Ни Инеска, ни Кетошка в лотерее не участвуют у Инески похожий набор есть, а Кетошка готовит в посуде, доставшейся ей от грузинской бабули глиняной кеци и чугунной.
Итак, нас трое. Пишем бумажки и бросаем жребий.
И мне достаются сковорода и турка. То, что совсем не нужно. Кофе мы не варим, а пьем растворимый. Мясо отвариваем, а курицу запекаем у мужа язва, и мы ничего не жарим. И на черта мне эта турка и сковородка?
Я расстраиваюсь так, что стыдно. На глаза наворачиваются слезы. Потерю куртки я не переживала так сильно, как потерю вожделенных кастрюль.
Ко мне подходит Ольга и отдает свои бумажки. На них написано кастрюля большая и кастрюля средняя.
Возьми! говорит она. Зачем они мне? Мать испортит, а мне готовить некому.
Ну, тяну время я, сегодня некому, а завтра
Вот завтра и куплю! улыбается Ольга.
И я снова счастлива! И это значит, что хозяйки во мне больше, чем женщины! Потому что кастрюли важнее! А как же мой муж с «заинтересованным» взглядом?
Ну и черт с ним! Уйдет буду любоваться кастрюльками. Они-то мне точно нервы не попортят.
Я глажу руками это красное, в желтых и синих цветах, эмалированное чудо.
Одна для первого. Другая для каш, пюре или компота.
Нет! Нет и нет! Зачем убивать эту красоту такими банальностями, как щи или овсянка! Поставлю на полку, пусть стоят и украшают мою кухню!
И еще мою жизнь!
Я с благодарностью смотрю на Ольгу и уже ее не ненавижу и даже почти люблю.
Финские сигареты хватает Кетошка три блока, для мужа. Никто не возражает.
Что сигареты! У Марьяны есть еще и итальянские макароны целых пять пачек. Тоненькие, длинненькие, желтенькие, в красивой красной пачечке. На них написано «Спагетти». Настоящие спагетти! Мы разглядываем их, как папуасы стеклянные бусы.
А как делить? Пачек пять, нас шестеро. Отказываться никто не собирается благородных нет.
Назревает конфликт.
Марьяна чувствует себя виноватой и пытается спасти положение:
Есть еще ветчина! Датская, в банке! Кому-то ее, остальным макароны.
Ветчина. Датская. В банке. Это неплохо, но Ветчину мы все ели, а вот настоящие спагетти!
Вспоминаю из книг томатный соус, чеснок, листья базилика. Вот с последним ингредиентом туговато. Что за птица базилик? Можно просто с сыром. «Российским». И ничего плохого! Нет! Макароны мне! Потому что мои дети их обожают! Даже наши серые, толстые и клейкие.
На ветчину соглашается Инеска дочке Лильке в дорогу, и мы облегченно вздыхаем. Потом наша кудесница достает полотенца махровые, толстые, пушистые. В цветах. И целых десять штук.
Инеска решительно заявляет:
Четыре мне! Лильке на сборы. У них все девки с импортными полотенцами, а моя с советским старым дерьмом. Стыдоба.
Ей никто не возражает имеет право. Да и потом ветчина. Совесть же у нас есть. Плещется на донышке.
Осталось шесть полотенец. Нас четверо.
Кетошка жалобно говорит:
А можно мне два? Одно маме на день рождения! Юбилей все-таки!
А как делить четыре? желчно осведомляется Ольга. Нас-то трое!
Два могу взять я, тихо вякаю я.
Да? усмехается Наташа. И я не прочь! Умная какая! Или у твоей мамы тоже юбилей?
Марьяна оживляется и напряженно следит за баталией. Переводит взгляд с одной на другую, ждет кровавой развязки и По-моему, балдеет.
Я могу вообще не брать! обиженно говорит Кетошка и начинает хлюпать носом.
Да бери ты! зло обрывает ее Наташа. Юбилей ведь, подкалывает она.
А третье разрежем! вторит ей Ольга. И я уже жалею, что отдала ей куртку.
