Не верю я в дешевую славу, не разделил подобных мечтаний Андрюша, поднатужился и с нескрываемым наслаждением, даже не пытаясь сдержать гамму сопровождающего действие естественного звукоряда, опорожнился. Это был неосмотрительный поступок с его стороны. Чуткая нянечка, не принимая никаких возражений, сразу же подняла его с горшка, одновременно бросив вопрошающий взгляд и на Диму.
Я еще не кончил! в панике вскричал последний, для пущей убедительности изобразив тщетность потуг при своем великом усердии.
Смотри у меня! на всякий случай пригрозила нянечка, но на время оставила его в покое. Впрочем, удовольствие было уже не то, и Дима задумался над тем, почему получается так, что явный выигрыш в кайфе, как правило, сопровождается проигрышем во времени, а выигрыш во времени почти всегда достается ценой очевидных потерь в кайфе.
И только о главном, что приближалось неумолимо, не то что взрослые, но даже дети говорить не решались. И все-таки однажды Андрюша сказал, остановив на Диме экзаменующий взгляд:
Будет война.
И мы победим, почему-то отведя глаза в сторону, тихо пообещал Дима.
Вы-то да, задумчиво согласился Андрюша, а нам что с того?
И тогда Дима обозвал приятеля «контрой», а приятель ему в ответ сказал: «Жид!», на чем, собственно, разговор кончился, и началась драка. Детей с трудом расцепили, и поскольку, судя по внешнему виду, потерпевшей стороной оказался Андрюша, Диму наказали до конца дня, но этим не ограничились, предложив маме продолжить воспитательный процесс в домашних условиях.
И только когда поздно вечером папа пришел с работы и вместо заслуженного морального отдыха получил известие, что сын его хулиган, Дима наконец раскололся, рассчитывая максимум на некоторое смягчение наказания. Однако в мгновение ока из малолетнего преступника он превратился в настоящего героя, любимого и хорошего сына, которым гордится семья: «Ну, я покажу этой контре!» гладя его по голове, твердо кому-то обещал папа. Это было неправдоподобно как чудесный сон.
На следующий день, еще до обеда, Андрюшу неожиданно забрала домой заплаканная бабушка. Больше он в детском саду так и не появился.
А потом случилось то, что случилось, после чего чудом спасшиеся от тотального уничтожения остатки еврейских семей частью оседали в местах эвакуаций, частью, у кого получалось, возвращались в родные места, где их без энтузиазма встречали новые обитатели их довоенных квартир.
В общем, несмотря на победу советского народа над немецко-фашистскими захватчиками, жиды опять имели что послушать. Но Дима уже не лез в драку. «Кто же это все время нас подставляет?» размышлял он и не находил убедительного ответа. Созревал мыслью и Андрей.
Волею собственных судеб, но наверняка не вопреки судьбе всеобщей отроки оказались зачисленными в один класс средней школы. Пару дней они из последних сил не замечали друг друга, понимая, однако, что объяснение неизбежно. Инициативу проявил Андрей:
Ты меня прости, сказал он, я тогда был неправ, хотя и сейчас не думаю, что это была наша война. Правда, деваться нам и в самом деле было некуда, но воевали мы в интересах евреев.
И ты меня прости, в свою очередь извинился за давний грех Дима. Ты, конечно, контра, но для меня это уже не так важно.
Еще бы, усмехнулся Андрей, теперь вы, евреи, сами становитесь контрой, и сделав этот исторический вывод, пророчески добавил: Боюсь, вы и на этом поприще вполне преуспеете.
Вплоть до окончания школы они дружили, оказывая, по мнению учителей, друг на друга самое дурное влияние, а потом пути их разошлись. Видимо, обоюдное влияние и впрямь сказалось, причем самым неожиданным образом. Во всяком случае, ничем другим объяснить превращение Димы в служителя культа, в котором наряду с другими достойными людьми с церковного амвона поминались и «от жидов пострадавшие», а его друга в профессионального защитника идей коммунизма, я бы не решился. Но это я. Сами друзья, встретившись однажды на подпольной выставке официально идеологически вредных художников, были явно далеки от моей интерпретации причин случившихся с ними метаморфоз.
Выставка состоялась на квартире Верочки Семисветовой.
Ты, конечно, из КГБ, шутя расколола она молодого Андрея Павловича, на что тот нимало не смутившись ответил:
Считайте меня коммунистом.
Да пошел ты! громогласно подключился к беседе уже изрядно подвыпивший автор полотна под названием «Как вам обустроить христианский погром», модный в узко известных кругах почвенник-акционист Василий Кротов.
В наступившей тишине голос Андрея Павловича прозвучал более чем примирительно:
Кротов, словно пробуя звукопись фамилии сначала на язык, а потом на слух, произнес он. Лучшей фамилии для почвенника, пожалуй, и не придумаешь.
Пожалуй, согласился считать это комплиментом художник. Я почвенник, а ты, чекист почечник. А знаешь, почему почечник? Потому что почки кровь чистят. Без нас, почвенников, и без вас, почечников, нации не бывать.
Все стихли в ожидании продолжения монолога, однако Вася умолк, обвел всех внимательным мутным взором, попутно вспоминая, с чего, собственно, начался весь сыр-бор, и так и не преуспев в этом, все равно заплакал от не вполне конкретного умиления. Мало-помалу к нему стали присоединяться все остальные. Даже Андрей Павлович пустил одну-другую, сначала конспиративную, а потом самую настоящую слезу в общий котел.
