171. Л.В. Калинина с мужем. Страница из семейного альбома. 1959-60-е гг. Из архива Н.А. Филатовой
172. Бусы прозрачные голубые. Стекло. Замок винтовой. Нанизаны через узелок. Длина 38. Чехословакия. 1930-1940-е гг.
Поиск в разделе мемуаров интернет-журнала «Самиздат» обнаруживает множество стихов, эссе, рассказов, посвященных бусам. Очень часто авторы проводят некую параллель между судьбой героини и историей бус. Например, в рассказе Г.А. Ждановой после появления на свет дочери мать купила 80 бусин, с тем чтобы нанизывать на нитку по бусине в каждый ее день рождения. Судя по описанию, это были модные в то время граненые бусины из черного стекла (возможно, с люстром). К сожалению, прогноз матери, несмотря на увеличение среднего срока жизни, оказался слишком оптимистическим. Героиня рассказа разорвала бусы, когда ей исполнилось 60 лет, и умерла на следующий день.
В книге Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой» есть небольшая вставная новелла о глухой девушке Кате, которой перед Первой мировой войной жених-студент подарил темно-бордовые бусы из каких-то уральских камней. Студент с войны не вернулся. Катя занялась разведением гусей, постепенно старилась, но бусы не снимала никогда. Семья, описанная в этой книге, жила в Риге, и, когда в 1940 году Латвию присоединили к СССР, солдаты вздумали национализировать Катиных гусей. В схватке за гуся бусы разорвались и рассыпались по земле. Найти удалось только одну бусину. Катя хранила ее всю жизнь, а после ее смерти бусину взяла Катина сестра Матрена. Она подарила ее своей правнучке, потом бусина перекочевала к умирающему мужу Матрены и вернулась к Матрене обратно, связав таким образом четыре поколения семьи Ивановых.
Бусы как символ связи событий, составляющих судьбу человека, появляются у многих писателей и поэтов. Возможно, именно на это намекает образ нанизывающей бусы девушки из стихотворения Б. Пастернака «Недотрога, тихоня в быту» (1956):
Ты с ногами сидишь на тахте,
Под себя их поджав по-турецки.
Все равно, на свету, в темноте,
Ты всегда рассуждаешь по-детски.
Замечтавшись, ты нижешь на шнур
Горсть на платье скатившихся бусин.
Слишком грустен твой вид, чересчур
Разговор твой прямой безыскусен
Неслучайным является, по-видимому, появление бус и в другом произведении Пастернака в романе «Доктор Живаго». Когда друзья провожают
Пару, уезжающую вместе с мужем в провинцию, подруга приносит ей в подарок чудесные бусы: «Она вынула из саквояжа завернутую в бумагу шкатулку, развернула ее и, отщелкнув крышку, передала Ларе редкой красоты ожерелье.
Начались охи и ахи. Кто-то из пьяных, уже несколько протрезвившийся, сказал:
Розовый гиацинт. Да, да, розовый, вы что думаете. Камень не ниже алмаза.
Но Надя спорила, что это желтые сапфиры. Усадив ее рядом с собой и угощая, Лара положила ожерелье около своего прибора и смотрела на него, не отрываясь. Собранное в горсточку на фиолетовой подушке футляра, оно переливалось, горело и то казалось стечением по каплям набежавшей влаги, то кистью мелкого винограда». Может быть, ожерелье и не было таким драгоценным, как это представлялось бедным студентам, но Лару явно что-то притягивало к нему.
Лара и ее гости засыпают и не слышат, как в комнату пробирается вор. Внезапно проснувшись, она видит «какое-то рябое страшилище с лицом, рассеченным шрамом от виска к подбородку. Тогда она поняла, что к ней забрался вор, грабитель, и хотела крикнуть, но оказалась не в состоянии издать ни звука. Вдруг она вспомнила про ожерелье и, украдкой поднявшись на локте, посмотрела искоса на обеденный стол. Ожерелье лежало на месте среди крошек хлеба и огрызков карамели, и недогадливый злоумышленник не замечал его в куче объедков». Вору Ларина драгоценность, в конце концов, не достается, но картина прекрасного ожерелья, валяющегося среди объедков, ассоциируется в глазах читателя с исковерканной судьбой самой Лары.
