А звёздность автора и известность его произведений это две большие разницы.
Роман рано или скорей, именно поздно, но: он станет знаменитым ладно-ладно, не знаменитым, простите, я специально ошибся. Чтобы разозлить кое-кого:
«Просто.
О.
Нём.
Начнут.
Говорить».
Сначала как о казусе в литературе: граничащим с самой безудержной графоманией, и «как бы» относящимся к ярчайшему образцу графомании: в самом отрицательном, самом маниакальном смысле. Об этом я говорил в «Прескриптуме 1».
Затем «ярчайший образец графомании» понизится до степени «он всё-таки смахивает на графоманию».
Далее критика начнёт подставлять мерки и ставить метки. Например, такую: «пожалуй, это ближе к графомании, нежели к литературе».
Ещё лет через десять-двадцать: «однако, оно (дерьмо этакое) довольно маргинально = оригинально выглядит».
Ещё лет через десять-двадцать: «однако, оно (дерьмо этакое) довольно маргинально = оригинально выглядит».
Через следующий десяток: «Ё-моё, да это же новое слово в литературе» и «Какие же мы все олухи». И ещё: «это такой своеобразный шедевр»: «наивный, но честный»; или так: «многословный, но такой этнически русский»; или: «не по правилам, зато по своим правилам». И расшифровка: «да, нудноват, но, бляхмух, и война с миром нудноваты, дык держатся чегой-то в топе 100, и даже у некоторых знатоков мировой литературы в топе 50».
А, под занавес (а графомано-писатель давным-давно уж почил в бозе): «Это для медленного чтения В веках».
Это круто:
Блинъ! Трахать моего Пегаса!
Я согласен с такой картой! Воздушные аплодисменты. Ангелы встают.
На Земле и под землёй ещё проще, не торжественно, по-бытовому, в гробу кто-то заворочался: «я же говорил». И все, словно с цепи сорвутся, закричат, зашепчут, в газетах и интернете пропишут: «он говорил, он говорил»
В правоте семи абзацев, начиная со слов «Просто. О. Нём» не сомневаюсь ни грамма.
К этому имеются все предпосылки. Объяснять не буду: ни к чему это всё.
Просто запомните эти сейчас глупо звучащие слова.
И вы вспомяните прозорливость неизвестного никому, провинциального графомана, «абсолютно не умеющего писать книжки».
И которому, как высказался один «доброжелатель» из Прозы.ру, «место с щёткой на тротуаре!»
Ну, да и ладно. Это проза о большой и настоящей жизни «обыкновенных архитекторов из глубинки» представителей, пожалуй, самых обижаемых из всех благороднейших профессий в мире.
Это не какая-то интернет-ноосферная, значит болотная, часто мутная, никчемушная, словообразовательная, формалистская, тренировочная, полигонно-испытательная, часто именно графоманская «proza.ru» и мошковский «самиздат», ***. Место звёздочек заполнить имяреками сайтов, по собственному вкусу.
А к троллям и злопыхателям (последние отнюдь не звездаты, но звездануты зело) не привыкать.
***
Итак, были бы у меня биографы с библиографами, то они-то уж точно бы отметили, что в данной версии романа глава «Париж, Paris, Парыж» ещё входит в состав романа. Но уже в качестве шатающегося зуба. Который рано или поздно обязан был покинуть этот понарошку джентльменский и крепкий на вид, если не раскрывать рта шире, чем того требует этикет, Тайный Союз Красивых Челюстей.2
Последняя глава «Загвоздей в Европу» и раньше-то выпадала из романа: прежде всего потому, что речь в ней шла о «героических пацанах» в Париже.
А в романе самая толстая тематическая линия, не очень удачно называемая «путешествием» у пацанов, или «хождением» если изъясняться академическими терминами, протянута по Германии: а если точнее, то по городу-герою Мюнхену.
В романе его шутливо именуют «Мюнихом» согласно двойной фонетической транскрипции: немецкое написание «München»> английское написание «Munich»> вольная русская транскрипция «Мюних».
Или говорят так: «Муних, Мунихуй, Мюнихер», включая запчасть от «мудака» (му) и «них», что почти означает немецкое «nicht» «нет» или русское матершинное «них***» синоним слова «ничерта». «Мюнихер» это «монах» (der Mönch): именно монахам обязан город своим возникновением, плюс «господин» (Herr нем.). А также оставшееся в черновиках также забористые варианты: «Мюглих», «Мёглихъ» от «возможно», «возможность» (die Möglichkeit) с сексуальным подтекстом «может не может»= «у него хер не стоит». Этими словами уже можно подтираться, так они вполне туалетно звучат.
А жители этого города выходит что: «мюглихи» и «мёглихъцы». Даже «москали» не так обидны москвичам.
А вообще-то по большому гамбургскому счёту чего-вот мюнхерцам и мюнхенцам обижаться на русских? Тем более на графоманов: тем более не мечтающих пробиться в писатели.
Вот аргумент от Бима Нетотова, одного из героев первого плана: «Мы ж его (Мюнхен прим. авт, цитата по памяти) даже не бомбили, ни разу». «За что» я сильно сомневаюсь: так ли уж ни разу? Может, пока там не было союзников, всё же удалось исподтишка (украдкой, тайком, под шумок) пару показательных бомбёшек сбросить: типа маленькой советской хЕросимки? Извините, никакой неприязни нет, есть только злость на фашистов!
***
Есть в романе главы (вернее, даже целая «часть») о подготовке к путешествию (вспоминаем «Троих в лодке» Дж. К. Джерома), а также дорожно-блокнотные записи.
