Вспомнил он, конечно, и утренние нравоучения Глушкова, и косые взгляды Коротаева, и безразличие незнакомых парней. «Что я им сделал? Правильные все Лучшая половина человечества. Учат, учат Не позо-орь! Да ты сам-то понимаешь что-нибудь в геологии, дубина! Ну, гады, ну, сволочи Морды запьянцовские»
Наконец, мешки и ящики кончились. Один из парней сказал Юрику:
Сиди здесь, сейчас ещё привезём.
Юрик улёгся на груде мешков, под самым потолком, положил ноги на бак с горючкой и стал думать о жизни. Вспомнил мать, сестрёнку, зелень листвы на берёзах по дороге в Домодедово и почувствовал вдруг совершенно ясно, что его нисколько не тянет домой. Не тянет в Москву на шестой этаж девятиэтажного дома, откуда видно кусочек двора с детской песочницей, автостоянку, течение людей на улице
Завидую вам, геологам: солдат спит служба идёт, услышал Юрик знакомый голос технаря, не по-северному упитанного, стриженного и даже побритого, с бьющим в нос запахом одеколона.
Завидую вам, геологам: солдат спит служба идёт, услышал Юрик знакомый голос технаря, не по-северному упитанного, стриженного и даже побритого, с бьющим в нос запахом одеколона.
«И чего я на них взъелся, неожиданно для себя подумал Юрик, может, технарю этому тоже тоскливо и одиноко, и он знает, что хоть и форма на нём голубая, и рубашка белая, и одеколон, а настоящим летуном никогда не будет. А будет вот так вертолётам хвосты крутить, и весь предел мечтаний».
Тут Юрик улыбнулся, вспомнив частушку:
«Вечно пьяный, вечно сонный
Моторист авиционный
Нос в мазуте, хвост в тавоте,
Но зато в воздушном флоте!».
Эй, хочешь, стишок прочитаю? крикнул Юрик в открытую дверцу, что-то такое на него нашло, почти дружеское, но тут показался Глушков, идущий к вертолёту спиной вперёд, за ним, тоже задом, пятился грузовик.
Ну, вот и работодатель и за что-то там радетель. Десант, за мной! ругнулся сквозь зубы Юрик.
Теперь грузили железные болванки буровое оборудование, еле-еле втроём отрывали от земли. Наконец, покончили и с этим, отколотили о бетонку мучную пыль. Парни полезли в кузов, а Юрик с Коротаевым, не сговариваясь, двинулись к аэровокзалу. У шлагбаума на выезде с летного поля их обогнал грузовик, в кузове на полу тряслись те самые незнакомые парни
А главный-то всё же улетел! Слышь, практикант? Коротаев явно повеселел. И остальные с ним. Ну даёт Глушков, ну даёт Вот так они всю жизнь и цапаются. Не по злобе, конечно. Это Глушков такой прямоточный, потому, может, и нелегко с ним
А у вас тут ни с кем не легко, пробурчал Юрик.
Не-ет, ты понимаешь, главному план давай. Хитрый, чёрт. Так ли, сяк ли, а глядишь выкрутился Только веры ему из-за этого нету. Вот вырастешь, сам большим начальником станешь не забывай, что нельзя всё планом мерить, деньгами то есть. По-человечески надо. Это ж север
А чего же летуны такие фиги? Юрик опять впомнил об интернатовских детишках.
Ну-у, брат, летуны! Боги! А мы ползаем! По месяцу в поле выбираешься: погода, бортов не хватает. Зависимость полная. А потом уже на нас сверху наваливаются понял, понял? давай, давай!: полтора-два месяца работы и привет, на зимние квартиры. Это, правда, в «сезонке» так, а другие вон круглый год на полозьях. Ничего, жизнь такая У каждого, понятно, свои интересы. Вот взять, скажем, меня и того же главного. Я так понимаю, чтобы начальнику куда повыше пробиться, нужно на головы других начальников наступать, вот они и забывают про человеческое. А нам, нам-то куда ползти, пресмыкающимся? Ведь всё равно, что с печи на полати. Нечего нам делить, по-человечески если Кроме, как говорится, Коротаев хохотнул, собственных ржавых цепей Ладно, у них свои заботы, у нас свои. К примеру, почему бы нам не мáкнуть по двадцать капель за третий интернационал, да с устатку? Ты как? Понял, нет? Ты мне сразу понравился: я ведь трепачей не люблю. Звать тебя полностью как?
Юрий Васильевич, сказал Юрик.
А меня Вениамин. Веник, значит Юрий Васькович.
Магазин был на берегу той самой большой реки, которую Юрик видел с вертолёта. Даже сейчас, при солнце, она оставалась грязно-серой, с длинными лентами ряби и пены. Смотреть на неё было холодно, но когда спустились к самой воде, сели на выброшенное волной бревно, солнце их пригрело, а ветер остался наверху. И они посидели так некоторое время, поглазели на реку, на едва видный противоположный берег, на катера и буксиры, уткнувшиеся носами в гальку. Происходила здесь какая-то своя, речная, жизнь, казавшаяся размеренной, устроенной и, вобщем-то, немудрёной: дымили себе печные трубы рядом с дизельными дымками, скрипели дощатые сходни, кто-то кому-то что-то кричал, долетал даже запах жареного, кое-где вместо флагов болталось бельишко.
Курорт, сказал Коротаев, северные палестины.
Он достал из-за пазухи бутылку:
И за что только деньги платят? и противным голосом закричал: Справа турки, слева англичане! Фрегат «Паллада» огонь! Пробка вылетела, спирт пролился на землю. Разучился уже
Юрику стало весело, непонятно только было, почему «уже».
В заскорузлых пальцах Коротаева нарисовался складной стаканчик. Не вставая, Веня черпанул воды из большой северной реки.
