А зачем ты зовешь этих Ольгу и Наташу? спрашиваю я. Противные ведь!
Инеска объясняет, что Ольга ее школьная подруга, а Наташа институтская. Всех жалко, все не очень счастливы и устроены. Да и Марьяне нужны «приличные клиенты». Будет она мотаться из-за нас с тобой и толстухи Кетошки!
Я спрашиваю про Марьянины ночные разъезды. Инеска объясняет, что у мадам бессонница, и такой режим в самый раз. Потом рассказывает, что Марьяна была «жуткая красавица», просто Софи Лорен. Училась на актрису, влюбилась в режиссера и родила от него сына. Режиссер (очень известный, очень!) ее оставил, и она попыталась отравиться. Ее вытащили, а его мать забрала мальчика и воспитывала. Марьяну почти не допускали считали социально опасной.
Потом нашелся Сеня и взял ее замуж уже больную, сильно располневшую и совсем некрасивую.
Сеня носит ее на руках (ну не в прямом смысле, конечно) и любит ее. Называет «моя малышка». Вот так! Хороша малышка, ничего не скажешь!
Сын уехал в Канаду и знать мать не желает. Правда, в гости однажды пригласил. Марьяна заявила, что жить бы там не смогла никакого интереса, все есть. И от этого никакой радости.
Вообще заграница это извращение. Ничего не хочется и ничего не надо. Не получают люди удовольствия, лишены. А потому, что зажрались.
В очередях, кстати, стоит Сеня жалеет свою «малышку». Плачется теткам, что у него три дочки и больная жена. Те, сердобольные, его жалеют и просят продавщиц «дать два в руки».
Такой вот бизнес. А что, «малышка» вполне себе гений суметь так развернуться!
И ей нужны бывшая ведь актриса! поклонение, почитание и ожидание. Трепетное такое ожидание как перед выходом на сцену. И еще восторг. Все это она получает здесь, у нас. Ну и еще деньги факт немаловажный. Кроме нас, у нее есть еще пара стаек таких же дурех, к которым она выезжает по другим дням.
Мы обсудили обновки и посмеялись над тем, что кастрюли составили главную радость моей жизни.
А цепочка? спрашивает Инеска.
Цепочка на втором месте, смеюсь я.
Ох, какие же мы, бабы, дуры! вздыхает подруга. В горло можем вцепиться из-за какого-то говна! Ненавидеть друг друга, интриговать, сплетничать, злиться. Завидовать.
И еще жалеть, сочувствовать, уступать и радоваться кастрюлям больше, чем золоту, добавляю я.
Тебе звонить в следующий раз? интересуется Инеска.
Я вздыхаю:
Через раз. Пусть муж придет в себя. Знаешь, сорок лет для мужика возраст опасный. Надо пожалеть!
Через совсем немного лет наступила другая эпоха все появилось.
Мы, одуревшие, растерянные и потерянные, бродили по торговым залам и замирали от недоумения и восторга: и все это можно купить? Вот так, подойти к кассе, заплатить и положить в пакет? Не рвать друг у друга из рук, не завидовать, не отстаивать в многочасовых очередях?
Не торопиться к Марьяне, измученной бессонницей? И считать к тому же это огромным везением и счастьем! Прятать от мужа чеки, скрывать истинную стоимость вещи и лишнюю тряпку.
Кстати, а что такое «лишняя тряпка»? Может ли быть такое словосочетание в принципе? Имеет ли оно право на существование?
Хотя, впрочем, все это осталось мужчины по-прежнему не желают понимать, что кофточек у женщины может быть от одной до бесконечности, и сапог тоже: «У тебя же зимние есть, покупали два года назад». И сумочек не одна и не две, а несколько, да еще и разных цветов. И купальников желательно тоже несколько, а не два, второй на смену сырому.
И шуб, кстати, тоже несколько! И это вовсе не из ряда вон так тоже бывает. Ну, или должно, по крайней мере, быть.
Никогда в этом вопросе мужчины и женщины не поймут друг друга! Никогда! И не потому, что они плохие или жадные, они просто другие.
Нам стало легче. Нет, не так нам стало проще. Или нет? Кому неизвестна такая проблема: «Я не могу выбрать, когда так много». Я привыкла, что есть одно и его надо брать. Потом ушить, укоротить, расставить, разносить, набить мокрой газетой, но брать надо!
Сначала мы очень терялись, да. Но потом постепенно привыкли!
Что мы, хуже других? Да и к хорошему, как известно, привыкают быстрее.
Только вот Интересно, так у меня одной?
Радости такой нет, как в прежние времена. Счастья такого. Чтобы разложить, расставить, повесить. А потом отойти и любоваться. Сесть на стул и любоваться дальше!
И тревожно спать ночью, и вскочить рано и еще раз пощупать
В возрасте, что ли, дело?
Или Марьяна права когда все есть, такого счастья, увы, уже нет!
А как, кстати, она, бедная? Ведь когда все появилось, ее артистическая, творческая деятельность прекратилась.
Грустит, наверное?
Инеска доложила видела Марьяну, торгует шубами на Тишинке.
Глаз не горит, понурая, хотя бизнес идет она врать не будет.
Но! Куражу нет! Радости. Чувства собственной исключительности. Нужности.
Необходимости даже. Короче удовольствия.
Потому что шуб этих вокруг море. Так же, впрочем, как и всего остального.
В глазах рябит, а сердце не «тепается».
Мы так же будем метаться по нынешним огромным торговым залам и лихорадочно хватать все подряд хотя при теперешнем-то выборе!
