Странно, а я почему-то был уверен, что Пушкина вы должны знать не хуже Библии, уж юным-то пионером вы наверняка были.
Ах, вот вы о чем! и Андрей Павлович процитировал:
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотясь, без лишних слов
Сказал, что он ВСЕГДА ГОТОВ.
Зарецкий встал без объяснений, подхватил батюшка. Остаться доле не хотел, имея дома много дел, и тотчас вышел, но Евгений
Старший лейтенант и священник не выдержали и обнялись.
Князь вышел из подземелья в районе городского южно-пальмирского сада и сел на скамейку, стоящую напротив изваяния кормящей львицы. Разумеется, вечерело. Просто не могло не вечереть в такое время суток и при таком настроении. Князь испытывал душевное опустошение человека, достигшего цели. Торжество удовлетворения иссякало, и его место занимало осознание несоразмерности потраченных сил в сравнении с ничтожностью достигнутого результата, который еще вчера, не будучи осуществленным, казался равным вселенной. И вот вселенная вновь обернулась бездной, которую хоть войной заполняй все лучше, чем пустота. Однако и войну просто так из пальца не высосешь.
Последний раз князь присел на скамеечке в городском саду лет десять назад. Теперь, вопреки своим ожиданиям, нарядной гуляющей публики, которой положено было заполнять сад летними вечерами, он не обнаружил. Князь обернулся, но и за его спиной на главной и всегда многолюдной улице города не было и намека на праздную, казалось бы, обязательную, как законы природы, толпу.
«Это надолго», обреченно подумал князь. Ощущать себя одной из немногочисленных неприкаянных теней вовсе не хотелось. «Сматываться надо. Для начала хотя бы на чай к Верочке Семисветовой, говорят, она замуж вышла, чего просто не может быть, а если может, то любопытно как?»
Князь вновь начал ощущать некоторый интерес к жизни, который все нарастал по мере того, как нахлынувшие воспоминания властно подчиняли его себе. Прошлое возвращало к будущему. Ах, Верочка, самый драгоценный из нерасколотых орешков, хотя ее сокровенное на первый взгляд и нельзя было отнести к разряду особо загадочных. Впрочем, любовь это всегда патология, и поди угадай, что именно в этом смысле ласкает данную конкретную душу, которую к тому же обмануть невозможно. Одно было совершенно очевидно: такая женщина и без оргазма любить умеет, как однажды, очень похоже, едва не сказал сразу обо всех крепостных крестьянках дворянский историк Карамзин, чем вызвал большой общественный резонанс в аристократической среде.
Князь познакомился с Верочкой незадолго до того, как приступил к рытью подземного хода. Он как раз закончил трактат о тайнах души человеческой под названием «Кислое яблоко». Трактат он сочинял месяца три и остался им совершенно недоволен. А ведь начало работы было весьма многообещающим.
Князь познакомился с Верочкой незадолго до того, как приступил к рытью подземного хода. Он как раз закончил трактат о тайнах души человеческой под названием «Кислое яблоко». Трактат он сочинял месяца три и остался им совершенно недоволен. А ведь начало работы было весьма многообещающим.
В первой же главе князь развил теорию о сумраке души, из которой следовало, что причиной психических срывов, скорее всего, могут являться сексуально-агрессивные влечения и прочие неконвенциональные, с точки зрения приличных людей, желания, загнанные, как формулировал автор, в несознанку. Далее следовали рассуждения о сознанке и суперсознанке, каждая из которых являлась по сути дела заложницей более низкой ступени сознания. Так, если несознанка требовала, например, размазать этого типа по стене, то сознанка настаивала на разумном с ним сотрудничестве, а суперсознанка и вовсе призывала подставить ему другую щеку.
И в том, и в другом, и в третьем случае хороший человек, по мнению князя, оказывался в дураках, поэтому во второй главе своего труда он подверг уничтожающей критике основы собственной теории, изложенные в первой. Но это ему не помогло. Несколько растерявшийся князь обнаружил, что его личное несогласие не имеет никакого практического значения, и на самом деле первоначально высказанные идеи попросту развиваются по собственной прихоти и, более того, им совершенно наплевать на мнения того, кто их выражает.
В двух-трех фразах дойдя до нелепой мысли о том, что физическая, так называемая естественная, смерть есть не что иное, как результат психопатических последствий, и что душевно здоровый человек или животное не в состоянии были бы умереть, раздосадованный ускользающей от всякой логики темой князь обратил свой внутренний взор на мыслящие машины.
Стало совершенно ясно, что в скором времени жизнь обычной советской семьи будет невозможной без прибора, совмещающего в себе функции пишущей машинки, арифмометра, телеграфа, записной книжки, книги как таковой и даже газеты.
Как раз в это время с великой помпой была принята и обнародована новая программа монопольно правящей в стране партии, определявшая перспективы развития общества на ближайшие двадцать лет. Князь с надеждой принялся за изучение заведомо исторического документа, но, к своему удивлению, убедился, что ни о каких семейных мыслящих машинах в программе и речи нет, зато говорится о выплавке чугуна на душу населения.
Он пришел в ужас, переходящий в отчаянье. Общество, восхваляющее программу собственной деградации? Интересно, какие в таком случае планы будут еще через двадцать лет, и еще через двадцать, и еще?.. Добыча огня трением на душу населения? Неужели Россия решила таким образом вернуться в золотой век? Ну да, конечно.