Компромисс Марьяна не предлагает.
Мы молчим, не желая уступать. Я, кстати, недавно уже уступила.
И тут в комнату входит мой муж. Весьма недовольный, невыспавшийся, с заломом на правой щеке.
Всё, надеюсь? спрашивает он, кивая на часы. Три утра, между прочим.
Это ты к чему? срываю на нем свою злость и тут же об этом жалею.
Да так, жестко отвечает он. На всякий случай. Не натешились еще, дамочки?
И я понимаю, что от лишнего полотенца я уже отказалась. Семья дороже борьбы. За полотенце уж точно.
Тут подает голос лысый маленький Сеня.
Покурим? с улыбкой во весь щербатый рот предлагает он моему мужу.
Муж (желваки на лице в работе) мрачно кивает и бросает мне:
У тебя пятнадцать минут. И желчно добавляет: Дорогая!
Я начинаю запихивать в сумку свои драгоценные покупки. Руки дрожат про мужа я позабыла. И про то, что нам завтра на работу, тоже. Мне вставать в восемь, а ему, между прочим, в шесть. То есть через два часа, с учетом дороги.
Может, лучше не ложиться? Интересно, смогу ли я это озвучить?
Марьяна ныряет в сумку и выуживает с самого дна конверт. Обычный почтовый конверт.
В голове пролетает мысль: «Завещание. Сейчас она огласит завещание. На некупленные товары повседневного спроса и пустые баулы. Свои кроссовки и Сеню кому?»
Думаю, что мне бы достались баулы и Сеня. Или, скорее всего, один Сеня. Я много лет замужем, не жадна, уступчива, жалостлива, наверняка неплохо готовлю иначе к чему мне кастрюли? Словом, Сеня будет в надежных руках. Это у меня с возбуждения и с недосыпа такой вот бред лезет в голову, ох И еще от предвкушения семейного скандала.
Но из конверта Марьяна достает золотую цепочку. Тоненькую и блесткую именно такую, о которой я, разумеется, мечтала. Всю жизнь.
Мы же, женщины, мечтаем о заветном именно «всю жизнь». Всем знакома фраза: «Я мечтала об этом всю жизнь!»
Марьяна надевает цепочку на указательный палец и внимательно оглядывает нас. Ждет реакции.
Я беру, говорю я небрежно и даже не спрашиваю цену.
Вот так. Беру, и все. Некогда мне. Муж докуривает.
Все онемели без торга, опроса чужого мнения, без примерки и вообще наплевала на всех. Наглая какая! А прикидывалась
Я открываю кошелек и отсчитываю деньги.
Теперь про то, как считает Марьяна. Она окидывает взглядом отложенные мною вещи, чуть сдвигает брови и
Теперь про то, как считает Марьяна. Она окидывает взглядом отложенные мною вещи, чуть сдвигает брови и
Через минуту выдает нужную сумму. Можно проверить, конечно, но не сто́ит никогда она не ошиблась, ни на копейку. Ни разу.
Я примерно понимаю стоимость цепочки, и у меня холодеют ноги. А отступать некуда. Мне не хватает шестидесяти рублей.
Входит муж. Я равнодушно и спокойно (вот выдержка!) говорю:
Дай денег!
Он приподнимает левую бровь. Это говорит о том, что хорошего ждать не стоит.
Сколько? осторожно спрашивает он, вынимая кошелек.
Я решительно беру его кошелек и сама отсчитываю деньги. Он наблюдает за моими действиями, и у него округляются глаза.
Я отдаю деньги Марьяне, киваю товаркам, выхожу в коридор, натягиваю пальто и сапоги и прощаюсь с Инеской.
До завтра, говорю я, чмокая ее в щеку. Спасибо.
Держись! ободряет меня подруга и слегка подмигивает. Все обойдется!
Ну в принципе, да как-нибудь и когда-нибудь. Не убьет же меня муж, в конце концов, я ему еще пригожусь. Ему и его детям.
В машине мы молчим почти до самого дома.
