Лучше-е лежать на дне-е! заблажил Славик. В синей прохла-адной мгле-е!..
Лежал я, лежал, и вспомнил, что нужно же к Светке зайти. Эх, Светочка, любовь моя неспетая! Представил я вдруг, что прогуливаемся мы с ней по древнему городу Коломне, что весна везде, а мы идём, идём, и сквозь зеленоватый такой туман вижу я кремлёвскую стену, и Светку, маленькую, с короткой чёлочкой, на фоне этой капитальной стены, отстроенной коломенским стройуправлением. Ну, ласточка и только. И тогда беру я её
Старшим матросом был, и боцманом, сам Кучеренко грамотой меня наградил и руку пожал, разорялся Славик. Вот так, ребята, шары на стоп
Подумаешь, Кучеренко.
Мы-ы, мар-риманы! взревел полосатый.
Воды у нас на этаже уже не было, ёмкости хватало только на полдня. Или, может, придерживали слегка: вода-то привозная, водовозки так и снуют по посёлку, возят, возят, а умыться всё равно нечем. Пришлось черпать из бочки, откуда уборщицы воду берут. А иногда в ней и ноги полощут. Ну да ничего, мы не брезгливые.
Когда я вернулся к себе, весь народ разглядывал что-то за окном в заливе. Небольшой ледокольный буксир с жёлтой прямоугольной рубкой ёрзал в полынье, как в ванне, пытался расширить её, дымя на всю ивановскую.
Не выдержали сказал кто-то.
Зря это всё. По шапке только получат
Да ну, кеп свой, отмажется.
Буксир подёргался ещё немного и затих. «Настоящие-то мариманы там сейчас, готовы, небось, топорами лёд рубить, лишь бы выбраться», подумал я. И так мне захотелось туда, на этот малохольный буксирчик, схватить багор какой-нибудь и долбить проклятый лёд. Чтоб только брызги в стороны летели. Я даже почувствовал на лице их холодные уколы. Эх, мариманы
Славик, насыпай!
Из гостиницы мне удалось выбраться довольно быстро, имелся, правда, небольшой крен, но в целом ничего, и я отправился в столовую, к Светке, но сначала побродил между домами, продышался, вышел на берег, покидал в воду камешки в маленьком заливчике лёд уже сошёл, свежий ветер рябил поверхность воды. Сыпал мелкий дождичек, холодная морось. С бухты стеной наползал туман, настолько плотный, что хотелось бежать от него, как от лавины. Но я всё стоял и ждал, пока ледяная пелена проглотит доисторические головы кранов и кустики корабельных мачт. На буксир мне уже не хотелось, а тянуло и сам я не знал куда. Лишь бы только двигаться. Не стоять на месте. Просто зуд в ногах появился при одной мысли, что таких дней, как этот, будет ещё предостаточно.
От холодного ветра и водяной пыли наступило, наконец, прояснение в мозгах, и я потопал дальше. Пока я торчал на берегу, на улицах появилось население: хмельная братва слонялась по главной улице, мимо белёсых афиш Клуба моряка, от магазина к магазину, сразу было видно, что это сезонники в ярких курточках, патлатые, с красными рожами. Много было флотских, курсанты речных училищ в лихо смятых фуражках, с потемневшими якобы от морской воды эмблемами «капустники». А вот демобилизованные морячки с остатками былого шика, девицы, разодетые в пух-прах, из одесского, говорят, корабельного института. Надо же, куда забрались! Понаехало народу, местных и не видно. Вот и я, такой же одуревший от водки бич, как и остальные. Хожу, брожу, подмётки протираю, бездомный, бессемейный. Пятнадцать навигаций за спиной, а дальше что? Раньше хоть идея была, все в покорители рвались. «Мы хозяева планеты!» море по колено, тайга травой ложилась. Был и я когда-то дураком таким, что верил всем этим лозунгам и радовался вместе с другими такими же дураками, пока не допетрил, что это просто-напросто фраза газетная, для чокнутых на этой романтике. По мне так можно в грязи и в холоде, была бы идея стоящая А где она, в чём? Только не надо мне про бешеного Павку напоминать, это всё, как говорил мой корешок покойный Витя Ерофеев, красная агитка, хотя сам сколько раз флаг поднимал со слезами на глазах. Ну и подфлажные получал, конечно. А выходит-то так, что одни строят, а другие разрушают Бессмыслица какая-то получается, ведь деньги и за то, и за другое платят.
Так я и добрёл до столовой, постоял у входа, покурил, думал идти-не идти, но зашёл перекусить-то всё равно надо. Оказалось, зря топтался и грустил красиво домой ушла. Тут я завёлся с пол-оборота: как это ушла?! Спрашиваю, где её найти, а кассирша оглядела меня с ног до головы, смерила взглядом точнее, и говорит:
Вот ещё, алкашам всяким телефон приличной девушки давать!
Эх ты, клуша, думаю, про телефон-то проговорилась, и намекаю, мол, посылочку нужно ей передать с материка. Помидоры, говорю, сами понимаете. Поглядела она на меня поверх очков, прокрутила что-то в голове, губы поджала:
Ладно уж, запоминайте
Выскочил я на дождь и затопал на почту, голова дурная, вот и ногам работа. По телефону я голос сначала не узнал и спросил Светлану.
Это я, сказала трубка.
Ну, я и начал ей о том, о сём, про погоду, про тоску, а в конце про помидоры. Она коротко хихикнула.
Евгения Ивановна, заведующая, она себя ответственной за нас считает, курить даже не разрешает, ужас какой-то.
И тогда я, как в том анекдоте про луну и балалайку, сходу приглашаю Светочку в ресторан.
