Вопрос об отношениях между Витте и Распутиным сложен. Есть немало мемуарных свидетельств того, что отставной министр пытался через «старца» повлиять на Николая II и вернуться к власти. Но эти сведения очень разноречивы. Если верить воспоминаниям А.А. Спасского-Одынца, в декабре 1913 года он был неожиданно приглашен на завтрак к директору фирмы «Деньги» А.Ф. Филиппову, где находился и Распутин. Там бывшего секретаря Витте якобы стали просить свести «старца» с графом. Спасский отказался, пообещав лишь, что сообщит ему о «большом желании Распутина быть принятым графом»[473]. Один из «секретарей» Распутина, известный А.С. Симанович, писал, что именно благодаря его содействию Сергей Юльевич и «старец» впервые встретились лично и будто бы уже в начале Первой мировой войны, осенью 1914 года, Витте пообещал Симановичу в благодарность за содействие разрешить «еврейский вопрос», как только вернется к власти. Согласно версии Симановича, граф и Распутин даже условились купить «Новое время», чтобы прекратить шовинистическую агитацию, развернутую газетой в начале войны[474]. В то же время существуют другие свидетельства, согласно которым Витте и Распутин познакомились раньше, по-видимому в 1910 году. Согласно воспоминаниям отца Илиодора, Распутин и их общий знакомый, журналист Г.П. Сазонов, уговаривали его в апреле 1910 года поехать к Витте. «Старец», к этому времени посетивший графа несколько раз, полагал, что Витте «человек хороший», и считал его «особенно дорогим другом» и «очень умным и благородным», а потому пытался провести его на «какой-либо высокий пост», к чему, говорил Распутин Илиодору, граф «очень стремится, но, заключал старец, пока не выходит»[475]. 18 августа 1911 года Сазонов, полагавший, как и Распутин, что Столыпин скоро получит отставку, спрашивал Витте в письме, не согласится ли он стать премьером. «Старец» якобы готов был всячески этому способствовать[476]. О данном эпизоде журналист позже рассказывал и В.Н. Коковцову[477]. Кроме того, в литературе неоднократно отмечались встречи Матильды Витте со «старцем» при посредстве духовника их семьи и знакомого Распутина епископа Варнавы[478]. Возможно, контакты сановника со «старцем» происходили через супругу. Единственное документальное свидетельство, которое заслуживает доверия, это данные наружного наблюдения за графом, в которых зафиксировано, что 7 сентября 1914 года Витте посетил Варнаву «в то время, когда у последнего находился Распутин, пробыв там 45 минут»[479].
Если верить свидетельствам Сазонова и отца Илиодора, то в 1913 и 1914 годах Сергей Юльевич и «старец» уже были знакомы лично и версия Симановича недостоверна. Скорее, в данном случае можно наблюдать, как активируются юдофильская репутация Витте, представление о его манипуляциях общественным мнением и даже недавние пересуды о намерении издавать собственную газету. Одно можно сказать наверняка: уже с 1910 года начали рассуждать об особых связях между Витте и Распутиным, а в 1912 году эти разговоры стали намного интенсивнее[480].
Тему отношений отставного министра с Распутиным затрагивал не только Гучков, но и давний противник Витте «справа» генерал Богданович. В своих письмах к императору генерал несколько раз касался этого сюжета. Так, в письме от 25 февраля 1912 года он докладывал:
Григорий Распутин уже давно вошел в тесную близость с графом Витте. Жена этого Иуды ездит к Распутину на радения, сидит там публично у ног этого хлыста, целует ему ноги. Дальше идти уже некуда. Каждому становится ясно, что идет дьявольская игра, где становится на карту жизнь Ваша, Вашего сына, существование Вашей династии. Распутин оказывается не только паразитом Вашего дома, но и орудием в руках [такого] человека, как Витте, которому не привыкать, в чаду своего безумного честолюбия, играть, как марионетками, Гапонами, Носарями и им подобными. Распутин в его руках не первый и, кажется, не последний. Сатанинские сети плетутся около Царствующего Дома, но мы видим только снующий челночок, а угадываем преступную, хоть и скрывающуюся, руку[481].
То, о чем Богданович сообщал императору конфиденциально, активно обсуждалось в обществе: «Мне думается, что вся эта распутинская история, и грязные слухи о желании их посвятить его в иереи, и гипноз Распутина, и половые утешения дам очень высокого положения, все это не обошлось без инициативы графа Витте. Сначала Гапон и вопрос о Патриархе, потом Распутин и слухи цель одна и та же, разница в способах ее осуществления»[482].
В другом перехваченном послании отмечалось: «Прислушиваясь к тому, что говорят в различных кругах общества, приходишь к заключению, что мы переживаем, пожалуй, более смутную пору, чем перед 19041905 гг. Распутин, Илиодор, Гермоген и пр[очие] чем это хуже Зубатова и Гапона? Граф Витте в стороне, но имя его примешивают всюду. На верхах, говорят, большая растерянность»[483].
Приведенные выше цитаты крайне любопытны тем, в какой роли выступает в них граф. Явно можно выделить образ Витте-«кукловода», который дергает за ниточки, заставляя других действовать по своей указке. Упоминание о Гапоне только подпитывало уже распространенную репутацию графа: образ его приобретал в глазах публики явственные и знакомые очертания[484]. Важно вспомнить и фразу Гучкова, который в происках правых против Столыпина отводил Витте роль «руководящей и направляющей» руки, хотя и скрытой от посторонних глаз. В изображении Богдановича отставной министр нарисован исключительно темными красками и представляет собой злокозненного заговорщика, стремящегося уничтожить династию, этот дискурс был сформирован среди крайних правых уже чуть ли не с первых дней его реформаторской деятельности. В других откликах на первый план выходили властность Сергея Юльевича и искушенность в интригах, заставлявшие других подчиняться его воле.
