Вот ты и вчера зациклилась на трусах. Он тебе полчаса объяснял, что не носит трусов, поэтому никак не может их снять. Но разделся полностью. Ты его достала.
Наташка говорила абсолютно серьёзно.
А кто это ещё видел?
Вся Пушкинская площадь. Не веришь? Ты завизжала, когда он джинсы снимал, на твой голос ещё народ сбежался, менты подходили. А ты так восторгалась его мужественным поступком, что начала прыгать и сломала каблук. Чуть не упала, я тебя подхватила.
Мило Я по пьяни такая затейница А парень брюнет в очках?
Наташка улыбнулась:
Вспомнила?
Я помотала головой:
Догадалась. Я полгода пытаюсь снять с него одежду
Большего огорчения не было в моей жизни.
Да, что же с каблуком? Как мы до общаги доехали?
Про каблук отдельная история. Мы доковыляли до спуска в метро, ты прошла две ступеньки, села на попу и начала снимать ботинки.
Ой-ёй-ёй! я закрыла лицо ладонью и попыталась представить себе эту картинку.
Кстати, чисто по-женски я тебя вполне понимаю. Целый вечер на шпильках даже ангельское терпение лопнет. А потом ты с хохотом швыряла ботинки в разные стороны.
Шалунья! А что менты? Не реагировали?
Мы тебя быстро нейтрализовали. А ещё ты требовала, чтоб этот парень, который раздевался, нёс тебя до дома на руках. Вместо этого он поймал нам такси. Пока ехали, ты звонила Олегу и говорила, что он старый козёл и что тебе необходимо с ним встретиться, а потом уснула. До комнаты я тебя почти на себе волокла, и Наталья закинула за спину воображаемый мешок.
Я молчала. После вчерашнего у меня не осталось похмелья, и, кажется, друзей тоже больше не осталось.
А чего ты раздухарилась-то вчера? спросила Наташка.
Но мне не хотелось ей ничего объяснять, и я ответила:
Так Любовь моя подёрнулась печалью
Чтобы избежать толпы, до Арбата надо пробираться переулками, и мы идём к повороту на Патриаршие. Год назад, влюблённая в «старого козла» Олега по уши, я шаталась на Патриках с подругой Аней, жалуясь ей на горькую судьбу. Вот у неё, в отличие от Олега, смех замечательный: по любому поводу, колокольчиком, узнающийся издалека. Но тогда она не смеялась, а вовсю убеждала меня, что я глупая балда. Я упорствовала и пыталась объяснить ей, как вдохновенна и прекрасна моя любовь. Ранняя осень была теплой и сухой. Горели фонари, по пруду плавали лебеди, утки зависали хвостом кверху и дёргали красными лапами. Одиноко сидящий на скамейке человек окликнул нас и предложил коньяку. В странных своих очках он походил на крупную и прилично одетую стрекозу. Мы, как порядочные девушки, отказались и продолжили путь. Прошли немного, как вдруг я поняла:
Аня, а ведь я хочу коньяку!
И мы немедленно вернулись.
Знаете, сказала я, а мы передумали.
Но мы минут на двадцать, добавила Аня, потом уйдём.
Нормально, ответил мужчина, вынимая из внутреннего кармана пальто непочатую бутылку коньяка и стаканчики. Осень, холодно, теперь только коньяк и надо пить.
Представился он сценаристом и сообщил, что в полночь ему стукнет сорок пять лет:
Пргр грпр он глубоко вздохнул и сделал ещё одну попытку, гпррраздник, можно сказать.
Эге, засмеялась я, а вы, судя по всему, давненько тут сидите.
Мы выпили.
А вы к фильмам сценарии пишите? уточнила вежливая Аня.
К фильмам.
К каким?
Наш благодетель устало опустил голову.
Вы, сказал, коньяк лучше пейте. Можем потом ещё сходить. Мне тут в любое время крепкий алкоголь продают. Деньги берут, в тетрадку записывают, а утром пробивают в кассе. А если что, у меня ещё конопля есть.