На мгновение князь ощутил прилив гордости и душевного подъема. Вне всякого сомнения, только великий народ мог додуматься до такого. Однако гордость тут же сменилась тревогой. Осуществить подобную затею, находясь в окружении стран, у которых совсем другие планы на будущее, представлялось возможным разве что при условии, что все народы земли добровольно воспламенятся той же идеей. А почему, собственно, обязательно добровольно?
Именно на этом месте размышлений и произошел внезапный коренной перелом в душе мгновением раньше совершенно советского князя. Он сразу уловил глобальный смысл потрясения и слегка удивился лишь тому странному обстоятельству, что небеса тотчас не разверзлись. «Отныне я не союзник народу моему!» вслух произнес он и заболел.
Утром состоялся визит врача на дом, и таким образом князь оказался первым пациентом Верочки Семисветовой, месяц назад окончившей институт. Увидев перед собой очаровательное и наивно пытающееся сыграть наличие профессиональной уверенности создание, князь, несмотря на ужасное самочувствие, умилился и сразу же раскололся:
Пирамидон мне не поможет, доктор. По всей видимости, я должен принять католицизм.
Хорошо, согласилась Верочка. А кроме католицизма, вы что-нибудь пробовали принимать? Давайте измерим температуру.
Да, у меня жар, но отнюдь не бред, доктор, заволновался князь. Говорю вам, никакой аспирин мне не поможет. Позовите священника. Но сначала я исповедуюсь вам. Князю повезло. В результате его исповеди Верочка не поняла только одного:
Но почему вы решили, что вам нужно принимать именно католицизм?
Да, у меня жар, но отнюдь не бред, доктор, заволновался князь. Говорю вам, никакой аспирин мне не поможет. Позовите священника. Но сначала я исповедуюсь вам. Князю повезло. В результате его исповеди Верочка не поняла только одного:
Но почему вы решили, что вам нужно принимать именно католицизм?
А что же еще, доктор? Все русские люди, глубоко разочарованные в отечестве своем, всегда принимали католицизм.
Не все и не всегда.
Ну, по крайней мере, князья.
Простите, а в настоящий момент вы православный?
Вообще-то, в настоящий момент я комсомолец, вдруг страшно удивился этому несусветному обстоятельству князь, хотя уже добрых лет десять таковым и являлся. Вот глупость какая. Где мой комсомольский билет? и почувствовав явное облегчение, князь вскочил с кровати. Через несколько минут, когда остатки красненькой книжечки с профилем вождя-основоположника на обложке и фотографией самого князя в анфас на первой странице догорали в пепельнице, пациент Верочки был практически здоров.
Начало ее самостоятельной медицинской практики можно было бы считать более чем успешным, если бы не устный выговор от начальства, полученный ею в тот же день. Ну, знаете ли, милочка, потратить три часа на визит к больному?
Но я его вылечила, недоуменно оправдывалась Верочка.
В больницах лечат! не выдержал и взорвался заведующий. А вас вовсе не затем к больным посылают.
Это была одна из тех истин, которую Верочка, несмотря на все возрастающий трудовой стаж, так и не смогла до конца усвоить.
Итак, спустя много лет князь направляется к Верочке на чай.
Отец Дмитрий и старший лейтенант КГБ Андрей Павлович Петров на «вы» перешли относительно недавно. Когда-то они были одноклассниками и общались, разумеется, на «ты». До того как стать одноклассниками, они воспитывались в одной группе детского сада и уже тогда навсегда запомнили друг друга.
Время было шаткое. В Европе не усилиями одних только немцев начал устанавливался полный немецкий порядок, а в России первому поколению детей, рожденному при порядке советском, исполнилось уже больше двадцати лет. Оба порядка безапелляционно провозгласили себя единственно возможным счастливым будущим человечества (один без евреев, но все еще с капиталистами, а в перспективе вообще с новыми людьми и понятиями, другой все еще с евреями, но без капиталистов, однако с той же перспективой), за которое и боролись, каждый пока на своей и благоприобретенных территориях.
Надо сказать, что четырехлетние Дима и Андрюша достаточно свободно ориентировались в нешуточной идейной борьбе взрослых. В этом не было ничего удивительного: нравственные и политические истины, изучаемые в университетах, практически в полном объеме успешно преподносились и в детских садах. Собственно, иначе и быть не могло, да и не было никогда. Не могут же взрослые воспитывать детей на непонятных идеях, или, не приведи бог, допустить, чтобы чужая вера оказалась более доступной для детского восприятия, чем своя собственная.
Понимаешь, Андрюша, шепотом говорил своему приятелю Дима, когда они сидели на горшках, временно как бы вызволенные из-под совместной абсолютной власти режима дня и плана воспитательных мероприятий, вот я, например, хожу в детский сад, регулярно посещаю танцевальный кружок, декламирую стихи, стоя на табуретке, сам немного сочиняю, а настоящего признания нет. Но стоит мне плюнуть на родителей, бросить детский сад и начать шататься по улицам, обмотавшись собачьей цепью, неся при этом что угодно, лишь бы оно было лишено внятного смысла, как моя незаурядность не будет вызывать малейших сомнений и уже о моих родителях будут говорить, попрекая собственных детей: «Есть же у людей счастье».