Спорщикам
В спор вступают мудрецы,
Стоя на трибуне,
И летят во все концы
Слюни, слюни, слюни!
Нет души и смысла нет
В буре словопренья.
На любой вопрос в ответ
Слюновыделенье.
Мне милее дураки!
Умный спор затея,
Разменяли на плевки
Мудрость грамотеи.
Будь хоть трижды мысль важна,
Не добьешься славы,
Если речь твоя влажна,
А слова слюнявы.
Шекспир
Он умер, похоронен и забыт.
Во мху, среди седых камней, могила,
Которую никто не посетит.
Как жизнь, ему известность изменила.
И публика. И лаврами увит,
По прихоти злорадного зоила,
Комедиант ничтожный и негодный,
Но всем угодный, потому что модный.
Подмостки опустели. Тишина
Глаголет, что идет другое действо.
В Британии гражданская война,
В Британии убийство и злодейство,
Престол повержен, Вера сметена,
В парламенте сплошное лицедейство,
А сами лицедеи сочтены
Посланцами из царства Сатаны.
В крови и смуте стих последний стих,
Донесшийся из века золотого,
Когда британцы чтили не святых,
А тех, чье чудодейственное слово
В священный трепет повергало их,
Когда, отплыв от берега родного,
Искали славы, доблести и злата,
Когда стеной стояли брат за брата.
Но тот, кому дано узреть вершины
Не снизу вверх, а вровень с их красой,
Но тот, чьи думы внутренне едины
С высокою шекспировской строкой,
Но Гаррик устремляет взор орлиный
Поверх того, что признано толпой,
На чудом не истлевшие страницы
И чудо в мире заново родится!
И как, покуда мир лежит в тумане,
Зарю уже приветствуют холмы,
Британского величия дыханье
Почуяли германские умы:
Явился Гердер, песни и преданья,
Явился Лессинг, и явились мы:
И гения свободное паренье
Нашло здесь отзвук, полный восхищенья.
Туман висит меж царством тьмы и света,
А сквозь него проходит путь лучей.
Удел и назначение поэта
Не мрак пронзить стрелой своих речей,
А мглу, туман, унылые тенета,
В которых увязает книгочей,
И только луч, венчая землю с твердью,
Сверкает над забвением и смертью!
Все позабыто! Злоба и вражда,
Сплошное помрачнение рассудка,
Всеобщая и страшная нужда
Разят и безнаказанно, и жутко,
Поэтому трагедия чужда
Британским вкусам, непристойна
шутка,
И государь на плахе обезглавлен,
Театр же пошлым галлам
предоставлен.
Из Галлии вернулся Карл Второй,
А вслед за ним наехали актеры,
Но действо стало жалкою игрой,
Не увлажняя, а смущая взоры,
Кривляются любовник и герой,
Вчерашние статисты и суфлеры,
Театра нет, когда величья нет,
А есть придворный выморок и бред.
А он лежал в гробу, забытый всеми,
Забытый и оболганный лежал.
Вокруг шумело призрачное время,
Двусмысленный восславив идеал,
Король султаном был в своем гареме,
И одалиски жаждали похвал,
Лишь лучшие а их ничтожно мало,
Лишь Вечность на Поэта уповала!
Песни принца Фогельфрая
Песни принца Фогельфрая
Альбатрос
(Объяснение в любви, во время которого поэт падает в яму)
Не чудо ли! Застыл!
Распластан и недви́жим целиком!
Опора что для крыл?
Откуда и куда и чем влеком?
Поднявшийся в зенит,
Он вышел победителем в бою
И сам собой парит,
Не празднуя викторию свою!
Как Вечность и Звезда,
Отринув Землю Зависти, живет
Он в Небесах всегда
Блажен, кто смог узреть его полет!
О гордый Альбатрос!
Свои порывы в Небо я стремлю!
К тебе! К тебе! И слёз
Мне не сдержать так я тебя люблю!
Песня пастуха коз
Соседу моему
Феокриту Сиракузскому
Лежу с больным животом,
Клопы едят дико.
Там огни, и пляшут кругом,
И много крика.
Она сказала: «Приду!»,
Припав мне к уху.
Как пес, я жду ее, жду
Ни слуху ни духу!
Ведь клятва была дана!
Неужто обманет?
Иль козою бежит она
К тому, кто поманит?