У лифта муж осторожно интересуется:
Ну, ты довольна? Все сделала правильно? И почему-то недобро усмехается.
Я смотрю на него и почти ненавижу.
Ну почему я должна всегда оправдываться? Всегда чувствовать себя виноватой? За лишнюю кофточку или пару туфель? За французские духи и югославский бюстгальтер? За кастрюли в цветах, которые принесут мне столько радости и счастья? За макароны, елки-палки, которые они сами сожрут и мне не оставят?
Я не виновата, что я женщина и мне хочется всего и понемногу. Потому что я еще вполне молода. Мне нет еще и сорока! И я хочу хорошо выглядеть, хорошо пахнуть и иметь красивую квартиру. Где висят не ситцевые занавески, а немецкие тюлевые. Где варят борщ не в алюминиевой кастрюле, а в эмалированной.
Где стоят вазы с цветами, которые мне никто не дарит Кроме меня самой. И то всегда жалко.
Я хочу идти по улице с гордо поднятой головой и ловить мужские взгляды.
Или это неприличное желание для советской труженицы и матери двоих детей! Тем более при таком муже с кобелячьим взглядом!
Я, между прочим, тоже работаю! И вношу свой вклад. И еще стираю, глажу, готовлю, бегаю по магазинам, проверяю уроки, выслушиваю нытье и
Оправдываюсь. Всю жизнь оправдываюсь!
Вот только спрашивается за что?
Почему я должна думать только о том, что детям нужны велосипеды и куртки взамен новых, но порванных, мужу очередной «дипломат» и новый магнитофон? А что, предыдущий уже устарел? За четыре года?
Только мое зимние пальто не устарело за шесть лет.
Да! А новая резина в машину! Это же важнее, чем мое счастье!
Я ложусь в постель и плачу. Так горько, виновато и обиженно
Муж укрывает меня одеялом и дует в ухо успокаивает.
Отстань! говорю я и захожусь еще громче.
Он гладит меня по голове и убеждает, что все будет хорошо. Виновато как-то убеждает.
Я пару раз громко всхлипываю и с улыбкой засыпаю.
Завтра. Завтра я все померяю, все расставлю и сварю эти дурацкие макароны по имени спагетти.
Завтра я отосплюсь (на работу не пойду), приду в себя и освобожусь от чувства вины будьте уверены! И еще буду счастлива. Очень даже счастлива! Всем врагам назло!
И сама не могу понять: я великая актриса или все-таки недолюбленная и обиженная женщина?
Назавтра мы с Инеской зависаем на пару часов надо все обсудить. Все и всех.
Она рассказывает про Ольгу баба невезучая, мужики все срываются, как рыбы с крючка. Она помешана на замужестве вот любого, только бы в загс.
Пусть уведет Марьяниного Сеню, советую я. Тот, по-моему, с радостью избавится от своей мучительницы.
Потом подруга рассказывает про Наташу. Та, конечно, акула. Мужа за человека не держит и не считается с ним совсем. Живет как хочет. Держит в любовниках богатого мужика, грузина, директора цветочного магазина.
Раз в полгода объявляет тому, что залетела, и идет на два дня в больницу. Грузин дает ей деньги на аборт и кучу продуктов икру, рыбу, копченую колбасу, буженину и шоколадные конфеты. И еще коньяк для врачей.
Наташа отправляется к подружке-гинекологу, два дня живет в ее кабинете, они пьют «Наполеон», закусывают черной икрой и севрюгой и болтают о жизни. В кошельке у нее лежит новенькая сотенная та, что на операцию.
Через два дня Наташа, бледная и измученная (попробуй выпей столько!), выползает из больницы, а виноватый Леванчик ждет ее в машине с подарком сережками или колечком.
Замуж он ее, конечно, не возьмет. Да ей и не надо и так хорошо.
Про Кетошку пунктиром муж-тиран, суровая свекровь и чудесная Кетошка, пекущая днями хачапури и лепящая хинкали. А ведь она талант! Так рисует Вернее рисовала. Сейчас не до пейзажей семья.