Но: первое из списка это как необязательный, но непременно утяжеляющий груз, который сопровождает любые сборы хоть куда.
Этот груз рано или поздно становится лишним.
Он, как бы его не было жалко, и «как трудно будет без него прожить», но он всё-таки не спички, и не вода на случай десантирования в пустыне.
Всё это «как бы пригодится» отбрасывается в сторону, буквально в исходном пункте «А», и ровно за секунду до отбытия.
В романе отбросить лишнее сложней.
«Ненужность» чего-либо определяется не сразу, а после того, как роман написан полностью. Это, конечно, ужасно (писатели поймут о чём им говорит графоман). Это писателю обидно, а то и смертельно (от петли до «аффтар выпей яду»).
А графоману хоть бы что. Графоман не гордый. И не торопится. Он перепишет, не беспокойтесь. Он уже «выщербил» несколько неудачных и тяжеловесных глав, которые гораздо позже пожалел, и даже состряпал из них небольшую, и никому не нужную, безвкусную слоёнку /чисто для формальности/ под названием «Парковка задом».
Лишность, избыточность, прочие синонимы, касаются как объёма произведения, так и дополнительных сюжетных линий.
Так и в моём графомании-романе «имеются излишества». Их хватает. Даже не так: они процветают. Махрово и всяко. Пышно-конопляно и перфекционистски сухо. С перебором и недобором, можно на гитаре, а можно на клавесине.
Пробовали сбацать на фортепиано? А сидя под клавиатурой? А давя на клавиши изнутри пианинного организма? А дёргали ли за струны щипцами? А расчёской или шваброй пылесоса?
А пробовали крутить настроечные головки, добавляя мелизмов средней из трёх струн, составляющих ноту? А проверять на прочность красивенькие такие фетровые молоточки?
А котом (повторяю медленно: кооо-тооом: домашним животным таким) по клавиатуре пробовали?
Я пробовал. Всё перечисленное. Правда, в детстве.
Странно, что я не стал, на худой конец, Сальери-Сальерой (для тупых), ой, уж не говоря о Моцарте: с хорошей причёской, но с дрянной могилкой типа «ров для бездомных и плохо кончивших».
А я стал истязателем одной семиструнки и пятка» другого шестиструнных гитар. И под них выдумывал тексты песен.
Потом сочинял летописи для пластилиновых стран, ибо пластилиновые человечки хорошо воевали, но у них не было предусмотрено письменности. За них писал историю их Бог и Создатель. То есть Я с большой буквы.
Уж не с этих ли экспериментов с музыкой и буквами у меня завязалось вялотекущее литературное влечение, включая эпистолярный жанр?
А после у моей литературы выросли ноги: правда, похоже на то, что то место, откуда ноги росли, было гораздо важнее литературных ног. Настоящая Жопенция Бездатая всю жизнь верховодила моими ногами. И не только ногами, но даже головой.
***
Ниже предлагаю ознакомиться с проектом моей литературологической (по аналогии с понятиями «физической», «физиологической») анатомии.
Если распилить мою голову по вертикали, то увидите вместо анатомического экорше разрез многоэтажной библиотеки. Библиотека называется «Графоманус Санаториум». В ней живут:
персонажи;
прототипы;
тараканы сапиенсовидные;
герои: атагонисты и протагонисты, персонажи второго, третьего и всех последующих планов как прислуживающий класс;
существа необъяснимые, звать их Женщинами-Писательницами. Фамилии почти у всех: Ё-Моё;
твари до конца неисследованные, их сонмы: видений и фигур поконкретнее.
Зрительный образ Санаториума примерно такой, каковой изображён у меня на сайте в ЖЖ. Страничка также называется «Графоманус Санаториум». Собственно, тема графоманского санатория, расположенного в башке графомана, родилась именно в муках рождения сайта, и в момент нахождения картинки, которую я определил как «это что-то близкое к тому, чего я и хотел», но осознал и материализовал идею не сразу, а, как водится, частично во сне, частично по наводке Интернета вот же сволочь: в мозг пролез! Вот же я ему задам!
Разница образа найденного в интернете, и идеального образа, который никому в мире не нарисовать, заключается в том, что «Графоманус Санаториум» вовсе не маленькое сооруженьице в голове графомана, а это целый мир в голове графомана многослойный и структурированный по этажам и вглубь, с множеством потайных дверец. За каждой такой потайной дверцей новый, неожиданный, непредсказуемый, изменчивый, колеблющийся, прозрачный мир, который лишь для понимания его метафизической сути транслитируется в зрительно понятный образ.
***
«Идеальный и неподкупный читатель», а также внутренний «критик, берущий взятки», сидящие в моём мозгу на полном обеспечении, всё это видят, но относятся к этим артефактам каждый по-своему: в точном соответствии с поделёнными между собой ролями злого (неподкупного) и доброго (берущего взятки) следователей.
Так в Мюнхене главный герой попутно с прочими приключениями довольно-таки неакцентированно, но-таки ищет некий сюжетно законспирированный «синий гвоздь».
По первоначальной, а, вернее, по родившейся (в пути написания) задумке, этот гвоздь:
А) составлял цель путешествия главного героя;
Б) существовала также в качестве «прикрытия» куча ржавых гвоздей, вполне неохотно собираемых сладкой парочкой Кирюха+БимНетотов по блошинкам, и выдёргиваемых из фундаментов («айн штюкен» на весь Мюних: при этом мы знаем, что в фундаментах гвоздей не бывает). Что это? Стёб над обывателем? Разумеется! в самом едва прикрытом виде.