Как же, как же! издевательским тоном сказал Паша. И г`гоб с телом героя на матег`ик пег`епг`авить. На лафете! Дощечку с номег`ом тут ставили, на могиле глубиной в полметг`а и всё!
Этого не может быть, невозмутимо изрекла Таня.
Да ладно вам, сказал Кеша, вот вам другой разговор.
И запел песню про двух бичей, которые сидят в заваленной снегом палатке и вспоминают, как ходили в Москве в театр, а там был буфет с пивом, а здесь одни некультурные бичи с домино и преферансом.
На ящик водки банка шпрот, вот натюрморт! орал Кеша, лупя изо всех сил по струнам.
Потом в песне бичи заговорили про горячую воду из крана, про фикус, эстамп и развод, и оставленных на материке жён и милых дам, которым один привёз снегу в чемодане, а другой «в бутылке утренний туман», за что первый бич тут же обозвал его болваном, тот ответил «брезентовым профаном» и получил:
А сам не мылся десять лет! Ну, ферт!
Кеша перестал кричать и тихо поведал, что через пять дней спустился, наконец, вертолёт, бичей накормили, помыли и опять послали в поле, «ещё на год».
Девушкам эта песня показалась очень весёлой, Таня даже поперхнулась дымом и, согнувшись, долго кашляла, продолжая смеяться.
Обстановка как-то разрядилась, они о чём-то ещё поговорили, глядя в приоткрытую дверцу печки, где слабо трепыхался синеватый огонь, спели даже одну общеизвестную песню, но со словами было плохо, а на чай налегать было опасно, поэтому Паша с Кешей, напомнив про приглашение и распрощавшись, выскочили в плотный сырой сумрак и тут же завернули за угол.
Девушкам эта песня показалась очень весёлой, Таня даже поперхнулась дымом и, согнувшись, долго кашляла, продолжая смеяться.
Обстановка как-то разрядилась, они о чём-то ещё поговорили, глядя в приоткрытую дверцу печки, где слабо трепыхался синеватый огонь, спели даже одну общеизвестную песню, но со словами было плохо, а на чай налегать было опасно, поэтому Паша с Кешей, напомнив про приглашение и распрощавшись, выскочили в плотный сырой сумрак и тут же завернули за угол.
О-о, простонал Паша, наконец-то!
Проснулись они от настойчивого шума воды, в горах таял снег, и река неслась мимо палатки серой морщинистой лентой, выплёвывая к порогу хлопья грязно-жёлтой пены. По брезенту дробовыми зарядами хлестал дождь.
Ого, сказал Паша. Полундг`а. Пг`идётся лодку с собой бг`ать.
На себе тащить? с тоской спросил Кеша.
Надутую потянем. Надутая легче.
Они быстро собрались, а Фёдор Иваныч, выставив из мешка нос уточкой, курил и с интересом наблюдал за сборами.
Рейнджеры, ёполтак, зелёные береты, закашлявшись, сказал он, бейте в глаз, чтоб шкуру не попортить.
Молчи, Шаляпин. Чтоб к обеду тесто замесил!
И баню натопил!
Фёдор Иваныч щёлкнул окурок к печке и спрятался в мешок с головой.
Бедные, бедные твари послышалось оттуда.
Резиновую трёхсотку тащили по очереди. По снегу она шла с шорохом, по мокрому кустарнику с визгом и скрипом. В лодке лежало два ружья, вёсла и оцинкованное ведро, время от времени позвякивающее дужкой.
Выглянуло внезапно солнце, осветив мокрую искрящуюся тундру. Казалось, она выгнет сейчас мохнатую спину и отряхнётся, как собака. Плоские невысокие облака проносились над ней, задевая вершины таких же двухмерных холмов, между которыми в мелких берегах петляла река, смывая косы и унося вниз, к морю, редкие золотые песчинки.
Засвистели крыльями, зачирикали-запели какие-то мелкие птахи. Где-то далеко призывно закричал журавль, кто-то ответил ему, а рядом, в зелёной прибрежной траве два раза крякнула шилохвость.
