Подтащив Коротаева к двери, Юрик, задыхаясь, попросил:
Подержите его, ребята.
А ты брось его пока, потом подберёшь.
И заржали.
Юрик посадил Коротаева на землю, спиной к стенке вагончика, и полез за ключом.
«Ну, тяжел же, северянин», думал Юрик, заволакивая Коротаева на кровать. Стащил с него сапоги, поднял с затоптанного пола коротаевскую кепочку и вышел на воздух. Парни всё сидели, делать им явно было нечего.
Живёшь, тут, что ли?
Ага, меня Глушков поселил, ответил Юрик.
Так это вы ночью прилетели. Понятно Откуда, из Батагая?
Из Батагая. Юрик закурил и осторожно спросил:
А где Глушков?
Чёрт его знает. Все звонят, спрашивают. Скорее всего, он на рыбалку подался. Он всегда так: никому ни слова, машину спрячет и дня на три Соскучился, что ли?
Нет, просто, Юрик вспомнил свои недавние страхи, мы же вместе в порту с утра были, «восьмёрку» загрузили, и он уехал Я у него денег хотел попросить, а то остался рубль какой-то
Всё, теперь бичуй, паря.
Долго молчали.
Слушай, сосед, а у Коротаева выпить должно быть! А? Есть?
Юрику вдруг стало обидно за Вениамина и за парней почему-то тоже.
Нет у него ничего. Перебьётесь. И, повернувшись, пошел от них, взбивая сапогами пыль. Не хотелось Юрику думать об этих своих незнакомых соседях, и он все шёл и шёл куда-то, стараясь избавиться от их назойливых взглядов И никак не мог.
«Что за люди такие? думал он. Неужели пойдут они за тебя смену стоять? И придут к тебе, больному? Не-ет, разные, конечно, у людей интересы, но суть-то одна, человеческая, будь ты бич последний или римский папа. Только в чём она, суть? Запутано-то как всё Ведь не в том же она, что человек о себе говорит, а в том, что делает! И, если бы увидели мы себя со стороны, скупых и хилых душой, поняли бы, что нельзя презирать человека за стоптанные башмаки и запах изо рта, или просто за то, что он незнаком».
Хмель незаметно уходил, разбавлялся холодным воздухом. Ветер сразу посвежел, обтекая разгорячённую голову. Юрик увидел промытую чем-то синим даль; противоположный берег большой реки приблизился, Юрик разглядел даже какие-то постройки; увидел он и дорогу, по которой шагал уже за посёлком, белую, твёрдую, как бетон, с отпечатками ребристых протекторов и траков. Юрик не знал, куда она ведёт: в тундру, в никуда, или в какие-то другие, тоже незнакомые, необжитые, места, где когда-нибудь в будущем, возможно, случиться побывать и ему, совсем ещё молодому, зелёному практиканту.
1981МАРАФОНЦЫ
В тот год навигация сильно задержалась, но я-то этого не знал и потому прибыл в Посёлок-Раз в конце июля, когда в бухте ещё стоял лёд. Без единой полыньи. В порту было тихо, как на кладбище. Почерневшими корягами торчали изо льда неживые пароходы. Молчали портальные краны, и белые морские птицы бакланы, и люди, и весь Посёлок-Раз, казалось, пригорюнился и тосковал от безделья. И я не узнавал знакомых мест год назад я сразу попал в такой круговорот, что только держись, дни мелькали и вздохнуть было некогда давай, давай! северная навигация не терпит простоев. Я и давал. Уж что-что, а за такие деньги можно и поупираться, это всегда пожалуйста, лишь бы пупок выдержал. Люблю, когда вокруг кипит бурная жизнь, канаты скрипят, и сетки с грузом мелькают, и шестерёнки крутятся, работаешь, как заводной, аж руки пухнут. Некоторые, наверно, подумают, этот ради денег на что угодно пойдет. Нет, объясню сейчас. На флоте главное кто рядом с тобой, чувство команды, что ли, сообща придумать так и сделать так, чтобы выполнить задачу, сложную или простую неважно. Главное, чтоб вместе. Не верится? Бывает ещё, бывает Иначе на море деревянный бушлат, или плавучий дурдом. А ещё как любой моряк я свободу люблю и независимость, а с деньгами едешь, куда хочешь, покупаешь, что хочешь, а иногда и кого хочешь, и даже на философию тянет, а ведь это признак, что ни говори.
И вот приехал я в Посёлок-Раз и вижу полное запустение и тоску в глазах мариманов. И даже чайки не кричат, молча летают. Нет, думаю, Васёк, так дело не пойдёт, нужна хоть какая-нибудь культурная программа. Например, номер три: лодка, водка и молодка.
И вот приехал я в Посёлок-Раз и вижу полное запустение и тоску в глазах мариманов. И даже чайки не кричат, молча летают. Нет, думаю, Васёк, так дело не пойдёт, нужна хоть какая-нибудь культурная программа. Например, номер три: лодка, водка и молодка.
Без суеты обошёл я все торговые точки и пункты общественного питания и понял, в конце концов, кого искал. На вид ей, Светлане, было лет двадцать пять, маленькая, худенькая, чёрненькая, зверёк носатенький, и мило так улыбалась, что я часа полтора простоял у кассы и много чего ей про себя поведал. Даже о том, какой в детстве болезненный был, как пробовал учиться в техникуме, как разгружал по ночам вагоны на нашей станции, которая не доезжая Коломны, если от Москвы ехать. Да-а, техникум я потом бросил, потому что женился, и окончательно ушёл в грузчики, но денег нам всё равно не хватало, а скоро и терпение моё кончилось, когда она потребовала да что теперь говорить, не заладилось, и всё
Ладно, смотрю, вроде ничего она, Светочка, так это на четвёрочку. Встречал я таких, свиду икона, но понятно, что тоже хочется, а вот замуж никак выйти не могут, всё честных из себя разыгрывают. Динамо, одним словом. Но эту, Светочку, я даже слегка пожалел, по-хорошему так. Что, думаю, она из-за этой кассы увидит, и что вообще в жизни видела, но всё же сидит вот и своего принца на горошине торжественно поджидает. Как бомба замедленного действия.