А после, дома, будем так же страдать (потратили много, права не имели, потому что у ребенка репетиторы, стиралка старая и мотается с грохотом по ванной, мужу нужен новый аккумулятор, а папе путевка в санаторий), будем раскаиваться, чувствовать себя несчастными и счастливыми одновременно. В который раз с надеждой просчитывать семейный бюджет а вдруг ошиблась и все совпадет и сложится?
И снова не совпадает и не складывается, увы! И снова, в который раз, будешь чувствовать себя виноватой, удивляться своей отчаянной смелости, глупости и надежды на «авось».
Авось пронесет! Да пронесет, не сомневайтесь! И вывезет! И никто с голоду не помрет, не сомневайтесь! И босиком на улицу не пойдет! И аккумулятор, кстати, можно еще раз заправить, по-моему. Или я ошибаюсь?
Так что грешим дальше! И непременно с удовольствием!
А шопинг господи! Слово-то какое! И смех, и грех! Так вот, шопинг для женщины гораздо больше, чем просто покупки.
И не важно, где он происходит. На рынке, с длинными и пестрыми рядами китайского ширпотреба, под дождем и снегом или в самую дикую жару, или в маленьком и уютном бутике со сладчайшими продавщицами модельной внешности, в кожаном кресле, под уютную музыку, с чашечкой ароматного кофе и крошечной швейцарской шоколадкой. Или в демократичных торговых моллах, где через полтора часа валишься с ног от усталости, пестроты и количества народу совсем как раньше на демонстрации.
И все равно это ни с чем не сравнимое удовольствие, которое не зависит от толщины кошелька, социального статуса, возраста, разности вкусов и количества желаний.
Потому что мы родились женщинами и женщинами умрем.
Но не скоро, лет через сто! Не раньше уверяю вас!
Мария Метлицкая
Мои университеты
Моя первая свекровь, Регина Борисовна, была из актрис. Точнее из бывших актрис. Еще точнее из бывших актрис Театра оперетты. Тяжелый, густой и страшный замес кровей: польской, литовской и грузинской давал о себе знать, играя затейливыми гранями. Безусловная красавица тогда ей было лет пятьдесят, и мне она казалась красавицей бывшей, к быту она относилась пренебрежительно. Женщины, варящие борщ, вызывали у нее презрение, брезгливость и жалость. В ней замечательно уживался грузинский темперамент, литовское спокойствие и польская расчетливость в зависимости от ситуации.
Была Регина Борисовна высока, стройна, кареглаза и темноволоса. Естественно, мужчин в ее жизни имелось множество, и все они отличались внушительностью и значительностью и внешне, и по положению. В общем, под стать ей самой. Все были небедны и оставляли после себя неплохую память. Свекровь с удовольствием демонстрировала знаки любви и внимания, преподнесенные ими в период их отношений.
Ее единственный сын Герман стал моим первым мужем. К сыну Регина Борисовна относилась с легким пренебрежением уж точно не материнство она считала главным увлечением своей жизни.
Сын Герман тоже был красавец. И бездельник. И непризнанный гений так считал он, но еще сильнее уверена в этом была я. И верила, свято верила в его счастливую звезду. Был он художником. Работать не любил, хотя, наверное, талант у него имелся. Зато любил пить, гулять и веселиться словом, тусоваться.
Поженились мы странно и скоропалительно. Оба сильно удивились полному взаимопониманию и совпадению в интимной сфере в молодости казалось, что это важнее всего. И верили, что на этом можно построить брак. Но что мы понимали тогда? Два двадцатилетних избалованных ребенка, которым никто не объяснил, что такое семейная жизнь. Да и стали бы мы кого-нибудь слушать тогда? Вряд ли. Влюбленные до обморока и измученные бессонными ночами, мы неумело начали строить свою семью. Вернее, это начала делать я одна. Гера в этом участия не принимал. Собственно, его жизнь фактически не изменилась. Он остался в собственной квартире, так же вставал в двенадцать дня, долго пил кофе, курил, вяло перебрехивался с мамашей и уходил в свою жизнь. Или снова ложился спать. Собственно, вариантов было два.
Я пыталась как-то прибраться, что-то приготовить и бежала в институт. Через некоторое время обнаружила, что беременна. Регина Борисовна уговаривала меня сделать аборт. Она не была злодейкой, нет, она в этом была абсолютно искренна.
Господи! заводила она очи к небу. Какие дети! Вам самим еще надо жопы вытирать! С ума сошли! Один бездельник, другая студентка. Чистой воды безумие! Она выпускала тонкую струю дыма, а я бежала в туалет. Блевать.
Когда родилась дочка, Герман удивился. Потом он продолжал удивляться дальше. С удвоенной силой. Дочка просила есть, с ней надо было гулять, мыть ей попу и купать ее в ванночке с чередой, в воде определенной температуры, а еще кипятить бутылочки, бегать на молочную кухню и стирать пеленки. Он стоял над ее кроваткой, и на его лице читалось выражение священного ужаса. Конечно, мы начали ругаться. Это теперь я понимаю, что было смешно требовать от такого человека ответственности. В двадцать лет. Правда, сейчас ему пятьдесят, и он остался таким же, как в юности. Трудности его пугают, проблемы выводят из себя, заботы настораживают.
Но тогда я, замученная, тощая и бледная, пыталась приобщить его к процессу. Свекровь пожалела меня (или нас?) отнесла в антикварный браслет и наняла няню. Мне стало чуть легче, но на отношения с мужем это благотворно не повлияло. Бурная интимная жизнь, так привлекавшая нас, отпала сама собой, как болячка, была и нет. Без следа. А больше ничего, как оказалось, нас не связывало. Не считая дочки. Герман пропадал где-то с утра до поздней ночи. Няня помогала с ребенком, а свекровь учила меня жить.