Мы выпили.
А вы к фильмам сценарии пишите? уточнила вежливая Аня.
К фильмам.
К каким?
Наш благодетель устало опустил голову.
Вы, сказал, коньяк лучше пейте. Можем потом ещё сходить. Мне тут в любое время крепкий алкоголь продают. Деньги берут, в тетрадку записывают, а утром пробивают в кассе. А если что, у меня ещё конопля есть.
Мы переглянулись, но промолчали.
Кстати, о кино, Аня изо всех сил поддерживала затухающую интеллигентную беседу. Вы пойдёте на прощание с Лиозновой?
Нет, что я там забыл? Разве можно считать её великим режиссёром, чтоб я туда пошёл? Вот если бы Гайдай, к примеру, умер, тогда бы я пошёл.
Я удивилась:
Так он давненько уже умер.
Да ну, брось. Живой ещё. Как бы он близняшек снял, если бы умер? собутыльник глядел с высокомерием.
Каких близняшек?
Ну, близняшек!.. большего от него было не добиться.
«Настю» что ли? спросила я неуверенно.
Точно! «Настю»!
Так это не Гайдай снял, а этот как его Ну, кто снял «Мимино»?
Знаток кино ответил мутным взглядом. Я, мягко, чтобы не обидеть, спросила:
А вы уверены, что вы сценарист? Может, вы что-то напутали?
Ладно, умыла, ответил он. Пей коньяк.
С этими словами он разлил остатки по стаканчикам и бросил бутылку за спину, на газон.
Я возмутилась:
Вот же урна в двух шагах!
Он махнул рукой и ответил:
Мне захотелось сделать что-то пафосное.
Ещё минут десять мы говорили о ерунде. Бутылка лежала на газоне и пронзительно смотрела мне в спину. Наконец я не выдержала. Встала, сходила за бутылкой, выбросила её в урну.
Ты что делаешь? собутыльник был изумлён.
Помогаю вам бороться с вашими недостатками.
Меня тоже потянуло на пафос.
Мужчина ошарашено посмотрел на меня, внезапно встал и ушёл, не проронив ни звука, в сторону памятника Крылову.
Возле этого памятника через два месяца мы сидели с Олегом. Уже начиналась зима, я была в лёгкой курточке, короткой юбке и осенних ботинках страх замёрзнуть был меньше страха не понравиться. Внезапно пошёл снег, было красиво, но потрясающе холодно. Пальцы на ногах превращались в ледышки, а руки ходили ходуном. Я не понимала, почему мы всегда встречаемся на улице и пьём, мне хотелось, чтобы Олег хоть раз отвел меня в кафе и покормил. Но просить я не хотела, а кроме того, боялась, что в этом случае вовсе лишусь наших, и без того редких, встреч. Олег не замечал, что я продрогла, что меня трясёт. Я же прекрасно понимала, что если мы уйдём отсюда, с этих холодных скамеек, то лишь в метро, где немедленно разъедемся по домам, и смотрела на него почти с ненавистью.
Но он поступил неожиданно позвал меня в гости к своему другу. У друга происходила пьянка, и меньше всего мне хотелось показываться на ней вместе с моим женатым спутником. Но я почти окоченела и не хотела расставаться, к тому же, Олег обещал, что будет весело. Поэтому мы пошли. Было неловко, я представляла все горы слухов и сплетен, которые неизбежно рухнут на наши головы, поэтому молча грелась, курила и пыталась слиться с обоями. Мужчины глядели на Олега понимающе, женщины ехидно, меня же рассматривали, как экспонат. В середине вечера пришла молоденькая, известная в узких кругах журналистка, расспрашивала Олега про жену, глядела на меня в упор. От напряжения хотелось расплакаться. Хуже стало, когда мой спутник решил, что пора уходить. Надо было встать и уйти вместе с ним. Не глядя ни на кого, я кое-как отлепила себя от стула, ушла в прихожую и долго стыла там в ожидании, пока он со всеми попрощается. Мимо прошла молоденькая журналистка, смерив меня насмешливым взглядом
Уж коли мы взялись за классиков, говорит Олег, надо выпить у Крылова!
