Было это недоверие? Не думаю. Порой мне казалось, что дело в моей благовоспитанности: в их глазах, и особенно в глазах Лилы, я утратила способность понимать некоторые вещи, и она оберегала меня от них, чтобы я по незнанию не наделала ошибок.
46
И все же что-то было не так. Чувство неопределенности витало в воздухе. Я ощущала его, даже когда все вроде бы шло гладко, но утешала себя тем, что это всего лишь старое развлечение моей подруги: заставлять всех думать, будто за явным скрыто что-то тайное.
Однажды утром все там же, в Basic Sight, я перекинулась парой слов с Рино. Я много лет не видела его и теперь с трудом узнала. Он похудел, взгляд его потух. Он встретил меня излишне радостно и бросился щупать мне живот, будто он был резиновый. Он что-то говорил об ЭВМ и подчеркивал, что он тут многим заправляет. Потом на него напало что-то вроде приступа астмы, и он, хрипя, начал шепотом изрыгать проклятия в адрес сестры. Я попыталась успокоить его, хотела налить ему воды, но он просто подвел меня к закрытой двери ее кабинета, а сам убежал, как будто боялся, что она его отругает.
Я постучала в дверь, вошла и осторожно спросила у Лилы, не болен ли ее брат. «Ты же знаешь, что это за тип», скривилась она. Я кивнула, вспомнив Элизу, и пробормотала, что с братьями и сестрами не всегда легко. По аналогии мне пришла на память просьба матери насчет Пеппе и Джанни, и я сказала Лиле, что мать о них беспокоится и просила узнать, не найдется ли у нее для них работы, чтобы вырвать их из рук Марчелло Солары. На словах «вырвать из рук Марчелло Солары» Лила прищурилась и посмотрела на меня так, словно пыталась сообразить, понимаю ли я, о чем говорю. Убедившись, что я не понимаю ничего, она резко ответила: «Лену, я не могу притащить сюда еще и их: мне Рино хватает. Не говоря уже о том, что это опасно для Дженнаро». Я растерялась. Дженнаро, мои братья, ее брат, Марчелло Солара. Я хотела сказать что-то еще, но она тут же перевела разговор на другую тему.
Ту же манеру темнить я в дальнейшем заметила и за Альфонсо. Он работал на Лилу и Энцо не как Рино, который просто шатался по офису без дела, а по-настоящему. Альфонсо преуспел настолько, что ему поручали объезжать обслуживаемые предприятия для сбора данных. Но мне казалось, что их отношения с Лилой выходили за рамки дружеских, тем более за рамки отношений коллег по работе. Когда-то Альфонсо признавался мне, что испытывает к Лиле тягу, смешанную с неприязнью, но теперь их явно связывало нечто большее. У меня складывалось впечатление, что он боится (не уверена, что правильно формулирую) хоть на секунду упустить ее из виду. От Лилы как будто исходила какая-то невидимая волна, которая обкатывала Альфонсо, заставляя его меняться. Вскоре я догадалась, что закрытие магазина на пьяцца Мартири и увольнение Альфонсо тоже было принесено этой волной. Я пыталась узнать у Лилы, что случилось с Микеле и за что он уволил Альфонсо, но она только улыбалась в ответ: «Да тут и рассказывать нечего! Микеле сам не знает, чего хочет: то что-то открывает, то закрывает, то строит, то ломает, а виноваты у него всегда другие».
В ее улыбке не было издевки, скорее самодовольство. Кроме того, эта улыбка помогала ей отделаться от моих дальнейших расспросов. После обеда мы отправились на виа дей Милле, и Альфонсо предложил нас проводить, поскольку в течение долгих лет это была его территория: мы собирались в магазин, которым заправлял его друг. Альфонсо больше не скрывал своей гомосексуальности. Формально он продолжал жить с Маризой, но Кармен рассказала мне, что дети у нее от Микеле, а потом добавила шепотом: «А сейчас она спит со Стефано» со Стефано, братом Альфонсо и бывшим мужем Лилы. «Но Альфонсо, продолжила она, на это плевать, у них с женой у каждого своя жизнь, непонятно только, что они тянут с разводом?!» Зная это, я не удивилась, когда Альфонсо, представляя нам своего друга, радостно заявил, что он гей. Зато меня поразила игра, которую затеяла в магазине Лила.
