Яшка остался один на один с хищником. Дончак храпел, плясал, приседая на задние ноги, и никак не хотел идти навстречу отсвечивающим зеленью глазам.
Тогда бирюк сделал первый шаг.
Вжикнула впустую острая сталь. Перепуганный казак посунулся за шашкой, а в этот миг блестящие клыки, казалось, лишь на миг прикоснулись к яремной жиле коня. Горячая кровь брызнула в лицо летящему кувырком человеку.
Выплевывая мокрый снег, Яков поднялся на карачки, пошарил по сторонам в поисках оружия. Не нашел. Бросил затравленный взгляд на хищника и обмер. Не было волка. Прямо перед ним расправлял плечи худощавый заморенный мужичонка годков, эдак, тридцати. Крупные хлопья снега таяли на голых руках и спине, глаза отсвечивали тусклой прозеленью, а тонкие губы на заросшем светлой щетиной лице кривились в противной усмешке.
От этой самой усмешки занялся дух казачий, сердце сжалось в ледышку, да и стало совсем.
Голый, зябко поводя плечами, подошел к ничком лежащему телу, потеребил Якова за плечо. Сказал тихонько:
Эх, казачки, казачки, не на того вы нарвались
И принялся сноровисто раздевать не успевший остыть труп.
2Пули, чмокая, впивались в раскисшую землю.
Цепь лежала.
Люди уткнулись носами в чернозем, исходящий дурманящим ароматом оттепели. Когда кусочки свинца, повизгивая, проносились мимо злыми черными шмелями, каждый норовил вжаться еще глубже. Втиснуться заскорузлыми шинелями между редкими бодыльями типчака и тонконога. Стать маленьким, незаметным, ненужным.
Вдалеке, едва заметный на темном фоне редеющего к станции перелеска, надрывался, ухая, бронепоезд. Весь перевитый алыми лентами «Лабинский коммунар». Предусмотрительно взорванная «железка» не давала облитому сталью, обложенному мешками с песком чудовищу подобраться вплотную к атакующим, затрудняла прицельный огонь.
Заряды шрапнели взрывались высоко над лежащими и даже где-то правее. С ухарским посвистом разлетались стальные шарики, никого не задевая, впустую. Видно, потому разрывы воспринимались весело, наподобие рождественских хлопушек дым, грохот, град конфетти.
А вот короткие и сердитые пулемётные очереди из окон обшарпанного здания паровой мельницы по правому флангу не давали поднять головы.
А вот короткие и сердитые пулемётные очереди из окон обшарпанного здания паровой мельницы по правому флангу не давали поднять головы.
Атака захлебнулась, едва начавшись.
Лежал, понеся жестокие потери, Партизанский полк Богаевского. Цепочки легкораненых тянулись в тыл. Раненые посерьёзнее шли при поддержке товарищей, а кое-кого тащили и на носилках.
Офицерский полк подошел на полверсты западнее. С ходу сунулся в штыки. Зло огрызающаяся всхрапом пулеметов мельница оставалась далеко, это давало шанс на прорыв.
И стремительная атака удалась бы, когда б не одно «но». Если бы не плоская безымянная высотка с окопавшимся расчетом. Черноморцы, судя по мелькавшим рукавам черных бушлатов и бескозыркам, косили из тупорылого «максима» весело и прицельно.
Потеряв полвзвода убитыми и ранеными, добровольцы легли.
Ротный подполковник Петров матерился в рукав, витиевато поминая матушку полковника Гершельмана, бросившего ночью Выселки. Конный дивизион покинул станцию без приказа, без всякой видимой причины, позволив большевикам с налета, не встретив сопротивления, занять важный стратегический пункт. Теперь об него ломали зубы бойцы Богаевского. Утром главнокомандующий бросил на подмогу партизанам Офицерский полк.
А отогревшаяся под солнечными лучами земля исходила, парила пряным духом весны.
