Далеко не всё в жизни Кесирт было красивым и прекрасным. И нищета и бедность были не главными лишениями ее молодой жизни. Росла Кесирт, не зная отца, не имея брата или сестры, не имея родственников и фамилии, не имея своего тейпа. Тяжело в жизни без родственников, а в горах Чечни это страшно. Не единожды проливала Кесирт слезы после оскорблений в незаконнорожденности, не одну ночь она мучилась в одиночестве и бессилии. Тем не менее находила она в себе силы с улыбкой и надеждой смотреть на мир, а повзрослев, стала более сдержанно и спокойно относиться к подобным выходкам идиотов.
Один парень Шарпудин Цинциев, из села Агишты, долго и упорно домогался взаимности Кесирт. Чего он только ни предпринимал: пускал в ход и ласку, и лесть, и красноречие, и богатство своего рода ничего не помогало, противен он был Кесирт. Пару раз, пользуясь темнотой и отдаленностью проживания Кесирт, Шарпудин пытался обнять красавицу, поцеловать ее. Однако оба раза, получив не только яростный отпор, но и пощечины, он решил всеми возможными способами отравлять жизнь молодой безродной девушке. Дело дошло до того, что он стал ее оскорблять прилюдно, становясь все более наглым и развязным.
Кесирт всячески избегала встреч с ненавистным ей Шарпудином, редко ходила в село, только изредка посещала различные увеселения. Однажды зимой объявили, что в честь окончания холодов в долине Вашандарой-ари под Пешхой-Лам состоится праздник. На такие праздники из всех дальних и ближних аулов приглашали молодых девушек. Обычно здесь знакомились молодые люди. Как говорится, все хотели себя показать да на других посмотреть.
Дочь Хазы получила особое приглашение. Долго сомневалась Кесирт идти не идти, и наконец решила идти: хотела показать всем свое последнее рукоделие расшитую золотом черкеску.
Как же ты одна пойдешь? сокрушалась мать, Хаза. Как я тебя одну отпущу?.. Я ведь тоже хочу посмотреть.
Нана*, но ведь у нас только одна пара чувяк.
А может, мне у кого-нибудь попросить? умоляла мать.
Нет. В чужом ходить не будем. Если хочешь, я буду сидеть дома, все равно мне там делать нечего, твердо сказала дочь.
Нет, нет. Что я, старая, там забыла?.. Правда, угощения, говорят, будут роскошные. Трех быков будут резать Давно мы мяса не ели Да ладно.
Нечего тебе там есть, возмущалась дочь.
Да-да, я это так, просто ворчу, дочка. Делай как надо, говорила мать, тяжело вздыхая. Да благословит тебя Всевышний.
Всю длинную зимнюю ночь в доме Хазы, в маленькой ветхой пристройке мельницы, горел свет керосинки. Кесирт с особой торжественностью готовилась к празднеству. Обе женщины, и дочь, и старенькая ее мать, ожидали от предстоящего дня чего-то необычного, нового, светлого. В большом чугунном казане Хаза с вечера разогрела воду и, усадив свою дочь в медную чару, с нежностью поливала теплой водой, приговаривая различные пожелания и заклинания для единственного родного существа. Затем, как в детстве, посадив Кесирт на маленький стул, расчесывала ее длинные густые смоляные волосы.
Нана (чеч.) мать.
Кесирт, родная, говорила мать тихим, умоляющим голосом, заплетая длинную косу, может быть, завтра сделаешь свой выбор? Сколько молодцов вокруг тебя ходят?.. Я уже старая стала. Вдруг помру что тогда?
Эх, нана, нана! с усмешкой отвечала дочь. Ведь выбор-то не я делаю, а молодцы Поразвлекаться все со мной хотят, а жениться желают только старики богатые, да и то второй женой, а то и третьей. Не неволь меня, мать!
Хаза глубоко вздохнула. Наступила долгая, тягостная пауза. В печи, догорая, уныло затрещали поленья
Видели бы эти парни тебя такой Какая у тебя кожа! как-то пытаясь успокоить и себя и дочь, говорила старая Хаза.
