Но сегодня произошло нечто из ряда вон выходящее. Во-первых, генеральный разрешил всем сесть. Более того, он настоял на том, чтобы все сели, потому как никто не хотел садиться, такова была сила привычки, выработанная не одним десятилетием. В конце концов, когда ему всё же удалось всех посадить, он сказал всего два слова: «Нас закрывают». После чего свалился со стула.
Генеральный валялся на полу и создавалось впечатление, что он умер. Все только молча наблюдали за происходящим, такое же происходило не каждый день. Это действительно было интересно. Во-первых, любопытно было то, насколько долго генеральный будет вот так валяться на полу, насколько долго его хватит. А во-вторых, хотелось всё-таки узнать, что скрывалось под этим его: «Нас закрывают». Если закрытие касалось лично его, то это мало кого волновало. А если нет? А если нет, то необходимы более подробные сведения. В общем, все ждали.
Прошло, наверное, без малого минут сорок. Генеральный понял, что более валяться на полу смысла нет, встал и сел на своё место. Ещё минут сорок он просто сидел, молчал и смотрел на подчинённых так, как будто чего-то ждал от них. Подчинённые, в свою очередь, старались внимательно и правильно реагировать на поведение своего начальника. Они, подчинённые, не хотели мешать генеральному, они хотели дать ему возможность довести свой спектакль до логического конца. Генеральный это видел и ему это нравилось. Ему вообще нравились его подчинённые люди, в большей своей массе, проверенные, надёжные и предсказуемые. В другой какой день он бы даже и отпустил бы всех с миром по домам, но только не сегодня. Сегодня день был особый.
Сегодня утром его вызвал владелец Сто первого канала и сказал: что канал испытывает серьёзные финансовые трудности, если не сказать больше, канал придётся закрыть в виду его полной нерентабельности, если не будет придумано что-то, что позволит исправить положение и на всё про всё он, владелец канала, даёт генеральному пол года, чтобы исправить ситуацию. В противном случае генеральный может катиться на все четыре стороны вместе со своим каналом, а ему, владельцу, ни он, ни канал этот и даром не нужны, только одни хлопоты от него и сплошные убытки.
Что будем делать, господа? поинтересовался генеральный у присутствующих, после того как сообщил всем неприятную новость.
Присутствующие, по-видимому, до конца оценили всю сложность ситуации и возможные последствия. Надо было что-то действительно начинать делать. Вопрос только: что делать?
Вот тогда и был придуман этот злополучный конкурс на лучший сценарий. Победителю конкурса обещали сто тысяч долларов и контракт на пять лет. Желающих победить оказалось более чем достаточно. Служащие канала не успевали перерабатывать поступающую информацию. В день на Сто первый поступало до двух, а то и трёх тысяч рукописей. Складывалось впечатление, что драматургами стали все жители города. Да что там города. Впечатление складывалось такое, что вся страна решила помочь Сто первому. За сценарии принялись и мужчины, и женщины, и взрослые, и дети, и свои, и чужие, и те, кто умели излагать свои мысли на бумаге, и те, кто ранее этим никогда не занимался. Естественно, что и я не удержался и послал на Сто первый все свои романы и повести.
Присутствующие, по-видимому, до конца оценили всю сложность ситуации и возможные последствия. Надо было что-то действительно начинать делать. Вопрос только: что делать?
Вот тогда и был придуман этот злополучный конкурс на лучший сценарий. Победителю конкурса обещали сто тысяч долларов и контракт на пять лет. Желающих победить оказалось более чем достаточно. Служащие канала не успевали перерабатывать поступающую информацию. В день на Сто первый поступало до двух, а то и трёх тысяч рукописей. Складывалось впечатление, что драматургами стали все жители города. Да что там города. Впечатление складывалось такое, что вся страна решила помочь Сто первому. За сценарии принялись и мужчины, и женщины, и взрослые, и дети, и свои, и чужие, и те, кто умели излагать свои мысли на бумаге, и те, кто ранее этим никогда не занимался. Естественно, что и я не удержался и послал на Сто первый все свои романы и повести.
При всей содержательной разницы текстов, присланных на Сто первый, объединяло их одно, а вернее два: огромные объёмы и невероятно тупое содержание. Какую чушь только не предлагали в этих сценариях. Глупость, алчность, невежество, абсолютная безыдейность и всё это на фоне абсолютной безграмотности вот тот неполный перечень, чем пронизаны были тексты. Другими словами, страна показала себя, своих людей и их способности в полной, так сказать, мере. Можно было, конечно, предположить, что в стране не всё гладко, но предположить такое было нельзя, потому что страшно было такое предполагать. Предположить, что страна сошла с ума? Нет-нет. Только не это. Предположить, что ситуация зашла настолько далеко не мог никто. Вести речь о недостатках граждан страны нашей можно и нужно, но не тогда, когда пороки достигают таких масштабов. Когда цифры достигают критической массы, то говорить уже поздно, нужно действовать. Хотя Как действовать? Что делать в таких ситуациях? И сейчас-то на этот вопрос вряд ли найден ответ, а что уж говорить о прошлом Но, мы отвлеклись. Далее более. Число пишущих стало увеличиваться в геометрической прогрессии. Каждый жаждал высказать своё наболевшее, каждый стремился показать себя и, что характерно, делал это успешно.