А как тут у вас, говорю, насчёт культурных мероприятий? Может, нам сообща, говорю, прикоснуться к миру прекрасного?
И тут эта синичка, эта Светочка, пальчиком так меня поманила, и я, чмо коломенское, через кассу к ней нагибаюсь, а она тихо-тихо, в ухо прямо, так по-простому и говорит: «Шёл бы ты, матросик, левым галсом да с попутным ветром». Мол, рождённый квакать летать не может. Та-ак, думаю, приплыли. Но пока она мне это шептала, понял я, что пьяненькая она! Вот это принцессы пошли! Вот это иконы с мадоннами! Принцам подстать. Завтра, говорю, тогда зайду, на свежую, намекаю, голову. Ну-ну, отвечает, только подумай хорошенько. Вот так.
Вернулся я в гостиницу, для вербованных на портовые работы, «Моряк» называется, смотрю, уже ко мне в номер соседей подселили, уже у них закусь на столе и водка между рамами. И одна рожа ну до того знакомая, а кто, откуда не могу вспомнить. И он вроде на меня поглядывает, потом стакан протянул и говорит:
Выпей, говорит, за наше орденоносное пароходство!
А может, сначала за наше орденоносное?
За твоё будем твою водку пить, а эту за наше! Понял?
Это у нас всегда так бывает, разминка перед боем, но всё же мелькнула мысль, что для таких, как он, то пароходство родное, куда на работу возьмут. Знаю я эти байки про героев труда и досуга. И у меня таких пароходств вон, по всему Союзу, так что легко можно выпить хотя бы за одно из них, но вот только челюсть его лошадиная мне не понравилась, а он, видно, гордился ею очень и всё старался её выпятить.
Ну, конечно, выпил я, разговорились, стали вспоминать, где встречаться могли, одних таких портов «река-море» штук тридцать вспомнили, да в каждом капитана порта, да начальника портофлота, да лоцмейстера. А тальманши! Их же бесконечно вспоминать можно! Сидеть так до трёх ночи и имена только перебирать! Эт-то м-мы м-могём! Или мóгем? Что тут выяснять, и так ясно могем!
Но тут, среди прекрасной белой ночи, полундра! Стоп, машина! Свистать всех наверх! Спасите наши души! водка кончилась!!! Кто-то куда-то бегал, кто-то из загашника доставал, но флот никто не опозорил, такие вот у нас оказались родственные души, а наша тихая беседа перешла, как говорится, в лихую безобразную пьянку. Помню ещё, как один мордатый всё время бил себя в грудь, обтянутую линялым тельником, оттопыривал слюнявую нижнюю губу и скандально взрёвывал, как тифон: «Мы-ы, мариманы!». Пустая посуда пошла за борт с четвёртого этажа, ох и весело было дорвались, мариманы.
Только-только уснули под утро, уборщица пришла, разбудила, конечно. У нас гадюшник в комнате, мама родная! бычки из томата аж на потолок запрыгнули, снизу, из койки, хорошо было видно. Уж она ругалась, ругалась, тётка пожилая, на стену, правда, не полезла, но отвозила мокрой тряпкой по стёртому линолеуму вполне добросовестно, а потом вдруг и говорит:
Опохмелиться хотите, голуби сизорылые? Есть «Агдам» под парусом, напиток э-э «Капитанский чай».
Опохмелиться хотите, голуби сизорылые? Есть «Агдам» под парусом, напиток э-э «Капитанский чай».
Кто-то несмело так, из-под одеяла, вякнул, что неплохо бы. Да-а, попадись она нам вчера,.. а сегодня уже тоненько так: «Неплохо бы Капитанского» Это самогону, значит.
Потом удалось всё-таки поспать немного, до тех пор, пока гитара в кубрике не появилась. Слышу, уже Славик, знакомец мой, про дым за кормой поёт, что, мол, товарищи, узлы нужно покрепче вязать. И откуда голос такой прорезался! Ну даёт, думаю, ну мастер.
А «цыганочку», говорю, можешь?
Ты гляди, и «цыганочку» смог.
А собачий вальс?
Тут у него как пластырь прорвало:
Я, говорит, на море незаменимый человек, на любой корабь, мол, с руками оторвут, а почему? Эффектную паузу сделал, в которую кто-то смачно так и впечатал с разворота А потому, что гражданская позиция есть: увидел водку уничтожь!
Слышно было, как Славик швартовами заскрипел, а от конского этого гогота дверь распахнулась. И все увидели на пороге сизоватого мужика в семейных трусах с пятилитровым чайником в руке.
Слышь, на «Медузе»! прохрипел он. Ещё раз чайник у пожарников возьмёте, головки ваши бедовые забью по самую ватерлинию! Этим же чайником!
Дверь от сквозняка захлопнулась, гогот грянул ещё сильнее
Всё ржёте, ну-ну. А у кого из вас биография чистая, чтоб загранпаспорт получить, а?
Кому ты, думаю, нужен, бич несчастный, со своим загранпаспортом. Что же ты с Дальнего Востока сюда прикатил, если ценят тебя и твою незапятнанную биографию. Незаменимых-то нету, дружок, а в нашей стране и быть не может. Сможешь сам себе цену назначить выживешь, не сможешь
Потому что кроме тебя её никто не знает.