В серебряных от дождя сумерках видна знакомая ограда Патриков. Мы подходим к памятнику. Из-за пруда доносится странный трубный вой. Мы останавливаемся и пытаемся понять, что может издавать эти душераздирающие звуки. Источник приближается, и через несколько минут мы видим безутешно рыдающего малыша.
Бедняга, сочувствует Олег. Что ж ты так орёшь?
А ты предложи ему выпить, советую я.
Настроение у меня не лучше, чем у малыша. Темно и холодно, накрапывает дождь, весёлая беседа не клеится, а серьёзного разговора Олег избегает. Он с большим удовольствием отправился бы домой. Но пока бутылка не допита, он на меня обречён.
Я недовольно морщусь. Олег смотрит вопросительно.
Когда мы с дружищем Африканом возвращались из Крыма, объясняю, в соседнем купе ехала какая-то хабалка с выводком детей. Нет, я детей вообще-то люблю, но там была такая мерзкая девочка, что хотелось выкинуть её в окно. Она орала, не переставая, следом начинали орать и другие дети, она забиралась на верхнюю полку и так колотила в стену ногами, что моя верхняя полка (за стеной!) тряслась и прыгала я боялась, что она попросту рухнет. Потом эта сопля бегала по всему коридору и визжала. Мы терпели. Но когда они с мамашей встали возле нашей двери, и девочка начала орать «Мааам!», постепенно переходя на ультразвук, а та не реагировала никак, я не выдержала и рявкнула, чтоб она заткнулась. И она заткнулась! Ооо, эти две секунды блаженной тишины!
Олег качает головой, но всё-таки смеётся. У него самого маленький сын.
Мамаша тут же наехала на меня, потом наконец-то обратила внимание на дочку и стала её утешать, а на меня гневно зыркать и пыхтеть. Так я внесла мир в простую украинскую семью они объединились перед внешним врагом. А когда мы приехали в Харьков, эта хабалка вышла первой, дождалась меня и завопила кому-то: «Вот она, вот!» я почувствовала себя звездой, улыбнулась и помахала ручкой.
Когда у тебя будут дети, говорит Олег, ты поймёшь, что не так всё просто.
Хочется сказать ответную гадость:
Так ты бы уже выдал меня замуж, что ли.
Он пожимает плечами:
Выдам.
Мы продолжаем петлять переулками. В одном из них живёт Изольда Сергеевна вдова классика. Под её руководством я полтора года работала уборщицей в одном из легендарных домов Москвы. Эта высотка дореволюционной постройки помнила Маяковского, Есенина, Булгакова, Ахматову и прочий литературный цвет минувшей эпохи. Ну, а я в этом доме мыла полы верхнего этажа, где размещалась редакция «толстого журнала» и где Изольда Сергеевна работала редактором. На полу в коридоре и кабинетах лежало ковровое покрытие, в женском туалете линолеум, а в мужском плитка. Плитка была уложена в год возведения здания, поэтому до моих трудовых дней дошла в печальном виде. Она была столетней, практически целой и изящной, но возле стен уродливо заляпанной более поздним цементом, за который цеплялась тряпка. Поэтому я мыла центр, почти не трогая тёмных углов. Иногда я присаживалась на корточки и разговаривала с плиткой о её долгой жизни, чем весьма пугала поздних посетителей туалета. Впрочем, меня редко заставали, поскольку занималась я своим благородным делом исключительно по вечерам, когда никого из работников в здании не оставалось, и можно было филонить. И ещё можно было незаметно вылезти на крышу, с которой открывался вид на всю Москву и немножко на Тверскую улицу. Однажды я пришла на работу седьмого мая, в день репетиции военного парада. В тот же вечер, не заходя домой, я должна была ехать в Питер, поэтому филонила больше обычного. После того, как мусор был собран, а пол протёрт, я почувствовала себя вольной птицей и, переодевшись, решила выпить чашечку кофе на крыше.