Не волнуйся, нана! Всё будет хорошо! Главное, мы живы, здоровы, а остальное как-то образуется А по этому поводу у нас тоже есть поговорка: «Красота на день, а добро на всю жизнь».
Хаза, пытаясь скрыть невольные слезы, возилась вокруг дочери.
Нана, ложись спать. Уже поздно, возмущалась Кесирт.
Ничего, ничего, доченька, говорила старуха, чувствую я, что сегодня что-то случится Чует мое сердце. Ведь есть еще молодцы у нас в горах Просто ты у нас больно разборчивая не до этого нам.
Ты снова о своем, резко обрывала ее дочь. Сколько об этом можно говорить? Ложись спать.
Выдохнувшись, медленно догорала керосиновая лампа. Уморившись, ничего не говоря, Хаза прилегла, да так и заснула. Позже, спросонья, пытаясь накрыть себя старой овчиной, сбросила с нее огромного черного кота. Тот недовольно огляделся чуть раскрытыми глазами и тотчас с наслаждением, свернувшись калачиком, улегся в ногах Хазы.
В углу за маленькой изгородью зашевелился теленок. Комнатушка погрузилась во мрак, только бурые угли из открытой печи подавали робкие надежды на свет и тепло.
Простонав во сне, Хаза легла на спину, далеко запрокинула голову. Она с хрипом, часто дышала через слабо раскрытый беззубый рот. Грубый ситцевый платок сбился с головы старушки, и седая прядь неухоженных волос сползла на край набитой соломой кожаной подушки, сохранившей в себе запах козлятины.
Кесирт посмотрела на мать, и взгляд ее невольно остановился на старом, изможденном трудом и одиночеством лице: тонкие губы приняли синеватый оттенок, нижняя челюсть выдвинулась вперед, из-за беззубости и худобы щеки впали, глазницы с невидимыми белесыми ресницами глубоко ввалились, и только нос большой, тонкий нос с горбинкой, сохранил свою прежнюю форму.
«О Аллах, как она постарела, думала Кесирт, как бы впервые рассматривая каждую глубокую морщину на ставшем безобразно-страшным, неживым лице матери. Что я буду делать, если она умрет? Как я буду жить? Неужели и мне уготовлена та же судьба, как и матери?.. Как она смогла прожить жизнь одна, без родственников, в этих диких местах, на этой вечно крутящейся мельнице?.. Лучше умереть. Я такой жизни не вынесу».
Подложив в печь дрова, Кесирт села на нары, еще раз посмотрела на смытые во мраке очертания лица матери и горько, тихо заплакала.
На рассвете жалобно замычал голодный теленок. Хаза, стоная и скрипя костями, встала, бережно накрыла своим овчинным одеялом дочь, засуетилась возле печи, выскребая золу. Вскоре к запаху навоза прибавились горечь дыма и аромат чая из травы горной душицы с мятой. Хаза, тихо ругая, вывела нетерпеливого, подпрыгивающего теленка. Через обитую бычьей шкурой древесную дверь слышалось кудахтанье кур и петуха, скулили собаки.
Кесирт отвернулась лицом к холодной деревянной стене, съежилась, поплотнее накрылась и забылась в девичьем сне. А во сне ей снились опушка леса, лето, высокая густая трава, а рядом молодой парень нежно целует, ласкает и говорит приятные, никогда ею не слыханные слова любви, желания, страсти. Ей так хорошо, она так давно, тайно, в душе мечтает об этом, думает об этом, страдает этим
Доченька! Вставай, тихо будит ее мать, скоро и обеденный намаз делать пора. Ты что, не пойдешь на веселье?
Кесирт нехотя раскрыла глаза, блаженная улыбка еще играла в ямочках ее щек, она пылала жарким румянцем.
Как ты сладко стонала во сне. Что-то снилось тебе хорошее?