Отдельный сюжет в ряду тех, что посвящены скрытой мистике бус, составляют истории о роли украшений в жизни М.И. Цветаевой. Из писем самой Марины Ивановны и воспоминаний ее современников возникает ощущение какой-то особенной, личной связи поэта с этими, казалось бы, безделушками. По свидетельству ее гимназической подруги, Марина с детства была неравнодушна к бусам. Будучи вместе с классом в Крыму, «она часто покупала ожерелья из всевозможных ракушек, разноцветных камушков.
Бывало, перебирает их пальцами, прислушивается к их шелесту, скажет с улыбкой: Люблю эти гадюльки, потом нацепит на себя. И они к ней шли» (С. Липеровская. Юные годы // Воспоминания о Марине Цветаевой. М., 1992). Эта любовь не покидала ее всю жизнь.
Примером непреодолимого влечения к понравившейся ей вещи может служить отрывок из письма Марины Ивановны к А.Э. Берг от 23 июня 1936 года: «Дорогая Ариадна, у меня есть для Вас для нас с Вами один план, не знаю подойдет ли Вам. Дело в том, что мне безумно как редко что хотелось на свете хочется того китайского кольца лягушачьего Вашего бессмысленно и непреложно лежащего на лакированном столике. Я всё надеялась (это между нами, я с Вами совершенно откровенна, в этом вся ценность наших отношений, но откровенность требует сокровенности) итак, я всё надеялась, что 0<льга> Н<иколаевна>, под императивом моего восторга мне его в конце концов подарит я бы подарила и всю жизнь дарила вещи и книги, когда видела, что они человеку нужнее, своее чем мне но она ничего не почувствовала, т. е. полной его законности и даже предначертанности на моей руке (у меня руки не красивые, да и кольцо не красивое, а mieux или pire [лучше или хуже. Прим, ред.], да и не для красоты рук ношу, а ради красоты их и для радости своей) но она ничего не почувствовала, п. ч. она другая, и к вещам относится не безумно, а трезво итак, возвращаясь к лягушке (в деревне их зовут лягва). Если бы Вы мне каким-нибудь способом добыли то кольцо (ибо Вы бы мне его подарили мы одной породы), я бы взамен дала Вам теперь слушайте внимательно и видьте мысленно: большое, в два ряда, ожерелье из темноголубого, даже синего лаписа, состоящее из ряда овальных медальонов, соединенных лаписовыми бусами. Сейчас посчитала: медальонов семь, в середине самый большой (ложащийся под шейную ямку), потом параллельно и постепенно меньшие, но оба, против рисунка, немножко меньше, ибо я очерчивала, черточки указывают настоящий размер. Вещь массивная, прохладная, старинная и редкостной красоты: настолько редкостной, что я ее за десять лет Парижа надела (на один из своих вечеров) один раз, ибо: овал требует овала, а у меня лицо скорей круглое, даже когда я очень худею, такая явная синева требует синих или хотя бы серых глаз, а у меня зеленые, а иногда и желтые, такая близость к лицу (первый ряд почти подходит под горло, второй лежит на верху груди) невольно требует красоты, а ее у меня нету.
Но вещь, даже на мне, была настолько хороша, что все сразу поняли мои стихи, потому что их не слушали, а только на меня смотрели (на нее!). И старый кн<язь> С. Волконский виды видывавший! все виды красоты Это одна из самых прекрасных вещей, которые я видел за жизнь. Cest quelque chose [Это что-то! Прим. ред.]. Вам эта вещь предначертана. Она настолько же Ваша, Вы как то кольцо мое и я. У Вас лицо с портрета, и даже портрета, и вещь с портрета. Вы абсолютно похожи.
И мы бы только поменялись своим, вернее вернули бы вещи на их настоящие места. Продать мою красоту я бы никогда не смогла, лучше бы зарыла в землю для будущих. Подарить Але? Но Аля с вещами (да и не только с вещами!) обращается так небрежно, я ей когда-то, в числе многого другого, подарила дивные крупные серебряные бусы каждая бусина другая на цепочке, порвала цепочку, половину бус постепенно растеряла, ничего. Сначала я ей говорила: собери, нанижи. Да, да. И так продадакала пять лет подряд. Колец моих тоже не носит, бессмысленно. Я люблю дарить в верные руки.