Все стихли в ожидании продолжения монолога, однако Вася умолк, обвел всех внимательным мутным взором, попутно вспоминая, с чего, собственно, начался весь сыр-бор, и так и не преуспев в этом, все равно заплакал от не вполне конкретного умиления. Мало-помалу к нему стали присоединяться все остальные. Даже Андрей Павлович пустил одну-другую, сначала конспиративную, а потом самую настоящую слезу в общий котел.
Только лицо Верочки, застыв, выражало холодное отчуждение.
Соборность, хлюпая носом, констатировал Вася. Артельность. Плачем вместе, смеемся вместе. Хорошо-то как без жидов, и тут он заулыбался блаженно.
И все, кроме, конечно, Верочки, заулыбались.
Жидам крышка, к гадалке не ходить, ощутив себя на волне успеха, решился на продолжение достаточно неожиданно свалившегося на него бенефиса Кротов. У руля России больше им никогда не бывать. Но мало, други, стереть евреев из будущего, их надо из прошлого попереть. Больше скажу: попереть их из прошлого гораздо важнее, чем из настоящего и будущего. А то что же это такое, если даже сочинение главного и любимого марша нашей родины, сакрального во всех смыслах «Прощания славянки», без жидов не обошлось. Да чего там жид, надо полагать, и сочинил.
А вот и чадолюбивый отец наш! благополучно прервав себя на самом интересном месте и наверняка мгновенно забыв о темных сторонах истинного этнического происхождения главного национального марша, широко распахнул объятия навстречу нарисовавшемуся в дверном проеме отцу Дмитрию мало предсказуемый художник. Впрочем, на этом он иссяк, повалившись на ближайшее посадочное место.
Воспользовавшись относительным затишьем, священник и кагэбист усердно принялись не замечать друг друга и делали это до тех пор, пока не сошлись перед уже упомянутым полотном Василия Кротова.
Инициативу, как всегда, проявил Андрюша:
Что же ты в раввины-то не подался?
Зато ты теперь комиссар.
Да, уж.
М-да.
Так они подакали и помычали в задумчивости, в сущности уже в общих чертах угадывая будущее, в котором стоят теперь, обнявшись, перед отверстием в полу кабинета старшего лейтенанта КГБ Андрея Павловича Петрова.
Очень странно, осторожно высвобождаясь из крепких офицерских объятий, на этот раз первым прервал молчание отец Дмитрий, мне кажется, вы и тогда были уже старшим лейтенантом.
Честно говоря, старшим лейтенантом я и тогда уже не был. А впрочем, точно не знаю. Да и никто никогда не узнает. Во-первых, КГБ умеет хранить свои тайны, а во-вторых объективно довольно трудно вычислить истинные звания наших товарищей. Вполне может оказаться, например, что товарищ маршал является моим осведомителем, а сам я завербован каким-нибудь младшим оперуполномоченным ЦРУ. Но в среднем, по моему внутреннему ощущению, получается, что я на сегодняшний день либо младший генерал, либо сверхполковник. Это, конечно, без учета погрешности измерений. Однако мы заболтались, а мой рабочий день, да и героическая история нашей с вами любимой, соборно-артельной по мнению некоторых из ее патриотов, родины еще не закончились. Что же вы стоите, батюшка? Сегодня, между прочим, к вам пожалует один очень любопытный визитер, и я бы посоветовал хоть немного отдохнуть до его прихода. Как все-таки долго вечереет сегодня. Но этому раздолбаю князю, кажется, не хватит и вечности, чтобы добраться наконец до Верочки Семисветовой. Надеюсь, вы еще помните ее адрес?
В НИИ, где служил Аркадий, конечно же, существовала официальная табель о рангах, однако, по счастью, в стране истинно духовной вес и значение человеческой личности определяются скорее ее местом в иерархии неформальной. «Золото говно!» утверждал некогда В. И. Ленин и сим победил, хотя ни малейшего намека на новизну при всех симпатиях к вождю мирового пролетариата в его учении обнаружить невозможно: заядлые сластолюбцы о женщинах, а представительницы самой древней профессии о мужчинах во все времена отзывались примерно так же, как Ленин о золоте.
Итак, НИИ, где служил Аркадий, а с ним еще около тысячи научных и инженерно-технических работников, на самом деле более являлся неким духовным орденом, чем единицей плановой экономики. На низшей его ступени, независимо от занимаемых должностей, пребывали сотрудники, чьи души окармливались в рамках дозволенной крамолы. Эти читали братьев Стругацких и слушали Окуджаву. Ступенью выше стояли те, кто уже вкушали запретные плоды. Эти читали Солженицына и слушали «Свободу». И, наконец, духовная элита читала и слушала себя самое.
Ее представители, не щадя сил, напропалую сотрудничали с вражеской резидентурой, переправляли рукописи за границу, давали интервью иностранным корреспондентам, минировали мосты, подсыпали сахар в ракетное топливо, служили агентами влияния Тель-Авива и Ватикана, ходили с рогатиной на медведя и лично водили дружбу с академиком Сахаровым.
Понятно, что между официальной табелью о рангах и неформальной иерархией существовал совершенно определенный параллелизм, в котором все свободно ориентировались. Так, например, вызов на профилактическую беседу в КГБ соответствовал должности старшего инженера. Повторный же вызов с предварительным обыском на квартире и последующим общим собранием сотрудников НИИ, единодушно и гневно клеймящим отщепенца, тянул уже на должность завлаба, доктора наук. Ну а взятие под стражу с упоминанием имени сподобившегося по «Голосу Америки» считалось мыслимой вершиной местной карьеры.