Была в наряде простом
А шелк-то откуда?
Неужто в стаде моем
Козел-приблуда?
Горька́, кричи не кричи,
Любви изнанка!
Вот так вот в душной ночи
Растет поганка.
Так может Любовь изве́сть
Какая мука!
Не в силах я даже есть
Ни даже лука!
Звезды сходят на нет,
Луна села в море,
Серый грядет рассвет
О горе мне, горе!
Комментарии
СтихотворенияПисать стихи Ницше начал еще в детстве. Юношеские поэтические опыты ученика школы Пфорта «Приветствие», «Прощай», «Разлука», «Возвращение на родину», «Вдали» варьируют различным образом привычные темы тоски по ушедшим дням, о невозвратимости прошлого. Разорванные «с блаженством цветущей юности» узы восстанавливаются в «тихих грезах» («Возвращение на родину»). В стихотворении «Вдали» впервые у Ницше появляется образ «ладьи Харона». Настроение тоски соединяется здесь с мыслью о привязанности жизни к смерти и о безнадежности попытки звуками «струн золотой лиры» связать распавшееся время. Тема смерти занимает большое место в стихотворениях юного Ницше («Могила», «Могила отца» и др.). В одном из стихотворений колокольный звон, возвещающий приход нового года, начало его празднования, не несет с собой радости новой жизни, он напоминание о смерти и могиле, уготованных не только старому году, но и самому поэту.
Однако в песне «Без родины», написанной четырнадцатилетним Ницше, уже вырисовываются пока еще бледные очертания «Принца Фогельфрай».
Пусть только посмеет кто-то
Спросить, откуда я родом,
Где кров мой, и родина где:
Я не был еще ни разу
Пространством и временем связан,
Паря, как орел, в высоте.
В балладах на темы Великой французской революции, зная «Веселую науку» и «Сумерки кумиров», можно увидеть попытки создать психологические портреты (Сен-Жюст, жирондисты в тюрьме). Многие стихи молодого Ницше выглядят как тексты к музыке. О своих юношеских стихах зрелый Ницше говорил всегда с мягкой иронией, считая их детскими шалостями.
Только в 18711877 гг. появляются стихотворения, в которых Ницше-поэт начинает говорить собственным голосом, хотя их поэтика еще достаточно прочно связана с юношеской лирикой и ее настроениями. Это «Гимн Меланхолии» (1871), «Ночная буря» (1871), «Путник» (1876)[3] и лучшее стихотворение этого времени «Осень», написанное в кризисном 1877 г.
Расцвет поэтического творчества Ницше падает на 18821888 гг., когда были написаны зингшпиль «Шутка, хитрость и месть», «Песни принца Фогельфрая», «Так говорил Заратустра», стихотворные партии в «По ту сторону добра и зла» и, наконец, «Дионисийские дифирамбы» (1888).
Как определить поэзию Ницше? Отношение к ней от восхищения до полного неприятия почти всегда зависело от оценок и интерпретаций его философии. Поэтический талант Ницше, его мастерство как стилиста отрицать было невозможно, но находить в нем болезненную взвинченность, демоническое начало было очень модным занятием. Если в нем видели философа отрицания, то, естественно, его поэзия изначально казалась ущербной. Б. Л. Пастернак считал, что дух ниспровержения всех ценностей, господствующий в ницшевской философии, связан прежде всего с тем, что Ницше не удалось реализовать себя в поэзии и музыке, здесь он навсегда остался дилетантом, и свою обиженность на судьбу выплеснул в философию, начав «потрясать мировые устои»[4].
Однако в песне «Без родины», написанной четырнадцатилетним Ницше, уже вырисовываются пока еще бледные очертания «Принца Фогельфрай».
Пусть только посмеет кто-то
Спросить, откуда я родом,
Где кров мой, и родина где:
Я не был еще ни разу
Пространством и временем связан,
Паря, как орел, в высоте.
В балладах на темы Великой французской революции, зная «Веселую науку» и «Сумерки кумиров», можно увидеть попытки создать психологические портреты (Сен-Жюст, жирондисты в тюрьме). Многие стихи молодого Ницше выглядят как тексты к музыке. О своих юношеских стихах зрелый Ницше говорил всегда с мягкой иронией, считая их детскими шалостями.