Ой, не говори, нана, какой я сон видела! Лучше бы не вставала, ответила дочь, сладко потягиваясь на нарах.
О чем видела?
Лучше не спрашивай.
Хаза едва улыбнулась, затем ее лицо снова стало печальным и озабоченным.
Кесирт нехотя раскрыла глаза, блаженная улыбка еще играла в ямочках ее щек, она пылала жарким румянцем.
Как ты сладко стонала во сне. Что-то снилось тебе хорошее?
Ой, не говори, нана, какой я сон видела! Лучше бы не вставала, ответила дочь, сладко потягиваясь на нарах.
О чем видела?
Лучше не спрашивай.
Хаза едва улыбнулась, затем ее лицо снова стало печальным и озабоченным.
Дай Бог добра твоему сну, затем, чуть погодя, глубоко вздыхая, продолжила. Пора тебе замуж. Вон посмотри, твои одногодки уже по второму ребенку рожают, а ты еще в девках сидишь Другое дело, если бы была уродина, или ухажеров не было, а ты все выбираешь, все нос воротишь.
Ты опять, нана, за свое! Сколько раз я тебе говорила: не неволь меня. Или я тебе надоела?
Лицо дочери приняло серьезное выражение, веселые искорки в глазах исчезли стали печальными и немного злыми.
Что я сделаю, развела Хаза руками. Хочу, чтобы ты была хоть как-то устроена. Под каким-то покровительством.
Хоть как не хочу, огрызнулась дочь.
Времена какие смутные стали, а ты вся так и дышишь красотой и молодостью Как бы кто силой не позарился Этого боюсь Ведь некому защитить нас, доченька, родная, я даже по ночам боюсь спать, думаю, что какие-нибудь негодяи придут сюда и обесчестят тебя.
Успокойся, успокойся, нана. Всё будет хорошо.
Кесирт надела кожаные чувяки, накинула полушубок и вышла во двор. Легкий, сухой морозный воздух защекотал ноздри, она глубоко вдохнула, всем лицом улыбнулась, от утренней свежести вздрогнула, и снова, как ребенок, беззаботно потянулась. Две пестрые кавказские овчарки подарок Баки-Хаджи играя, толкая друг друга, бросались к Кесирт, передними лапами вставали на грудь девушки и пытались лизнуть лицо, руки.
Яркое, праздничное солнце низко ползло над склонами Кавказских гор. Под его беззаботными лучами всеми цветами блестел выпавший за ночь снег. По склонам гор чернел в сонном безмолвии зимний лес. От голых деревьев вершины гор выглядели как облезлые ежики. Воздух был прозрачным, чистым: далеко в низине, как на ладони, темнели нестройные жилища Дуц-Хоте, а чуть ниже вилась дорога в Махкеты, в Шали и вниз на равнину. По ней маленькими точками передвигались группы людей: все спешили на праздник.
Какая-то приятная волна чувств охватила Кесирт, почему-то ей было в это утро весело и радостно, она ожидала чего-то нового, хорошего, давно желанного. «Не зря мне этот сон снился», с улыбкой на губах подумала она и, по-детски подпрыгивая, соскочила вниз по скользким землянистым ступеням к роднику. Она долго, с наслажденьем умывала руки и лицо в родниковой воде. Живительная влага летом была студеной, а зимой хранила тепло глубин гор. Кесирт вновь и вновь плескала лицо, шею, желая остудить неожиданно нахлынувшие на нее чувства.
Кристально чистая горная вода, весело напевая свой утренний мотив, с озорством и шалостью огибая бесчисленные валуны и маленькие камешки, облизывая берега, надуваясь беленькими пузырьками и пенясь в коловерти, неслась по-юношески, с азартом, вниз, к могучим равнинным рекам, чтоб там стать спокойнее, мудрее, озабоченнее мирскими заботами, печалями и радостями Как она спешила!.. Как она стремилась к этой огромной массе просоленной от слез, негодной для утоления жажды, мертвенно-синей толще воды