Выпили.
Да-а, север, север Уже почти двадцать лет талой водой запиваю, а понять не могу, что же он с человеком такое делает, что тот ну на человека, что ли, становится похож. Силу какую-то набирает Иногда и дурную, чего говорить. Пьют, конечно Но зато работают как! О-ой, как работаю-ют
В заскорузлых пальцах Коротаева нарисовался складной стаканчик. Не вставая, Веня черпанул воды из большой северной реки.
Выпили.
Да-а, север, север Уже почти двадцать лет талой водой запиваю, а понять не могу, что же он с человеком такое делает, что тот ну на человека, что ли, становится похож. Силу какую-то набирает Иногда и дурную, чего говорить. Пьют, конечно Но зато работают как! О-ой, как работаю-ют
Коротаев снова зачерпнул воды: «Будем!».
Веник, а у тебя жена есть? спросил Юрик.
Ну, во-от, Вениамин, показалось Юрику, сразу протрезвел, и ты туда же Запомни, студент, где начинается север, там начинается развод. И всё, и отстань!
А как же любовь, романтика? Хрупкие женщины рядом с полярными героями? Тут уж Юрика явно понесло, спирт застучал прямо в темя.
Ну-у Ты дурак ещё совсем! выкрикнул Коротаев. Люди сюда приезжают жить и работать, а не природу покорять, понял?! Другой сейчас стал север. устало продолжил он. И северяне измельчали. Вот однажды, на Чукотке ещё, вскрыли мы на смене газовый коллектор. Ну, воняет и воняет, мало ли чего там. А мы с помбуром как раз за инструментом пошли. Возвращаемся, по сходням поднимаемся я впереди шёл открываю дверь: ка-а-ак рванёт! Уж не знаю, чего там получилось, а только улетели мы, как две фанерки. И помбур планировал-планировал, но некоторое сотрясение всё же получил. И началось. Чем я-то, спрашивается, виноват? А на меня, не-е-ет, колёса покатили, будто я диверсант какой!.. Ну, эти ладно, им положено, а помбуру-то чего? Так нет, стал писать везде, мол, ушиб головы, боли, мигрень, похороны, говорит, снятся, Коротаев, говорит, отвечает за технику безопасности, и до чего он её довёл, если я, молодой труженик, теперь инвалид. Небось, думал и проценты с меня урвать, а уж с государства само собой. В общем, сука, выжил меня А спроси зачем? Что он хоть поимел-то с этого? В результате, конечно, ничего, потому что ему тоже сматываться пришлось: бригада больно на него осерчала. Видишь, Юрок, и не принял его север. Давай, что-ли, ещё за тёплые края, за молочные реки, будь они неладны
Коротаев пьянел и курил одну за другой.
Вот все говорят: «деньги, деньги», ну он и подумал, что тут каждый за себя, за рупь свой длинный, стало быть, удавиться, и твори, стало быть, что хочешь. Ан нет, ошибся он, сачок-то. Видно и вправду донимает северный мороз южного человека он же, гад, чуть чего: «Я чайку попить», а насчёт надбавок разоряться это он первый.
Что же ты его сразу не прижал? спросил Юрик.
Так по-человечески же хочется! Коротаев плюнул и отвернулся. Думал, притрётся сработаемся. Это же главное: не о рубле, а о кореше своем заботиться. Долбаки мы, конечно, ругаемся, ругаемся, а в отпуск поедешь, на песочек тёплый ляжешь, вспомнишь своих бичей брезентовых, морды их заросшие, разговоры непечатные утрёшь слезу, чтоб не увидел кто и в магазин или в кабак никак успокоиться не можешь. Как объяснить, а? По ночам родное железо сниться, хотя что в нём такого, в железе? Тяжесть одна
Помолчали.
Да-а, борьба противоположностей, проговорил Юрик.
Во-во, борьба Вот и думай, Юрок, как хочешь, а только если есть на свете земля, на которой каждому человеку потоптаться надо, чтоб узнать про себя, какой он и кто он, так здесь она, земля эта Как говорится, за полярным кругом.
Коротаев опять плюнул в воду, щёлкнул туда же изжёванную «беломорину» и потянулся за бутылкой:
А забрало-о! Это на вчерашнее, да и ночь не спал.
Стало холодать: солнце скрылось в клубах то ли облаков, то ли тумана, спустился, потянул над водой ветерок
Пойдём, Вениамин Как я тебя через посёлок потащу?
Счас чебак идёт как раз ух, я его ловил бывало могу эту удочку дать грузило-то того Юраха держись может, здесь приляжем, а?..хороший ты мой одна надежда на тебя
Пока вылезали в крутой берег, Коротаева окончательно развезло. Юрику пришлось обхватить его под руки и почти тащить на себе. И хотя рядом никого не было, безлюдный песчаный откос, Юрик вспотел. Он вдруг представил, что будет, если его встретит Глушков. Да-а, скажет, глядя в упор: «Что ж ты, практикант? Нажрался! Геологию позоришь? И с кем?! С алкашом Вениамином Коротаевым! Позор!». И действительно, Юрик вдруг стал стыдиться Коротаева, в стельку пьяного, в измызганом обвислом пиджаке, в съехавшей кепчонке, на полусогнутых, да ещё недопитая бутылка торчит из кармана Юрик оглянулся нет, нельзя его оставить, быстро надо, быстро. И, если до этого он старался тащить Коротаева аккуратно, с частыми передыхами, как больного, то теперь, уже отделив себя от него, стал покрикивать и толкать кулаком в тощие рёбра, чтоб не заснул на ходу.
У вагончика на ящиках сидели двое в тулупах и курили.
А-а, дядя Веник! Наквасился! и оба засмеялись.