Я радостно кивнула, дескать, конечно, помню.
И вот набрали мы всего: арбузов, дынь, винограда всякого сколько смогли унести и домой. Раза три, наверное, туда-сюда бегали, всю палатку разворовали. Потом уже таксиста нашли. Он нам и сообщил, что в Москве, оказывается, комендантский час ввели, пока мы пьянствовали! Правда, водку всё-таки продал. Но представляешь, что могло бы случиться, застукай нас патруль?
И вот набрали мы всего: арбузов, дынь, винограда всякого сколько смогли унести и домой. Раза три, наверное, туда-сюда бегали, всю палатку разворовали. Потом уже таксиста нашли. Он нам и сообщил, что в Москве, оказывается, комендантский час ввели, пока мы пьянствовали! Правда, водку всё-таки продал. Но представляешь, что могло бы случиться, застукай нас патруль?
Я придвинулась поближе, обхватила руками и уткнулась ему в плечо. Я не желала представлять, что могло бы произойти. Он сидел рядом живой и настоящий и ничего на свете мне не было нужно кроме этой скамейки.
А меня почему-то перестали узнавать однокурсники. Вот я пришла в институт в сентябре, а они идут мимо, глядят мне в лицо и не останавливаются, если на них не прикрикнуть. Забавно.
Я помолчала, а потом продолжила:
А давай я тебе рожу кого-нибудь?
Мой щенячий взгляд наткнулся на его усмешку.
А давай. Как думаешь, вы с моей женой уживётесь?
Ещё спокойно, не осознав смысла его слов, я спросила:
Что это за гарем получится? и отодвинулась.
Ну, ты же первая начала нести чушь, миролюбиво ответил он, обнимая меня за плечи. Не могу же я из-за каждого романа бросать семью!
Еле сдерживая гнев, я спросила:
Ну, а нафига тогда это всё? Тебе выпить не с кем?
Если бы со мной заговорили таким голосом, я бы от страха залезла под лавку. Олег же ответил, что он меня любит. Я презрительно хмыкнула.
Он посмотрел устало и вздохнул:
Глупая! По-твоему, что же это, если не любовь?
Я согнулась, уперла подбородок в ладони и горестно прошептала:
Хрень какая-то
Олег отхлебнул из бутылки, помолчал, потом нагнулся ко мне и поцеловал. От него сильно пахло коньяком.
Олег заканчивает телефонный разговор и возвращается ко мне.
По работе, сообщает он.
Конечно, отвечаю я и тянусь его поцеловать. Он быстро отворачивается и делает вид, что не заметил моего движения.
Мы почти дошли до «Кропоткинской».
Ну, что, спрашивает Олег, пора в метро?
На часах девять с небольшим, и главное мы так и не обсудили:
Погоди, ведь ещё рано. Ты говорил, что свободен до десяти!
Чудо, я голодный, замёрзший, и вообще он хмурится, на лице его крупными буквами написано желание отделаться от меня побыстрее.
Хочешь ириску? я судорожно копаюсь в сумке. Ведь ещё только девять! И в таком случае, зачем ты не отпустил меня с Черныхом?
Он за руку тянет меня в метро, а я, чтобы не разреветься от обиды, старательно ною о том, какой он подлый обманщик. Я укоряю его возле турникетов и продолжаю стыдить на эскалаторе. Видимо, не найдя иного способа избавиться от упрёков, Олег тянется меня поцеловать, но я отстраняюсь и продолжаю ныть. До последнего не верится, что он может уехать вот так не разложив наши отношения по полочкам, бросив меня в полной неопределённости.
Мы выходим на платформу. Ему надо ехать в одну сторону, мне в другую.
Подожди, прошу я. Ну постой со мной хотя бы пять минут.
Бог его знает, на что эти пять минут, но мне необходимо, чтобы Олег задержался. Он отчаянно сопротивляется. Подходит поезд, Олег чмокает меня в щёку и пытается улизнуть, но я вцепилась в его рукав и не собираюсь разжимать руки.
Милая, утомлённым голосом говорит он. Ну, давай уже по домам, а?
Мы так и не поговорили!
После поговорим.
Дыхание перехватывает, как будто ударили под дых:
И что? И это всё?!
Где-нибудь в тёмной чаще он бы уже свернул мне шею, но мы в людном месте. Он глядит на меня с неприязнью и отвечает:
Не знаю.
Я отпускаю его рукав:
Вали, и ухожу.
В обе стороны долго нет поездов, но Олег даже не пытается меня догнать. Наконец мой поезд приходит, я сажусь на пустое место, включаю плеер и еду домой
В Крыму мы с Африканом очутились ранним утром. Наши чемоданы звучно катились по неровному асфальту, и казалось, что мы единственные люди в мире. Приморский городок походил на все южные поселения: с типичными частными домиками и несуразными гостиничными комплексами. Оглушительно пахло морем. В этот час машины не ездили, и улицы курорта были темны, тихи и гостеприимны. Где-то в их хитросплетениях затаился наш пансионат. Проплутав с полчаса и не найдя искомого, мы прямо с чемоданами направились к морю. Расстелили плед на холодной гальке и откупорили бутылку коньяка. Словом, через некоторое время наше положение стало казаться нам не таким уж бедственным.
Вскоре рассвело. На пляж стали подтягиваться люди. Рассевшись возле моря, они глядели вдаль и чего-то ждали.
Мы-то ладно, у нас дело есть, кивнула я на коньяк. А они чего ни свет ни заря?..
Туда смотри, Африкан махнул рукой в сторону горы.