Николай Андреич, Николай Андреич говоривший быстрым шепотом подпоручик был молод, русоволос и так перемазан черной грязью, что напоминал готтентота. Господин ротмистр!
Малорослый офицер в венгерке с заплатой на рукаве подкрутил седеющий ус. Повернулся, переложив трехлинейку на сгиб локтя.
Опять?
А что «опять», Николай Андреич? зачастил подпоручик. Нам же его достать раз плюнуть. Давайте сейчас во-он в ту балочку. Перекинемся и быстренько
Ротмистр посуровел лицом.
Нет.
Как «нет»?!
А вот так. Нет и все тут. И не спорьте, Сережа.
Да как же «не спорьте»! Мы ж как на ладошке. Сколько людей положат, пока к высотке пробьемся!
Это война, губы Николая Андреевича сжались в тонкую линию. Здесь иногда убивают, Сережа. И это война людей
Но вы же здесь, на этой войне! На войне людей!
Да. Но я воюю штыком и пулей, а если совсем туго придется, кулаком.
Кулаком! Так неужели нельзя ничего сделать? подпоручик в расстроенных чувствах вырвал прошлогоднюю травинку желтую и суставчатую, как лапка паука.
Почему нельзя? пожал плечами ротмистр. Сейчас я кого-нибудь из них выцелю.
Он прижал приклад к плечу и зажмурил левый глаз.
Вот чего мне не хватало в Трансваале, так это винтовки Мосина. Конечно, немецкие «Маузеры» тоже ничего, а вот «Ли-энфилды» в сущности своей
Не договорил. Задержал дыхание и нажал на курок.
дерьмо.
Пулемет клюнул носом землю и захлебнулся.
Ай, ротмистр! Ай, чертяка! привстал на одно колено Петров, готовясь бросить роту в штыковую.
Увы, рано.
«Максим» выровнял ствол, затарахтел, посылая пригоршни горячей смерти в сторону цепи.
Приободренные было метким выстрелом Николая Андреевича добровольцы вновь рухнули ничком в грязь.
Стыдно, господа, стыдно! раздался над головой громкий, чуть хрипловатый голос. Вы же офицеры! Русские офицеры!
Подполковник обернулся над ним нависала белая папаха, под которой виднелись давно небритые щеки и искаженный в презрительной гримасе рот.
Я, Сергей Леонидович, нижние чины на германском фронте вот так вот, за здорово живешь, под пули не бросал, голосом обреченного, но твердо отвечал Петров. А уж офицеров тем более не брошу.
Марков перевалился с каблука на носок, привстал на цыпочки, бравируя пренебрежением к свистящим вокруг пулям.
Что ж, господа, устали отдыхайте. Не сыровато лежать? Глядите, не простудитесь. А я пойду, пожалуй. Скучно тут, знаете ли
Генерал пружинистым шагом прошел между ротмистром и юношей-кадетом. Николаю Андреевичу почему-то бросились в глаза голенища хромовых сапог правое надорвано и наспех застегано белой дратвой.
Погодите, Сергей Леонидович, привстал подполковник. Положим половину людей. И так уже, он махнул рукой, Краснянский и Власов убиты, Лазарев ранен. Кажется, тяжело.
Нечего годить, отрезал Марков. На том свете годить будем.
Сорвал папаху, закричал, срываясь на фальцет:
Господа офицеры! За Бога, Россию и Корнилова!!! За мной! Ура!!!
Нечего годить, отрезал Марков. На том свете годить будем.
Сорвал папаху, закричал, срываясь на фальцет:
Господа офицеры! За Бога, Россию и Корнилова!!! За мной! Ура!!!
И бросился вперед, переходя на трусцу.
Цепь поднялась. Офицеры дали залп с колена и пошли за командиром. Вжимали головы в плечи, опасливо провожали краем глаз горячую, пахнущую горелым порохом и металлом смерть, но пошли.
Пожилой ротмистр выстрелил еще два раза, метя в мелькающий за щитком «максима» черный бушлат, а потом побежал, до боли вцепившись в полированный приклад.
