Проникающее ранение живота. Шрам чуть ниже пупка. Оперировались лет десять назад, не меньше. После операции перитонит. Было?
Было, еле слышно отвечает водитель и беспомощно смотрит на напарницу.
Ну, было и было, улыбается ему Алла Викториновна. Домой-то меня довезете?
Довезем, хором отвечают водитель и билетерша, после чего шофер покидает салон на полусогнутых ногах.
Усевшись в кабине, минуту гладит обтянутый кожей руль, а потом выкрикивает в салон:
Куда везти-то, женщина?
Заречная, 17.
Автобус подруливает прямо к подъезду он сошел с маршрута сразу же, как только Алла Викториновна продемонстрировала чудеса экстрасенсорики.
Стойте! Стойте! возбужденно кричит она и подбегает к водительскому окошечку. Вот мой дом уже! Вот подъезд! Угловой. Откройте двери!
Водитель останавливает свой автотранспорт и высовывается в окошечко:
Вы это! Телефон, может, оставите? Или адрес? А я б к вам своего малого привел, а то болеет и болеет. По врачам уже затаскали, а лучше не становится
Наивная Алла Викториновна, забывая об элементарных правилах безопасности, пишет на вырванной из записной книжки странице и адрес, и телефон, и даже место работы. Послание она заканчивает следующим предложением: «Алла Викториновна Реплянко. Экстрасенс».
Лифт не работал. На седьмой этаж топала пешком, распугивая своим пыхтением сидящие на ступеньках компании.
Осторожнее, возмущались потревоженные обитатели подъездов. Не видите, люди сидят?
Не вижу, смиренно вздыхала Алла Викториновна и упорно тащилась вверх.
Дверь открыла недовольная дочь. Не поздоровалась, ушла в комнату. Большой поэт сидел на кухне, пил чай. Жене обрадовался:
Пришла?
Пришла, жалобно сообщила Алла Викториновна и уселась на табуретку.
Чего так долго-то? Десятый час, посмотрел на часы поэт.
Лабораторную готовила на завтра. Потом автобус долго ждала. Пока доехала Лифт не работал.
А не надо так долго выкрикнула из зала старшая и тут же захлопнула дверь.
Есть будешь? по-доброму поинтересовался поэт.
Нет, отказалась Алла Викториновна и выложила из сумки своего Казанцева.
Фантастика?
Фантастика.
Казанцев, поди?
Он.
И охота тебе муру всякую читать? изумленно поднял кустистые брови большой поэт, всем своим видом показывая, что если и нужно что-нибудь читать, то это его, настоящего поэта.
Написал что-нибудь? тихо спросила Алла Викториновна и расстегнула кофту, под которой поблескивал сиреневый шелк.
Напишешь тут! пожаловался большой поэт и кивнул в сторону двери. Опять грызлись. Того и гляди сожрут друг друга. Может, квартиру разменяем? неожиданно предложил он и начал мысленно прощаться с привычным пространством обжитого дома.
Зачем?
Затем, что невозможно работать. Кричат! Ругаются!
А вы бы взяли и разменяли! снова выкрикнула из зала старшая и снова с силой захлопнула обшарпанную дверь.
Да появилась вторая дочь и, уродливо вывернувшись, почесала ногу чуть выше колена второй ногой. Квартиру-то, между прочим, вы и на нас получали.
Вы в ней, между прочим, и живете, огрызнулся отец и уткнулся в газету.
Из-за вас и живем. Сидите, как утки на болоте, все боитесь со своим добром расстаться. Могли бы и к нам прислушаться!
Ты к своей дочери лучше прислушайся! рассвирепел большой поэт, а Алла Викториновна заволновалась:
Ну, не надо ссориться! Не надо!
Что ты заладила?! выступила младшая дщерь и уселась на стоящую рядом табуретку. Из-за тебя, между прочим, колхоз организовался: «Давайте жить вместе! Давайте жить вместе!» Вот смотри теперь, во что твое «вместе» вылилось.
Я же как лучше хотела стала оправдываться Алла Викториновна.
Хватит врать-то уже! Как лучше хотела! Ты отца потревожить боялась. Как же! Они ведь у нас большие непризнанные поэты! Им условия нужны для творчества! Кабинет! А то, что мы с Аглаей втроем в одной комнате, так нам условия не нужны! В зал вечером войти нельзя там ты. На кухню нельзя там он, а кабинет-то в это время пустует. Главное, она (младшая указала рукой на захватанную руками дверь зала, за которой скрывалась старшая сестра) одна в комнате, а мы (с силой стукнула себя кулаком в грудь) втроем.
Алла Викториновна с тоской посмотрела на мужа, мысленно просигнализировав: «Может, и правда, разменяем?»
«Теперь нет! Хамить не надо было!» так же мысленно ответил большой поэт, отличавшийся необыкновенной строптивостью. Удачный момент был упущен: вопрос о размене снова был отнесен к разряду неразрешимых.
Все сказала? невнятно прошамкал поэт Реплянко. (После второго инсульта стоило ему утратить эмоциональное равновесие впасть в гнев, огорчиться, растеряться, как тут же речь его утрачивала ясность и превращалась почти в мычание.)
Что? в раздражении взвизгнула младшая и вскочила с табуретки.
Папа спрашивает тебя, все ли ты сказала ему?
А ты что, снова в адвокаты записалась? бесновалась дочь. Конечно! Как только вам говоришь что-нибудь нелицеприятное, вы тут же объединяетесь против. Сразу вместе, словно и не было ничего: ни синяков у тебя под глазом, ни пьяных дебошей, ни бессонных ночей. Бедные-несчастные, дожили до старости, а теперь их дети из дома выгоняют.