Из-за неё неторопливо выползало солнце. Кое-как, ленясь, оно вытащило половину своего тела, а после сделало рывок и очутилось на небе целиком. Сразу же стало ослепительно и жарко.
А припекает, задумчиво произнёс Африкан. Пойдём-ка искать убежище.
На этот раз при помощи аборигенов мы нашли пансионат достаточно быстро. Заселились, переоделись, разложили вещи, немного выпили и снова отправились на набережную в поисках завтрака.
Впереди шумело море. Навстречу шёл Черных и, кажется, трезвый. Заметив нас издали, он сорвал с головы неизменную тюбетейку и помахал ею в воздухе. Я приветственно вскинула руку, в этот момент налетел ветер, и подол моего платья, взлетев до головы, тоже помахал Черныху.
Хорошее начало! отметил Африкан.
Вероятно, впечатлённый этим видением, вечером того же дня Черных объяснялся мне в любви и поэтически приукрашивал мою красоту. Мы сидели на лавке возле музея, где проводилось какое-то литературное мероприятие, много и громко выпивали, курили и травили байки друг про друга. В зале к концу вечера оставались самые стойкие поборники современной литературы, а на улице было темно и томно. Ветер доносил до нас с набережной запах соли и шашлыков, шум кафешек и гул моря. Я попросила у Черныха разрешения примерить тюбетейку и долго рассматривала себя в карманное зеркало. Головной убор был мал и совершенно мне не шёл.
Сколько тебя знаю, ты была симпатичной девочкой, но теперь!.. Расцвела! Просто потрясающе красивая женщина.
Я мило краснела, улыбалась и пила коньяк, с циничным нетерпением ожидая приглашения в кусты (больше всего интересовала формулировка) хотелось вежливо отшить и затеять разговор о чём-нибудь интересном. Вопреки законам логики, приглашения не последовало, Черных наговорил мне кучу комплиментов и удалился. Позже выяснилось, что неподалёку, на соседней лавке, находилась временная спутница моего почитателя.
Приглашение поступило в последний день, когда спутница уехала, а коньяк перехлестнул ватерлинию. Проводилось закрытие фестиваля, на набережной была организована небольшая сцена. Вокруг неё плотной массой колыхался народ. Пока ведущие награждали отличившихся дипломами, а те читали стихи, в толпе то и дело мелькали знакомые лица трезвые и не очень. Но без Африкана мне быстро наскучили и стихи, и полупьяные беседы с их авторами. Мой соратник и собутыльник жаловался на больную спину, поэтому в тот вечер остался в номере пролёживать кровать.
Много не пей! напутствовал он меня.
Я и не пила. От этого мне было грустно, неуютно и хотелось кокетничать. Я медленно прогуливалась вокруг сцены, по московской привычке ловко лавируя в толпе. Сделав очередной круг, наткнулась на Черныха. Какие-то люди держали его под руки с обеих сторон. Черных обрадованно шагнул ко мне и едва не упал. Я подхватила безвольное тело. Люди, державшие его до меня, растворились в толпе.
Сложив мне на плечи руки, шатаясь, как в автобусе, и дыша недельным запоем, он медленно говорил:
Ну ты ведь понимаешшшь Если не сейчасс То ведь ни-ког-да! и тянулся к моему лицу распахнутым ртом.
Это пугало и смешило одновременно.
Никогда, Черных! вопила я, пятясь от него и пытаясь отцепить его руки так, чтобы он при этом не грохнулся. На плохо освещённой набережной собралось много людей, и упавшего попросту бы затоптали.
Подошёл знакомый парень, и, перевалив на него судьбу нетрезвого поэта, я незаметно отступила в толпу. Избежать других нетрезвых поэтов на этой маленькой площадке было трудно, поэтому встрече с Олегом я обрадовалась. Он хотя бы был выглядел трезвым. Мы познакомились ещё в Москве, а за время фестиваля успели напиться в общей компании. В тот вечер он сидел напротив, не сводя с меня тёмного сильно косящего взгляда. Это вызывало страх и непонятную радость. Олег был некрасив, но обаятелен. На фестиваль он попал, как и я, случайно поехал за компанию с другом. В Москве остались жена и сын.
Как твои дела?
Я ответ я вывалила все свои жалобы на всех поэтов мира. Он улыбнулся ласково, обнял меня за плечи и без тени сомнения заявил:
Влюбиться тебе надо.
Я ответ я вывалила все свои жалобы на всех поэтов мира. Он улыбнулся ласково, обнял меня за плечи и без тени сомнения заявил:
Влюбиться тебе надо.
Надо.
Он предложил сходить с ним за коньяком, и я согласилась. В ближнем магазине уже разобрали весь алкоголь, и мы отправились в дальний. На обратном пути решили посидеть у моря. Но участки набережной были давным-давно раскуплены местными отелями и кафешками, огородились заборами, и обзавелись охраной. Отчаявшись найти свободную зону, мы решили попросить охранников пустить нас на чужую территорию. Те запросили баснословную сумму и, понизив голос, сообщили, что можно будет взять лежак, а там уж, как нам заблагорассудится «хоть лёжа, хоть сидя, хоть на корточках». Я не поняла, а Олег, смеясь, ответил:
Спасибо, нам есть где. Нам бы к морю
Сторговались в полцены.
Мы сидели на лежаке возле бушующего моря и пили коньяк. Был ветер, волны с силой бросались на берег. Темнота над морем была такой плотной, что хотелось её пощупать, а далёкий горный массив казался детской аппликацией, наклеенной на небо. За спиной я услышала щёлканье зажигалки, оглянулась и только по огоньку сигареты заметила засевшего под тентом стража порядка.