Спустя многие годы я с нежностью вспоминаю то детское путешествие. Когда заходит речь об Азербайджане, я рассказываю о форели в забетонированном пруду, о Девичьей башне, о пустыне, ресторане «Гелюстан» и о «Капитанской дочке».
Валя Н. умерла несколькими годами позже от рака, хотя поговаривали, что от СПИДа. Жажда любви, которой она была лишена на родине, вылилась в многочисленные связи в заграничных поездках, ставших тогда доступными.
Модница Вера И., сшившая мне штаны-бананы, погибла в автокатастрофе, впервые сев за руль нового автомобиля. А штаны-бананы отдали носить какому-то другому мальчику, когда я из них вырос.
Авиэль
Саша решил сделать обрезание по двум причинам. Во-первых, он слышал, что это предохраняет от заболеваний, а во-вторых, а это, пожалуй, основное, секс у обрезанных длится дольше, чем у остальных. Может, вранье все это, только Саше рассказали, что в тот хоботок кожи, который удаляют в процессе ритуала, выведены многочисленные нервные окончания, повышающие чувствительность. Соответственно, если отрезать их, чувствительность снижается и кончаешь ты не сразу, едва увидел пару грудей, а успеваешь донести кое-что до самой обладательницы этих форм, что тоже неплохо в наше нервное время. «Будешь гонять минимум полчаса», подбодрил хирург районной поликлиники. Это было столь щедрым посулом, что Саша не выдержал и бросился осуществлять свою затею.
Он стал наводить справки. Приятели, врачи, служители культа. Все были перебраны для того, чтобы найти наилучший вариант. Наконец решение появилось: оказалось, что в синагоге делают обрезание бесплатно. Но только евреям, разумеется. Саше было известно, что его бабушка была еврейкой наполовину, по маме. Мама была еврейкой на четверть, сам Саша на одну восьмую. Этого оказалось достаточно, ведь в расчет берется женская линия, а по женской линии Саша был самым что ни на есть жидом жидовичем. Он собрал все свидетельства о рождении, свидетельства о браках, переменах фамилий. Целая кипа получилась. В нескольких потертых книжечках с потрепанными уголками, в этих ветхих, протертых на складках бумажках заключалась вековая история семьи. Войны, революции, погромы, свадьбы, рождения детей, обыски, аресты. Жизнь, смерть и любовь были выведены каллиграфическими перьями государственных регистраторов на картонных страничках. Цвет обложек был буро-красный, темный. Цвет засохшей крови.
В здании синагоги на Большой Бронной, похожем на кинотеатр сталинских времен, толпились старики с лицами, напоминающими печеные яблоки, и носатые старухи с волосами, крашенными хной. Саша на всякий случай снял бейсболку. Первый встречный бородач в шляпе строго произнес:
В здании синагоги на Большой Бронной, похожем на кинотеатр сталинских времен, толпились старики с лицами, напоминающими печеные яблоки, и носатые старухи с волосами, крашенными хной. Саша на всякий случай снял бейсболку. Первый встречный бородач в шляпе строго произнес:
Ты зачем шапку снял? Надень обратно!
Так церковь же брякнул Саша.
Это не церковь, а синагога! Покрой голову, если ты еврей!
Не то чтобы Саша почувствовал себя евреем, но бейсболку надел.
Оказалось, что хирурга, делающего обрезание, называют моэль, а имя его Натан. У Натана была светлая борода, и какие-то серебристые нити приторочены к поясу. На голове ловко сидела кипа. Нрав у Натана оказался веселым, Саша почувствовал себя комфортно.
С доказательствами собственной принадлежности к народу Израиля пришлось пово зиться. Свидетельство о рождении бабушки оказалось не подлинником, а копией, выданной в семидесятые.
Хорошо, что копия семьдесят второго года, сказал Натан. Начиная с девяностого сплошные подделки.
Бабушкина причастность к ее родителям тоже была сомнительной, так как в свое время она поменяла имя. В итоге Натану и Саше все же удалось вывести стройную логическую теорию, в соответствии с которой Саша таки официально признавался достойным бесплатного обрезания.
От слов к делу перешли не откладывая. Помощником Натана оказался сухой старичок в темно-серой «паре». Лицо старичка напоминало передержанную на гриле тощую курицу: копченая кожа туго обтягивала череп, едва не лопаясь на носу и челюсти. Натан ласково шутил с Сашей, но старичку спуску не давал. Покрикивал на него и брюзжал.
Старичок тщательно вытер лужу, натекшую с Сашиных ботинок, и препроводил его в операционную. Там Саше велели снять штаны и прыснули «заморозкой».
Каждый желающий сделать обрезание должен заполнить короткую анкету. В том числе надо указать еврейское имя. Никакого имени, кроме собственно «Саша», у Саши не было. Натан протянул ему книжечку с именами и предложил выбрать любое. Эту книжечку Саша листал на протяжении всего процесса операции.
Он улегся на кушетку в одной верхней кофте. Перед носом установили желтенькую занавесочку, чтобы оградить Сашу от кровавого зрелища. На голову надели кипу, процесс все-таки священный. Перед началом моэль зачитал какие-то заклинания. Некоторые Саше было велено повторить. Повторял он невнятно, потому что ничего не разобрал. Натана это не смутило, и он приступил к делу.
Саша ощутил, как игла шприца несколько раз вошла в него. После прысканья «заморозкой» и уколов чувствительность окончательно утратилась и оперируемый орган перестал быть Сашиной принадлежностью, а зажил своей жизнью в руках Натана.