Вот они, норы, задыхаясь после быстрого шага, сказал Кеша. Покурим?
Пока они курили, засев в низкорослом кустарнике полярной ивы напротив песчаного бугра, изрытого лисьими норами, снова заморосил мелкий, пробивающий одежду дождь.
Хг`ен они теперь вылезут
Кто, Рита с Таней?
Да какие Г`иты, какие Тани! выкрикнул Паша, с досадой разглядывая мокрый бугор.
«Ну, завелся начальник. Азартный!» с уважением подумал Кеша.
Он уже раньше видел огнёвок на этом бугре, целый выводок: облезлая мамаша и два щенка с набирающими цвет и объём шубками.
«Неужели стрелять будем!? с ужасом думал Кеша. Если столько прошли значит, будем».
Паша смотрел на бугор с таким же тоскливым лицом.
Слушай, на кой чёг`т нам эти бабы. И, затянувшись, добавил: Без пельменей обойдутся!
Конечно, да и эти вряд ли вылезут осторожно поддакнул Кеша.
Ну, пошли тогда, посмотг`им
Они перешли речку вброд и взошли на бугор. Везде виднелись вывалы жёлтого песка и чёрные дырки нор.
У них навег`няка есть запасные выходы, с надеждой сказал Паша.
Ну да, как в театре, быстро откликнулся Кеша.
Но мы их всё г`авно достанем!
Давай водой зальём!
Кеша вспомнил книгу из детства, где отважные охотники заливали водой волчьи норы. Тогда было очень много волков, и все они питались овцами. Тогда с волками и боролись основательно.
Хорошо, что я ведро в лодку кинул! Кидаю, знаешь, а сам думаю зачем? Вот, оказывается, и пригодилось.
Кеша сбегал к лодке и, зайдя в ближайшее к бугру болотце, черпанул ведром.
Паша в это время зарядил оба ружья. Одно, курковое, положил себе под ноги, а с другим встал в позу стендового стрелка.
Ну, мать вашу Давай, Иннокентий!
Когда первое ведро с горловым урчанием ушло в нору, Кеша отскочил в сторону и долго и внимательно наблюдал за полем битвы.
Ничего не произошло. Тогда он сбегал за вторым и с шумом влил его туда же. Немного подождал и побежал за третьим.
Паша стоял, не шевелясь, как памятник охотнику, а Кеша бегал туда и обратно, скинув промокшую телогрейку. От него валил пар.
Потом они поменялись местами, потом ещё раз.
Добычи не было.
Гитлег`а давай! рычал Паша в азарте.
Двести пятьдесят один! бормотал, сбивая дыхание, Кеша. Вода кончилась, и ему приходилось глубоко вдавливать ведро в мягкое дно болота.
Ничего, Иннокентий! Дуг`емаг`у больше вычег`пывать пг`ишлось!
Наконец, окончательно потеряв терпение, Паша выхватил из кармана рюкзака ракетницу и стал стрелять в плещущуюся в норах воду.
Битва проиграна. Огнёвки обманули их, заранее покинув затопленное паводком жилище.
Обессиленные, под моросящим дождем, охотники устроились в полусдутой резинке и стали резво отгребаться от берега, путь неблизкий. Сначала течение было слабым, а потом, усилившись двумя притоками, подхватило, закрутило, понесло, и Паша с Кешей, увлечённые новым занятием, с гиканьем помчались вместе со стремниной, размахивая вёслами, как индейцы в пироге, и даже скатились с небольшого водопада, от чего настроение поднялось ещё выше. Лодка черпала воду мягкими бортами «гондон!» и задевала дно на перекатах «камни, конец!». Но все это было им нипочём, как и мокрая одежда с сапогами, полными воды, каждый в душе надеялся, что вот-вот покажутся из-за поворота две их сиротливые палатки, а возле них нет-нет, на той стороне реки, ведь лодки в лагере больше нет, чтобы перебраться, на той стороне реки станут видны две женские фигурки в ярких лыжных шапочках (почему в ярких? почему в лыжных?)