Мы мерили одежду для беременных: выходили из кабинок, вертелись перед зеркалом, а Альфонсо с другом смотрели на нас с восхищением и давали советы в общем, обстановка была дружеская. Вдруг Лила наморщила лоб. Ей ничего не нравилось, она то и дело трогала живот, повторяла, что устала, и огрызалась на Альфонсо: «Что за ерунду ты говоришь! Подумай, сам бы ты такое надел? Да еще такого цвета?»
Я, как обычно, пыталась за внешней видимостью событий угадать их подоплеку. Лила наконец выбрала очень красивое темное платье и можно было подумать, что в магазине нет зеркала или оно разбито, обратилась к бывшему деверю: «Покажешь, как оно?» Эту нелепую фразу она произнесла самым естественным тоном, и правда, упрашивать Альфонсо не пришлось: он взял платье и надолго скрылся в примерочной. Я продолжала мерить одежду, Лила рассеянно поглядывала на меня, хозяин магазина хвалил все, что я надевала, а я в недоумении ждала возвращения Альфонсо. Когда он вышел, у меня от удивления отвисла челюсть. Мой бывший сосед по парте, в элегантном платье и с распущенными волосами, был вылитая Лила. Его желание стать ее копией осуществилось; пожалуй, он был даже более красив или красива? чем она. Передо мной встал образ мужчины-женщины из моей книги: я представила, как он (она) шагает по улице, направляясь к аббатству Монтеверджине со знаменитой иконой Черной Мадонны. «Ну как, идет?» взволнованно спросил он Лилу. Хозяин магазина радостно захлопал в ладоши: «Еще как идет, кое-кому очень нравится! Ты прекрасна!» Сплошные намеки. Они понимали, о чем речь, я нет. Лила хитро улыбнулась: «Я тебе его подарю». На этом все закончилось. Альфонсо с благодарностью принял подарок, но не сказал больше ни слова, как будто Лила беззвучно скомандовала ему и его приятелю: «Довольно». Судя по всему, я увидела и услышала достаточно.
47
Однажды она своей проницательностью причинила мне страшную боль. Это случилось во время похода к гинекологу. Наступил ноябрь, но жара не ослабевала; складывалось впечатление, что лето никогда не кончится. По пути Лила почувствовала себя плохо, мы зашли в бар, посидели немного и лишь потом отправились к врачу. Лила со своей обычной иронией пожаловалась, что существо внутри ее уже большое, между прочим, то и дело бьет ее, мешает ей жить и высасывает из нее все силы. Доктор выслушала ее и с улыбкой сказала:
Просто ваш сын будет похож на свою маму: такой же неугомонный. Но очень, очень хороший.
То есть все в порядке? спросила я на всякий случай.
Абсолютно.
Тогда почему мне так паршиво? не успокаивалась Лила.
Это никак не связано с беременностью.
А с чем же тогда это связано?
С тем, что творится у вас в голове.
Откуда вам что-то знать про мою голову?
Ваш друг Нино отзывался о ней чрезвычайно высоко.
Нино? Ее друг? Повисло молчание.
С большим трудом я убедила Лилу не менять врача. Прощаясь, она буркнула: «Твой любовник мне, конечно, не друг, но и тебе, по-моему, тоже».
Она ударила по самому больному месту. Показала мне, что Нино нельзя доверять. Однажды Лила уже продемонстрировала мне, что знает о нем то, чего не знаю я. На что же она намекала теперь? Что ей известно такое, о чем я не имею понятия? Выпытывать было бесполезно не хочет говорить, ни за что не скажет.
48
Я поссорилась с Нино. Обвинила его в бестактности с какой стати он откровенничал с женой своего коллеги (и нечего отрицать и возмущаться!), заодно вывалив на него все, что накипело на душе. Правда, потом мы, как всегда, помирились.