Только в 18711877 гг. появляются стихотворения, в которых Ницше-поэт начинает говорить собственным голосом, хотя их поэтика еще достаточно прочно связана с юношеской лирикой и ее настроениями. Это «Гимн Меланхолии» (1871), «Ночная буря» (1871), «Путник» (1876)[3] и лучшее стихотворение этого времени «Осень», написанное в кризисном 1877 г.
Расцвет поэтического творчества Ницше падает на 18821888 гг., когда были написаны зингшпиль «Шутка, хитрость и месть», «Песни принца Фогельфрая», «Так говорил Заратустра», стихотворные партии в «По ту сторону добра и зла» и, наконец, «Дионисийские дифирамбы» (1888).
Как определить поэзию Ницше? Отношение к ней от восхищения до полного неприятия почти всегда зависело от оценок и интерпретаций его философии. Поэтический талант Ницше, его мастерство как стилиста отрицать было невозможно, но находить в нем болезненную взвинченность, демоническое начало было очень модным занятием. Если в нем видели философа отрицания, то, естественно, его поэзия изначально казалась ущербной. Б. Л. Пастернак считал, что дух ниспровержения всех ценностей, господствующий в ницшевской философии, связан прежде всего с тем, что Ницше не удалось реализовать себя в поэзии и музыке, здесь он навсегда остался дилетантом, и свою обиженность на судьбу выплеснул в философию, начав «потрясать мировые устои»[4].
В действительности дело обстояло по-иному. Дилетантская поэзия всегда вторична, поэт-маргинал вольно или невольно постоянно заимствует у большого поэта образы, приспосабливая их для выражения своих чувств, помещая их в неадекватную форму и тем самым закрывая им выход как своим собственным. Рождается своего рода поэтический кентавр механическое соединение двух субъектов. Такая поэзия состоит из сплошных реминисценций того, что у великого поэта стало стилем, а стало быть, может быть усвоено чисто формально. Кроме того, это трагическая самоинтерпретация дилетанта, происходящая, конечно, не по его воле, ибо он находится в плену у языка и принципов стиля, самоинтерпретация, где собственный внутренний мир маргинального поэта отличается от гетерогенного ему мира великого искусства. Поэзия Ницше вторична, но не в том смысле, что она прибирает к рукам чужой поэтический мир, а в том смысле, что она производная его философии, она вырастает из нее, вырастает вместе с ней на одной почве. Для мыслителя, сказавшего в «Заратустре»: «Не вокруг творцов нового шума вокруг творцов новых ценностей вращается мир; он вращается неслышно», поэзия была делом несомненной отваги, ибо здесь взятая на себя ответственность за создание новых ценностей уже была неотделима от эстетической ценности его поэзии. Он это прекрасно понимал. И поскольку сама ценность не продукт знания, абстрактного мышления, а рождается из переживания жизни, то есть более глубокой связи с миром, чем чистое знание, то, следовательно, поэтический образ не должен быть конвенциональной фикцией. Он должен родиться из глубины бытия и стать тем самым подлинной ценностью. В любой философии Ницше искал личность ее творца, личностное начало было для него главным. Естественно, поэзия как искусство, сохраняющее в неразложимом виде личность, не расщепляющее ее на части, передающее целостность переживания, была составной частью его философии, ее важнейшим элементом. Но не ее украшением, не Lehrgedicht, не версифицированной прозой, она появлялась в ней как кульминация, как высшая точка духовного напряжения, исканий духа, который сливался с переживанием и обращался к родившим его глубинам. В лучших стихах Ницше мы никогда не найдем навязанной материалу мыслительной схемы, они говорят сами из себя. Они, как все великие стихи, стихи на случай, а случаи здесь поставлял лабиринт познания, то есть философия. Поэзия была для Ницше самосознанием его философии. Из «Ессе Homo» мы знаем, что вне философии, как эмпирически-бытовую личность он себя не мыслил. Поэзия это зеркало философии Ницше, в котором он видит себя не как Нарцисс, а чувствует себя единым с состоянием рождения мысли. В стихах он творит древнейший синтез мысли и поэзии. Нельзя забывать, что фундаментальные идеи философии Ницше, такие, как вечный конфликт становления и бытия, борьба света и тьмы, вечное возвращение того же самого, имеют мифопоэтический характер, следовательно, поэзия в этой философии всегда на своем месте.