Тог`мози, ё
Лагерь они проскочили метров на двести, ручей со странным названием Рыгтынанвеем превратился здесь в ревущую вполне серьёзную реку со стоячими пенными гребнями поперёк русла.
Ух, ты-ы
Серая волна обдала их ледяной водой, вздыбила лодчонку, и они оба оказались в объятиях взбесившейся реки. Дыхание перехватило, под ногами была пустота, но резинка всё-таки не перевернулась, и они успели ухватиться за мокрые скользкие уключины. Выпучив глаза и открыв рты, Паша с Кешей, не сговариваясь, не в силах произнести ни слова, гребли к берегу, пока стрежень не сбросил их с себя, и они не почувствовали внизу опору.
Цепляясь скрюченными пальцами за траву, Паша с третьего раза первым выполз на берег, помог выбраться Кеше и втащил лодку.
Ху-у! выдохнули оба.
Не хг`ена себе пельмешки!
А мы не за хлебушком ходили?
Едва отдышавшись, изображая бег на негнущихся ногах, они, как орангутаны, ввалились, наконец, в палатку, оборвав в очередной раз завязки, и увидели, что она пуста.
Печка была ещё тёплой, и на ней, на двух камешках, стояла закопчённая кастрюля с крышкой, из-под которой свисал язык засохшего теста.
А вот это действительно пельмени!
По-чукотски! уже с особым знанием ответил Кеша.
Несколько минут они катались по спальникам, регоча утробным смехом, не в силах произнести ни единого слова. Затем, похрюкивая, переоделись в сухое. Кеша раздул угольки в печке и подбросил в неё так, что через десять минут она была готова к отправке на околоземную орбиту, огонь вылетал из раскалившейся малиновой трубы, и от этого над ней стояло марево. Паша притащил лодку, ружья оказались в ней, а ведро и вёсла унесло.
А где же всё-таки наш певец? мрачно и озабоченно заметил после этого Паша. Не евг`ашки же его съели!
Может, на охоту ушёл?
С чем?
Они чифирнули, заварив в кружке целую пачку. Съели банку тушёнки без хлеба, после чего осталось ещё две, и, распаренные, вылезли наружу покурить.
Дождь прекратился. Серые ватные облака поднялись, уплотнились и сдвинулись к югу, открыв на севере узкую полоску розоватого неба. Надвигалась ночь.
Искры папирос сносило ветром, было холодно, но они стояли молча, повернув лица к догорающей заре, чувствуя на лбу и щеках её слабое тепло.
Когда последние лучи солнца, ушедшего за горизонт, отразились от облаков и осветили рассеянным светом промытую до последней складки низменность, Кеша ощутил неуловимые изменения, скорее даже флюиды или невидимые волны, заполнившие вдруг пространство, и принёсшие с собой чувство беспокойства. Тундра странным образом ожила, хотя никаких изменений Кешин глаз заметить не мог. Он подумал о Фёдоре Иваныче, да, вот так: где же Фёдор Иваныч? не помня его настоящего имени, ведь он где-то там, на этой пугающей равнине, среди этого неверного света, из которого в любой момент может появиться, выдвинуться
Медведь тихо, непослушными губами сказал он. Ёп Паша, медведь
А вон ещё один! осклабившись, хохотнул Паша. И вон! И вон! Их тут целое стадо! радостно закончил он.
Да? Где?
И Кеша действительно увидел, что тундра зашевелилась, задвигалась множеством тёмных вполне отчётливых силуэтов, самые ближайшие к ним тени оказались рогатыми Да, да, это же
Да? Где?
И Кеша действительно увидел, что тундра зашевелилась, задвигалась множеством тёмных вполне отчётливых силуэтов, самые ближайшие к ним тени оказались рогатыми Да, да, это же