В рестора-ан? радости в её голосе не чувствовалась. И потом, как бы для себя, добавила, тихо так: Какие вы все одинаковые
Ну точно, принца ждёт, не иначе, и судя по всему, не маримана. Тут же лётчики с московского рейса ошиваются «московская электричка» один раз в двое суток, сюда парфюмерию, отсюда тушёнку. А вертолётчики с суровыми лицами! И я сразу представил, как они стоят у её кассы, небрежно так кожаночку распахнув, и заливают про то, какие они соколы, и глаза щурят, будто от солнца или встречного ветра.
Я уже хотел трубку на рычаг бросить, грохнуть, что есть силы, как вдруг оттуда донеслось: Ну, хорошо, как будто её так уговаривали, так уламывали. В восемь, у входа. И вздохнула. Тогда я про неё не знал ещё ничего и потому подумал: «Вот женская логика, ничего себе переходы, а?».
Буду ждать, говорю, как соловей лета.
Посмотрим, это она мне. Ну, до вечера?
А до этого самого вечера было ещё бесконечных полдня, и мне хочешь-не хочешь нужно было идти в гостиницу. Больше-то некуда.
«Моряк» гудел, как улей. Когда я открыл дверь в номер, меня чуть не вышибло обратно в коридор.
Я р-родился на Волге-е в семье-е р-рыбака-а! Душа у них, видно, была уже в положении «развернуто». Сейчас, думаю, должны придти заворачивать. Администрация тут в прямом смысле битая и тёртая, за словом в карман не полезет и жалости себе не позволит.
Идёт Васюрик в ко-ожаном реглане, а на груди-и ударника значок, пьяным голосом пропел Славик.
Смотри-ка, ещё соображает.
Вася, друг, садись к нам! Давай с тобой на бу на бру дер
Ну что мылишься, думаю, тошно тебе, служивый, на трезвого смотреть, у самого-то уже из ушей сочится. Такому волю дай, он весь посёлок упоит, и денег не пожалеет, чтобы всех к общему знаменателю привести, потому что дураками опоенными и командовать проще, и быть своим в доску, что ни скажешь всё сойдет, что ни сделаешь сгодится, подливай только вовремя, а вот тот, кто с ним пить не захочет этот уже опасен, личное мнение есть! А значит первый враг, обида сразу кровная, которую пока и затаить можно, а как-нибудь потом, при случае, да из-за угла-то
За столом знакомых не было, кроме полосатого. Линялый тельник у него на груди был разодран, виднелся коренастый орёл, несущий в когтях голубую русалку. Он себя, наверно, таким орлом воображал, когда тельник рвал.
Что же вы так орёте, говорю, что на первом этаже фикус завял.
Да что с тобой, Вася, Славик говорит, будь ты проще
Все мы, думаю, простые, такие простые, когда желания зальём. Все сложности по трезвянке начинаются. И я, конечно, не удержался, постарался быть простым, пока не бухнулся в одежде на кровать, но успел ещё подумать: «А не завязать ли мне эту собачью жизнь? Взять вот и женится на Светке. А?».
Проснулся я от духоты, солнечный луч нахально бил под веки, комната была заполнена солнцем и чьим-то храпом. Полосатый, наверно, надрывался, как раненый бегемот. Я прикрыл глаза и полежал несколько минут, крепко зажмурившись, слушая звуки джунглей, и ждал со страхом, что вот-вот у него внутри что-нибудь лопнет от напряжения, и наступит тревожная нехорошая тишина.
Часов на руке не было, я пошарил по полу рядом с кроватью. Ага, вот. Старенькие «Командирские» показывали без четверти восемь утра или вечера? Пришлось резво вскакивать и пробираться к окну, цепляясь за стулья, увешанные одеждой. На стол лучше было не смотреть. Рама долго не поддавалась, и мне вдруг бросилось в глаза, что нетерпеливый буксир исчез. Ну, даёт, продвинулся метров на триста, лёгкий дымок из трубы и вымпел лежали на ветру. А потом я увидел, что на улице полно народу, и услышал, как громыхает на колдобинах рейсовый автобус, и подумал, что успею, пожалуй, добежать до ресторана. Голова, однако, гудела, как телеграфный столб, и я опять пожалел, что затеял эту амурную историю. Свет на ней клином, что ли, сошёлся! Беги теперь, пацан, развлекай её, лезь из кожи, хотя тут всё просто, как яблоко из райского сада, ведь все люди лезут в постель друг к другу, стремясь только к одному к пониманию. Чтоб пригрели и пожалели.
За столом знакомых не было, кроме полосатого. Линялый тельник у него на груди был разодран, виднелся коренастый орёл, несущий в когтях голубую русалку. Он себя, наверно, таким орлом воображал, когда тельник рвал.
Что же вы так орёте, говорю, что на первом этаже фикус завял.
Да что с тобой, Вася, Славик говорит, будь ты проще
Все мы, думаю, простые, такие простые, когда желания зальём. Все сложности по трезвянке начинаются. И я, конечно, не удержался, постарался быть простым, пока не бухнулся в одежде на кровать, но успел ещё подумать: «А не завязать ли мне эту собачью жизнь? Взять вот и женится на Светке. А?».
Проснулся я от духоты, солнечный луч нахально бил под веки, комната была заполнена солнцем и чьим-то храпом. Полосатый, наверно, надрывался, как раненый бегемот. Я прикрыл глаза и полежал несколько минут, крепко зажмурившись, слушая звуки джунглей, и ждал со страхом, что вот-вот у него внутри что-нибудь лопнет от напряжения, и наступит тревожная нехорошая тишина.