Так, некоторые представители общества воспринимали в качестве марионетки Витте действующего премьера Коковцова. Весной 1912 года в одном из писем, где комментировалась очередная сплетня о скором призвании графа к власти, признавалось: «Витте ведет отчаянную интригу: Коковцов его ставленник»[485]. «По-моему, от Коковцова сильно попахивает Витте: недаром же он был его товарищем», предполагал автор другого перехваченного письма[486]. Возможно, для публики отчасти был важен тот факт, что Коковцов являлся когда-то одним из сотрудников графа, но очевидно и то, что действующий премьер-министр воспринимался в данном случае как объект влияния. Отношение к Коковцову было в обществе неоднозначным: некоторые считали его «слабым» политиком, по крайней мере по сравнению с предшественниками. Помимо личностных характеристик отставного и действующего премьер-министров, распространение слухов о Витте свидетельствовало и об общественных настроениях, наиболее общий мотив которых можно определить как растерянность. Князь В.М. Голицын, бывший московский голова, записал в дневнике 11 апреля 1912 года: «Пошли слухи о том, что Витте возвращается к власти и что [растерянный] Петербург думает о перемене курса. Не верю ни тому, ни другому. Витте слишком умен, чтобы взять власть в руки в настоящую минуту»[487]
Так, некоторые представители общества воспринимали в качестве марионетки Витте действующего премьера Коковцова. Весной 1912 года в одном из писем, где комментировалась очередная сплетня о скором призвании графа к власти, признавалось: «Витте ведет отчаянную интригу: Коковцов его ставленник»[485]. «По-моему, от Коковцова сильно попахивает Витте: недаром же он был его товарищем», предполагал автор другого перехваченного письма[486]. Возможно, для публики отчасти был важен тот факт, что Коковцов являлся когда-то одним из сотрудников графа, но очевидно и то, что действующий премьер-министр воспринимался в данном случае как объект влияния. Отношение к Коковцову было в обществе неоднозначным: некоторые считали его «слабым» политиком, по крайней мере по сравнению с предшественниками. Помимо личностных характеристик отставного и действующего премьер-министров, распространение слухов о Витте свидетельствовало и об общественных настроениях, наиболее общий мотив которых можно определить как растерянность. Князь В.М. Голицын, бывший московский голова, записал в дневнике 11 апреля 1912 года: «Пошли слухи о том, что Витте возвращается к власти и что [растерянный] Петербург думает о перемене курса. Не верю ни тому, ни другому. Витте слишком умен, чтобы взять власть в руки в настоящую минуту»[487]
На нестабильную атмосферу в обществе указывали и в среде правых; и снова в разговорах так или иначе фигурировал отставной реформатор. Член Государственного совета В. Череванский сообщал своему знакомому: «Юаншикай-Витте[488] вновь выплывает на поверхность нашего мутного океана. Да возрадуются чухонцы и все Юдки, Гершки и Матильды»[489]. Для Череванского, таким образом, возможное возвращение Витте означало угрозу националистическому курсу и усиление инородцев. Для кого-то вести о Витте и вовсе таили в себе угрозу «монархическому делу»:
Неужели граф Витте получает высокий пост? Что же это будет погибнет русское монархическое дело. Кто-то добивается конституции, а еще и того ужаснее. Война не сегодня завтра, и опять у власти этот «злой гений» нашего отечества, принесший столько позора и горя. Неужели это непредотвратимо? Неужели уже поздно? Сколько горя нам предстоит опять испытать из-за этого ужасного человека. Евреи заполонят и окончательно завладеют Россией через его посредство. Ведь он масон, этим все определено, все сказано[490].
«Горячую» новость, будоражащую публику, сообщал Дубровину и правый деятель В. Крушеван: «У нас уже 10 дней в высшем кругу общества сильно поговаривают о Витте и даже прочат его в премьер-министры. Неужели это возможно? До меня дошли слухи, что Д.И. Пихно очень расположен к Витте и якобы способствует ему пробраться к власти. Это я докладываю Вам для сведения, но за точность не ручаюсь»[491].
Можно привести целый ряд подобных документов[492]. Вряд ли процитированные выше выдержки из писем можно назвать оригинальными в них содержатся довольно банальные утверждения о репутации Витте. Вместе с тем такой сильный эмоциональный отклик, причем в ответ на непроверенную информацию или на очередной слух, красноречив сам по себе. В источниковедческом плане он ценен по меньшей мере одним: не приходится сомневаться в непритворной искренности, настороженности, переходящей в страх перед последствиями возможного возвращения Витте к власти. Отставной бюрократ, фактически не занимающий никаких ответственных постов, прочно ассоциировался с нежелательным для людей, исповедующих подобные взгляды, поворотом в общественно-политической жизни. Очевидно, также можно говорить о растерянности и ощущении нарастающего кризиса среди крайних монархистов.
Помимо внутренних неурядиц, сильное беспокойство в обществе вызывали и вопросы внешней политики. Предполагалось, что граф, ввиду своего разностороннего опыта, вполне может вернуться в качестве руководителя российской дипломатии.