Я не сказала, что Лила считает его вруном и предателем. Зачем он посмеялся бы, и все. Но у меня крепла догадка, что Лила имела в виду не то, что ему в принципе нельзя доверять, а что-то конкретное. Эта догадка возникла сама собой, помимо моего желания, и мне меньше всего хотелось, чтобы она переросла в печальную уверенность. Но она не давала мне покоя и в одно ноябрьское воскресенье, навестив мать, я около шести вечера отправилась к Лиле. Девочки были у отца во Флоренции, Нино праздновал день рождения тестя со своей семьей (с некоторых пор я взяла за правило в разговорах с ним особенно подчеркивать слова: «твоя семья»). Я знала, что Лила дома одна: Энцо поехал к родственникам в Авеллино и взял с собой Дженнаро.
Ребенок видимо, из-за погоды вел себя беспокойно, беспрестанно пинал меня. Лила тоже жаловалась: живот у нее шел волнами, будто в нем разыгрался настоящий шторм. Она хотела прогуляться, чтобы ребенок затих, но я принесла пирожные, сварила кофе и накрыла на стол в общем, создала идеальную обстановку для разговора по душам.
Ребенок видимо, из-за погоды вел себя беспокойно, беспрестанно пинал меня. Лила тоже жаловалась: живот у нее шел волнами, будто в нем разыгрался настоящий шторм. Она хотела прогуляться, чтобы ребенок затих, но я принесла пирожные, сварила кофе и накрыла на стол в общем, создала идеальную обстановку для разговора по душам.
Я старательно делала вид, что пришла просто поболтать. И начала с вопросов, которые волновали меня меньше всего. «Представляешь, Марчелло болтает, что это ты довела до ручки его брата. Как тебе это удалось?» Я произнесла это веселым тоном, как будто приглашала ее посмеяться вместе со мной. Мне надо было усыпить ее бдительность и вытянуть из нее главное: что ей известно о Нино, чего не знаю я?
Лиле не сиделось на месте, она без конца вставала, жаловалась, что живот у нее распирает, словно она выпила несколько литров газировки, а от запаха пирожных ее мутило, хотя она всегда любила канноли. «Ты же знаешь Марчелло, нехотя ответила она. Он не может мне простить, что я еще девчонкой его отшила. Но он трус и высказать мне в лицо ничего не может, вот и строит из себя обиженного, а сам, как баба, сплетничает у меня за спиной». Вдруг она сменила тон и с ласковой насмешкой проговорила: «Но ты же синьора, зачем тебе мои беды? Расскажи лучше, как мать?» Она явно хотела меня отвлечь, но я не поддалась: начав говорить о матери, плавно перешла к проблемам с братьями и Элизой, а от нее, вполне естественно, к Солара. «Мужики слишком болезненно воспринимают, когда их посылают, фыркнула она. Ладно еще Марчелло, хотя с ним тоже шутки плохи, но Микеле еще хуже: он давно за мной увивался, а теперь окончательно спятил, ходит тенью за моей тенью». Она именно так и выразилась: «ходит тенью за моей тенью». По ее словам, из-за этого Марчелло на нее и взъелся;
его возмущает, что она взяла его брата на короткий поводок и унизила перед всеми. «Марчелло надеется меня запугать, снова рассмеялась она. Только он не понимает, что единственным в их семье, кто действительно мог на любого нагнать страху, была их мать. Правда, мы знаем, чем она кончила». Лила то и дело вытирала пот со лба, жаловалась на жару и на то, что у нее с самого утра раскалывается голова. Она вроде бы отшучивалась, но в то же время мне было очевидно, что она хочет показать мне хотя бы часть того мира, в котором она жила и работала день за днем, мира, скрытого за фасадами старых и новых домов. То и дело повторяя, что никакой опасности нет, она рисовала картины разбойных нападений, грабежа, ростовщического произвола и мести, порождавшей ответную месть. Тайная «красная книга» Мануэлы Солары после ее смерти сначала перешла к Микеле, но теперь ее вел Марчелло: он отнял ее у брата, которому перестал доверять. Весь контроль за торговлей, как законной, так и подпольной, и связи с коррумпированными политиками тоже держались на нем. «Несколько лет назад Марчелло принес в квартал наркотики, заключила Лила. Очень интересно, куда это нас заведет!» Она сидела бледная и обмахивалась подолом юбки.