«Авив, Авигдор, Авиноам», по слогам читал Саша, не сразу разобравшись в обратном привычному, европейскому, расположению страниц слева направо. Иногда он поглядывал в окно. Там были хорошо видны окрестные дома. Саша подумал, что, живи он в этих домах, обязательно смотрел бы сюда в бинокль.
Сначала было мокро и прохладно. Потом заскрипели зажимы, зашуршали салфетки. «Авирам, Авраам», перебирал Саша.
Позови! Он сидит в зале, в левом ряду от входа, приказал Натан старичку.
Скоро пришел кто-то и обхватил его голову ладонями. Лица пришедшего Саша не видел. Пришедший вместе с Натаном прочитал заклинания, и неизвестный удалился.
«Нет, не смотрел бы я сюда в бинокль, подумал Саша. На что, собственно, смотреть-то?»
Перекись! скомандовал Натан. Старичок зазвенел склянками. Да не эту, другую бутылку! Может, мне самому ее искать?!
«Авиэль. Сын Бога. Ныне редко употребляемое имя».
Саша несколько раз произнес имя на пробу. Звуки ласкали нёбо и губы. Что-то нежное и чувственное таилось в этих звуках. «Сын Бога. Странно, почему оно редко употребляется? Такое красивое».
Ну что, выбрал? спросил Натан.
Авиэль.
Красивое имя, сказал Натан, поднимая и опуская руку с иглой и нитью.
Через несколько минут все было кончено. Саша поднялся, отодрал от волос вокруг забинтованного члена прилипшие сгустки крови и заправил огромный сверток в джинсы. Натан дал ему инструкцию, как себя вести после обрезания. Хорошая инструкция, все разложено по полочкам: что может произойти, что делать, чего опасаться, чего нет. Швы должны были рассосаться недели через две.
Вечером Саша читал «Трех мушкетеров», и в сцене, где дАртаньян ласкает служанку Миледи, а потом и саму госпожу, у Саши встал. Сделалось больно. Он старался думать о снеге и морозе. Ничего не получалось, белое плечо Миледи с крохотной лилией не шло из головы. Саша обратился к инструкции и узнал, что в подобных случаях следует опустить ноги в холодную воду. Так он и сделал. Стояк словно ветром сдуло.
Теперь Саша ждет, когда можно будет испытать новшество в деле. Все-таки полчаса это не шутки.
Первое сентября на старой даче
Тридцать первое августа
Наверное, еще очень рано, потому что изо рта идет пар. Солнце тем не менее уже приятно печет из-за соседских яблонь. Точное время мне неизвестно в доме нет часов. Я расселся в линялом плетеном кресле, подложив под себя сложенное вчетверо одеяло, чтобы прутья не резали попу. С одеялом сидеть приятно и мягко, прутья совсем не чувствуются. Лето кончилось.
Слева растет куст жимолости с запотевшими листиками. Впереди заросли малины, а справа Пуся, чмокающая губами. Потихоньку начинают просыпаться осы и мухи. За спиной, в черной пленке, которой накрыты четыре бруса, сложенных возле дома для ремонта, шуршит мышка. С листьев яблонь падают мокрые капли.
Высоко летают самолеты, а за полем идут поезда. Повсюду с веток то и дело шлепаются яблоки. Сосед слева ходит, пригибаясь, и подбирает их с земли. Я тоже не даю урожаю пропасть и собираю упавшие яблоки в зеленое ведерко, а иногда и срываю с веток. Яблоки я ем, предварительно очищая от червячков. Яблоки крепкие, неспелые и вкусные.
В ветках сосны, выше, чем можно разглядеть, шебуршится неизвестная птица. Она хлопает крыльями и пищит. С других деревьев ей в ответ пищат другие птицы. В траве трещат насекомые, стрекочут кузнечики и ползают жуки. С ветки на ветку прыгают сороки. Пуся переместилась в дом и теперь шумно чешется, стуча когтями. Осы пытаются отобрать у меня арбуз, я отбиваюсь книгой детективов «Смерть под парусом».
Чтобы ноги загорали, я задрал клетчатую ночную рубашку выше колен. Предпочитаю плотные ночные рубашки любой домашней одежде. Если не удается раздобыть мужскую, не чураюсь женских. Итак, я задрал подол, не решившись оголиться выше, трусов на мне нет. Стесняться некого, соседи напротив уехали еще вчера, но сосед справа наверняка подумает бог знает что.
Потихоньку начинаю хотеть в туалет. А добраться до этой покосившейся деревянной кабинки не так-то просто, а пожалуй, и опасно. Дело в том, что одна-две, в крайнем случае три полосатых осы, слетевшиеся вчера на арбузы, превратились сегодня в целую стаю жужжащих монстров. А все потому, что папа принялся наводить порядок и выкинул в компост почти тонну забродившего малинового варенья. Такое искушение осам преодолеть не под силу, и они все ринулись к нам. Теперь, когда я крадусь в туалет мимо компостной кучи, стараясь не привлекать внимания, в воздух поднимается густой рой чудовищ, злобно гудящих в мою сторону. Наверное, они принимают меня за потенциального конкурента по части варенья. Мужество покидает ме ня, и я, подгоняемый самой жирной и наглой из всех летуче-полосатых тварей, несусь прочь.
Получасом позже желание пересиливает страх, я собираю волю в кулак и уверенно, на одном дыхании, прорываюсь к дощатой кабинке. Сажусь, оставляя дверь открытой. Вижу перед собой темно-зеленые заросли дикого винограда и хмеля. Слушаю стук падающих яблок и жужжание ос.