Зачем так нервничать? пыталась сохранить спокойствие Алла Викториновна, одним глазом наблюдая за реакцией мужа вроде держится.
Да тут не просто нервничать, тут с ума сойдешь с вами: никакой жизни, а вы все со своей квартирой носитесь, как с писаной торбой!
Ну, подумай, резонно отметила Алла Викториновна. Сейчас у каждого своя комната, а если мы квартиру разменяем, то на две однокомнатные без доплаты, я узнавала. Значит, кто-то из вас должен пожертвовать собственной жилплощадью.
И этот кто-то, конечно, не ты с отцом!
А тебе бы хотелось, чтобы это была я? Откуда ни возьмись, в голосе Аллы Викториновны появились металлические нотки.
А ты бы хотела, чтобы это были мы с Аглаей?!
Почему я тебя так раздражаю? изумилась Алла Викториновна и подошла на полшага ближе к дочери.
Потому Та скривилась, было видно, что разговор ей дается нелегко. Потому что ты всю жизнь живешь ради него. А мы так, издержки патологической любви между поэтом и его музой. Тебе, кроме него, никто не нужен!
Это неправда, расстроилась Алла Викториновна и несколько раз провела рукой по горлу, словно утихомиривая сидящий в нем вопль. Это в принципе все неправда.
Что она сказала? вернулся в себя выпавший из разговора большой поэт.
Она, Алла Викториновна старалась произносить все слова членораздельно, сказала, что я ее раздражаю.
Ее все раздражают, не глядя на жену, отметил художник слова. Включая собственную дочь.
Да! со слезами выкрикнула та, в чей адрес посыпались упреки. И Аглая тоже! Но больше всех меня раздражаешь ты! бросила она матери и, развернувшись, вылетела из кухни.
Сердце у Аллы Викториновны неровно толкалось в грудной клетке, словно собираясь пробить в ней брешь, достаточную для выхода. Со своим сердцем она уже почти научилась договариваться, но иногда оно ей изменяло и устраивало пакости, из-за которых Алла Викториновна попадала в больницы и томилась там от постоянного голода. Вот и сейчас сердце прыгнуло вниз, где-то там побултыхалось, а потом временно смолкло. Алла Викториновна потерла грудь, убрала руку и выложила ее на стол.
А что тут у вас случилось?
Ничего не случилось: весь день с Аглаей воюет, та ее не слушается, вот она на тебя кидается, потому что ты бабушка и могла бы домой приходить пораньше, чтоб с внучкой немного посидеть.
Ну, ведь ты дома, напомнила Алла Викториновна большому поэту.
Но я же работаю, объяснил он, и на этом разговор прекратился.
Алла Викториновна почувствовала, в какую сторону сейчас подует ветер, и решила вовремя ретироваться, пока не засосало сквозняком в черную дыру непонимания.
И вообще, Алла (большой поэт крайне редко называл жену по имени), может, не так уж она и не права?
Это ты по поводу размена? с надеждой встрепенулась Алла Викториновна.
Нет, покачал головой большой поэт. Это я по поводу того, что пенсионеры должны сидеть дома, заниматься внуками и вообще соответствовать возрасту.
А я и соответствую, с готовностью отрапортовала она.
Ты ведешь себя как безответственная девчонка, ровесница Аглаи. У той тоже нет понимания ни времени, ни пространства, ни возраста. Она, твоя внучка, эгоистка, как и твои дети.
Заметь, и твои тоже, попробовала отшутиться Алла Викториновна, но вовремя осеклась: большой поэт впал в прострацию и зашевелил губами, не обращая внимания на жену.
Ты ведешь себя как безответственная девчонка, ровесница Аглаи. У той тоже нет понимания ни времени, ни пространства, ни возраста. Она, твоя внучка, эгоистка, как и твои дети.
Заметь, и твои тоже, попробовала отшутиться Алла Викториновна, но вовремя осеклась: большой поэт впал в прострацию и зашевелил губами, не обращая внимания на жену.
Алла Викториновна аккуратно положила перед художником слова дежурный блокнот, карандаш и на цыпочках вышла из кухни, дабы не мешать поэтическому вдохновению.
В коридоре клубами валялась пыль, похоже, «оккупанты» не обращали внимания на такие ничтожные мелочи, считая ответственной за чистоту в доме Аллу Викториновну, ненавидевшую всеми фибрами души любой процесс, сопровождаемый мытьем чего-либо: будь то пробирки, колбы, аллонжи, посуда, полы, окна и так далее. Еще Алла Викториновна ненавидела гладить, перестилать постель и пришивать пуговицы. Как поговаривали ее близкие подруги: «Алка и дом вещи несовместимые».
Алла Викториновна категорически с оценкой подруг не соглашалась и встречно обвиняла их в приземленности потребностей:
Вам бы только, чтоб сыто было!
А ты, наверное, святым духом питаешься? язвили те на два голоса.
Не святым, конечно, но вполне могу позволить себе не думать о желудке!
О чем же ты думаешь, Алка? продолжали атаковать близкие подруги.
О высоком, смеялась Алла Викториновна и кокетливо взбивала прическу.
Высокого в тебе только рост, осаживали они чудаковатую подругу. И среди твоих знакомых и родственников нет дам твоего роста, поэтому видно, что одежда, которую ты носишь, с чужого плеча. Посмотри, как ты выглядишь?! шумели подруги.
А как я выгляжу? недоуменно переспрашивала Алла Викториновна.
Плохо, Алла. Плохо до невозможности, а ведь ты с людьми работаешь!