведерки с цветами на платформе. Я почти не распознаю цвета, улавливаю лишь небольшие оттенки.
Держись, Женя, хотя бы пару часиков продержись, шепчет ведарша.
Я согласно киваю, мой взгляд не отрывается от темных гвоздик. Они так похожи на засохшие малярные кисти, которые обмакнули в ведро с кровью. Я не вижу красного цвета, но не зря же коммунисты выбрали этот цветок, как знак скорби по убитым.
Пошлите учеников Сидорыча навстречу к нам, неизвестно, какие сюрпризы попадутся нам по пути. Как приедете, то ни на минуту не отходите от Ульяны, чтобы не случилось, чтобы не произошло. Запомнили? Чтобы не случилось не отходите! тетя Маша машет рукой и мы отворачиваемся от ребят.
Тетя, всё будет нормально, не переживай. Постарайся Женьку не очень сильно помять, кричит Александр.
Мне бы кого не помять, хотя бы легонько. Люди проходят мимо нас, теплые, живые, спешащие на поезд или выйти с вокзала. Легкая толчея в дверях столько свежего мяса. Я пошатываюсь к ним, но стальная рука ведарши придерживает меня за руку, и в этот момент я замечаю, как милиционер на платформе смотрит в нашу сторону.
Мимо нас проходит девочка-одуванчик, она опять буксирует мамочку за собой. Женщина отчаянно зевает и тащит две сумки, с какими челноки ездят за товаром, а-ля «мечта оккупанта». Меня качает к ним, но тетя снова успевает перехватить движение и приставляет кончик иглы к боку. Острие прижигает кожу. Я инстинктивно отдергиваюсь.
Добрый день! здоровается подошедший милиционер. У вас всё в порядке?
Здравствуйте, отвечает за двоих ведарша и кивает на поезд. Да вот, поехали в поезде, и сын нашел собутыльников, а проспаться не успел, теперь качается под ветром. Ох ты, горюшко моё!
В окне виднеются настороженные лица Александра и Вячеслава, после сна на жестких подушках они выглядят очень помятыми, словно и в самом деле выпивали всю ночь. Под взглядом милиционера, они тут же садятся на свои места и подглядывают в полглаза, как провинившиеся школьники.
Сами дойдете, или помочь довести?
Сами дойдете, или помочь довести?
С чего это он такой добрый-то? Или милиция Сызрани отличается от ивановской милиции? Тетя Маша в ответ качает головой:
Нет, спасибо, кончено, но не нужно. Мы сами потихоньку дойдем. Правда, Жень?
Угу, соглашаюсь я, когда железные пальцы сдавливают мой локоть и грозят расплющить кости.
Лейтенант, всё в порядке! Такому лосю поллитра как стопка, раздается голос Вячеслава, он всё-таки не выдерживает и высовывается в окно.
Милиционер быстро кидает взгляд на молодого берендея и вновь поворачивается к нам.
В таком случае удачного пути.
Ведарша кивает и тащит меня ко входу на вокзал. А я слегка обалдеваю, когда вижу, как у милиционера вытягивается клык и упирается в кожу на подбородке. Пока я мотаю головой, то милиционер успевает развернуться и проходит в конец поезда, где раздается разговор на повышенных тонах.
Мария Михайловна, вы это видели? спрашиваю я у ведарши, когда мы входим в просторное помещение вокзала.
Что я должна была увидеть? Что мент-берендей попытался узнать, почему ведарь сопровождает берендея? Это нормально, Жень. Ты скоро тоже научишься чувствовать «своих».
Они моя стая
Он берендей? Я думал, что только перевертни идут в милицию.
Ты ошибся.
Я успеваю заметить, что вокзал напоминает музей: красивые люстры на потолке, какие-то картины и несколько стеклянных витражей с ржавыми деталями. На стене у выхода висит герб города могучий бык, что пасется на лугу. Люди цепочкой протягиваются к выходу, девочка-одуванчик уже выходит из дверей. Сквозь стекло виднеются синие ларьки и припаркованные машины.
Здравствуйте, мужчины, здоровается ведарша с компанией таксистов, что курят неподалеку, нам нужно за город, кто подвезет?