За Корнилова! Ур-р-ра!!!
На бегу Николай Андреевич пару раз оглядывался на искаженное яростным криком лицо Сережи, потом под ноги ему свалилась фигура в долгополой кавалерийской шинели. Перепрыгивая тело, ротмистр узнал убитого капитан Грузской, еще вчера вечером мечтавший о бане и читавший по памяти стихи Гумилёва.
Пулемет внезапно замолк.
Вот и неглубокие, с ленцой отрытые не на полный профиль, окопы красных. Перекошенные страхом лица, спины в серых солдатских шинелях, втоптанная в жирную глину бескозырка.
Далеко впереди, позади станционных построек тоже крики «ура», перестук ружейных выстрелов.
Корниловцы в тыл зашли! на бегу бросил подполковник. Не выдал Неженцев, вовремя поспел.
Бой закончился быстро.
Еще мгновение назад люди кричали, стреляли, тыкали друг друга штыками, готовые, казалось, голыми руками рвать противника И вдруг на тебе тишина. Только одиночные выстрелы добивают спрятавшихся большевиков, да стоны раненых. Своих раненых, потому что чужих приканчивали без малейшего сострадания. В этой войне пощады не давали и не просили.
Николай Андреевич присел, привалился плечом к пристанционному забору из крашеного в веселенький голубой цвет штакетника. Сплюнул под ноги густой тягучей слюной. Ярость и накал борьбы сменились отупляющим холодным безразличием. Что-то кричал, надрываясь, Марков. Кажется, благодарил. Подполковник осматривал личный состав, недовольно качал головой, подсчитывая потери.
Окруженный десятком текинцев прорысил вдоль станции Корнилов. Такой же усталый, как и его мышастый калмыцкий жеребец. Трехцветное полотнище флага трепетало на длинном древке в руках темноликого командира конвоя.
Что худо, Николай Андреевич? Петров задержался на секундочку. Не те ваши годы, чтоб в штыки бегать.
Пустое, Иван Карпович, отмахнулся ротмистр, не в таких переделках бывал. Вы Сережу не видали?
Подпоручика Ларина? ротный посуровел.
Его.
Боюсь вас огорчить. Знаю, вы к нему как к сыну относились
Оставьте, господин полковник, я ж не барышня кисейная. Что с ним?
Видел, упал. Как вдоль насыпи бежали. Вроде споткнулся, а сейчас нигде не вижу.
Спасибо, пойду поищу, Николай Андреевич поднялся усталости словно и не бывало.
Подпоручика он нашел, как и сказывал подполковник Петров, у подножья высокой железнодорожной насыпи. Сергей лежал лицом вниз, подтянув колени под живот, словно собирался встать. Но встать уже не мог. Никогда. Тонкая струйка крови перестала течь из простреленного виска, загустела, слиплась сосульками на русом вихре.
Ротмистр сел, где стоял на влажный, покрытый капельками росы щебень. Прикрыл остекленевшие глаза покойного.
Прости, Ученик. Если сможешь Стань тем, кем всю жизнь мечтал.
Заскрипели камешки под подошвой сапог.
Ротмистр Пашутин, подошедший поручик дернул щекой, поправил висящую по-охотничьи дулом вниз винтовку, подполковник зовет.
Передайте подполковнику сию минуту буду.
Поручик ушел быстрым шагом, поддерживая правой, здоровой, рукой заведенную в перевязь левую.
Пашутин наклонился над телом Ларина, расстегнул шинель и вытащил из внутреннего кармана изящный, вырезанный из желтоватой кости амулет сжавшийся для прыжка зверь, по виду волк, но с головой человека. Секунду, другую постоял в бездействии. Только глубокая морщина легла между насупленных бровей. Потом тонкие и обманчиво слабые пальцы сжались, напряглись. Амулет хрустнул и осыпался на едва проклюнувшуюся травку одни верхушечки, не поймешь, какую именно костяной крошкой.