Труднее всего приходилось старшему поколению, тем, кто пользовался у нас правом бесплатного проезда в пригородных электричках. Они, я имею в виду льготную категорию граждан, тоже хотели сто тысяч в твёрдой валюте, но, будучи не в ладах с современными печатными устройствами, всё больше работали от руки и почему-то химическими карандашами, что значительно затрудняло прочтение.
Не скажу, что было легко детям. Дети хоть и использовали компьютерную и прочую технику, однако и им драматургия не давалась легко. У детей дело затрудняли и абсолютная безграмотность, и катастрофически малый словарный запас. Дети не то что не могли просто грамотно изложить то, что думали, а и просто выразить мысль свою были не в состоянии, потому как слов для этого им не хватало. У них, у детей, всё носило характер подтекста, недомолвок и уж какой-то слишком скрытой аллегоричности и метафоричности.
Что касается лиц зрелого возраста, то здесь, чего-чего, а уж словарного запаса было не то что достаточно, а и даже в избытке. Но то, что для детей было бы достоинством, то для взрослых стало недостатком и мысль терялась за нагромождением словес и выражений.
Вот и выходило, что у одних были мысли, но не было их выражения, у других выражения слишком глубоко хоронили мысли, а у третьих мыслей уже просто не было, а были только огрызки химических карандашей и обмусоленные ими языки синие, да дрожащие руки, пытающиеся эти огрызки удержать и хоть что-то с их помощью изобразить.
Полгода пролетели незаметно. Конкурс не дал ожидаемых результатов. Сто первый канал закрыли. Генеральный, после того как лишился работы, обиделся на всех, во всём разочаровался, остаток своей жизни прожил бессмысленно и, глупо скончавшись, на пункте дальнейшего распределения был направлен в Мир Грёз и Сбывшихся Желаний. Большая часть сотрудников перешла работать на Сто второй канал, который был открыт вместо Сто первого.
Вот такая история произошла в нашем городе этой зимой.
8
Однако, нет худа без добра. Если на Сто первый канал мои произведения впечатления не произвели, зато они произвели впечатление на Лекса, что, как я и сам сейчас понимаю, гораздо лучше.
Надо сказать несколько слов о тех произведениях, что вошли в сборник, который я послал на Сто первый канал и с которыми ознакомился Лекс. Не могу сказать о них ничего хорошего. Прорвались те, кто понаглей и в ком было больше хамства. Я не следил за очередью, тем более что это и невозможно. Видеть и слышать их ругань, переходящую в драку, которая нередко кончалась поножовщиной и трагическими случаями в результате её, у меня сил не было. Я решил, что пусть разбираются сами. Решил, что буду их принимать по мере поступления, а очерёдность пусть определяют сами. Но зрелище, я Вам скажу, примечательное. Я имею в виду то, как эти истории определяют, кому и за кем идти.
Одно я потребовал от них строго: чтобы заходили по одному. Первые сорок самые что ни на есть достойные представители класса, если так можно выразиться, полного отстоя. Поднялись с самого, если так можно выразиться, дна, в прямом и переносном смысле. И в том смысле, что уже давно бродят в надежде быть подобранными хоть кем-то, и в том смысле, что произошли от тех, кого, мягко говоря, в приличное общество и не зовут. Те персонажи, о ком были эти истории, и сами по себе вызывали отвращение, а потому и истории о них другого отношения к себе вызывать и не могут. Они бы и хотели вызывать другие отношения, но не могут.
По-видимому, Лекс каким-то образом, не знаю, правда, каким, умудрился прочесть мои рассказы. Скорее всего, ему, что-то в них понравилось, и он решил доверить мне ретрансляцию своего романа.
Когда я впервые увидел Лекса, то принял его за сумасшедшего. Он пришёл в мой дом поздно ночью. Сказал, что будет у меня жить какое-то время. За это время он познакомил меня со своими произведениями. Сильное впечатление произвёл на меня его роман, трилогия «Тела, Души, Духи». Повесть «Секта» тоже показалась мне интересной. Но кроме этого Лекс ознакомил меня и со своим последним произведением, с романом «Два процента от Бога».
До встречи с ним я относился к себе и к своим творческим способностям достаточно сдержанно. Но после того, как я ознакомился с его произведениями, я понял, что несколько принижаю свой талант. Сказать, что произведения Лекса мне не понравились, значит не сказать ничего. Что касается самого романа «Два процента от Бога», то я, если честно, вообще ничего из того, что там было сказано, не понял. Предложение Лекса ко мне о том, чтобы стать ретранслятором его произведений здесь на Земле, меня, если честно, особо не воодушевило. Однако я согласился. Лекс умеет уговаривать. Мы подписали предварительный договор и я пригласил его на свою дачу. У меня есть дача, на берегу реки Грязная.
9
Следующим вечером мы уже тряслись в скором поезде. Лекс предложил поужинать в вагоне-ресторане. Я отказывался, говорил, что у меня с собой целая миска варёных яиц, но Лекс настоял на своём и мы пошли в вагон-ресторан. В вагоне-ресторане мы сели за первый столик.