Но теперь главное: как выцарапать кольцо (которое им не нужно, вещь среди других). Если бы Вы, не упоминая о мне ни звуком, просто бы сказали (написали) 0<льге> Н<иколаевне>, что я в то кольцо влюбилась и что Вам страшно хочется мне его подарить она бы дала? Или выпросите у брата? Раз его. И предложите ему что-нибудь взамен на выкуп. (Но что он любит? и у него всё есть.)
Как было бы чудно! У Вас ожерелье, у меня кольцо. Ожерелье сейчас держу в руке холодное как лед, по холоду узнают настоящесть камня. (Символ!) А я бы Ваше кольцо никогда бы не снимала. (Оно перстень.) Словом, думайте. И отвечайте поскорее, ибо я в страсти нетерпения, а м. б. и в нетерпении (нетерпеже!) страсти».
Страстное отношение Марины Ивановны к подобным вещам определялось зачастую и связанными с ними воспоминаниями. Незадолго до отъезда из Парижа в СССР она пишет в Чехословакию своей подруге А. Тесковой (12 июня 1939 года): «Уезжаю в Вашем ожерелье и в пальто с Вашими пуговицами, а на поясе Ваша пряжка. Все скромное и безумно-любимое, возьму в могилу, или сожгусь совместно» (Марина Цветаева. Письма к Анне Тесковой. СПб., 1991).
По-видимому, с просьбой купить ей упоминаемое в письме ожерелье она обращалась к Тесковой за полгода до отъезда (в письме от 24 ноября 1938 г.): «Еще одна просьба: безумно хочу ожерелье (длинное) из богемского дымчатого (не белого!) хрусталя, граненого. Узнайте, сколько такое стоит: не вокруг шеи, а чтобы лежало на груди, т. е. длинное, граненое, дымчатое, по возможности из круглых и крупных бус (бывают modern какие-то кривые, я их не люблю), и я тогда Вам вышлю нужную сумму с оказией, а Вы мне его пошлете echantillon recommande (не знаю как по-чешски). Очень прошу Вас! Хотелось бы, чтобы все бусы были одной величины, не: на шее крохотные, потом больше, потом громадные, но если одинаковой величины не делают, то узнайте мне и цену постепенного лучшего (Помню, в Москве, на Кузнецком мосту: Богемский хрусталь графа Гарраха)».
Здесь речь идет не о горном хрустале, а о специальном стекле с повышенным содержанием окиси свинца или бария, благодаря чему увеличивается его коэффициент преломления и, соответственно, блеск изготовленных из него изделий. Такое стекло особенно высокого качества производили в чешском городке Гаррахов, названном в честь его бывшего владельца графа Яна Гарраха.
В конце письма Марина Ивановна еще раз напоминает о своей просьбе. Судя по всему, именно эти бусы, будучи уже в Москве, она предлагает своей знакомой поменять на книгу Державина в письме от 8 декабря 1940 года: «Милая Ольга Алексеевна, хотите меняться? Мне до зарезу нужен полный Державин, хотите взамен мое нефритовое кольцо (жука), оно счастливое, и в нем вся мудрость Китая. Или на что бы Вы, вообще, обменялись? Назовите породу вещи, а я соображу. Я бы Вам не предлагала, если бы Вы очень его любили, а я его очень люблю. Есть у меня и чудное ожерелье богемского хрусталя, вдвое или втрое крупнее Вашего. Раз Вы эти вещи любите» (М. Белкина. Скрещение судеб. М., 1988).
В это время Марина Ивановна была, по-видимому, все еще очень далека от реалий советского быта, о чем свидетельствует ее письмо в лагерь дочери Але: «А лубяную (коробку? Авт.) вроде банки я взяла к себе и держу в ней бусы. Не прислать ли тебе серебряного браслета с бирюзой для другой руки, его можно носить не снимая и даже трудно снять. И м. б. какое-нб кольцо?»
По-видимому, с просьбой купить ей упоминаемое в письме ожерелье она обращалась к Тесковой за полгода до отъезда (в письме от 24 ноября 1938 г.): «Еще одна просьба: безумно хочу ожерелье (длинное) из богемского дымчатого (не белого!) хрусталя, граненого. Узнайте, сколько такое стоит: не вокруг шеи, а чтобы лежало на груди, т. е. длинное, граненое, дымчатое, по возможности из круглых и крупных бус (бывают modern какие-то кривые, я их не люблю), и я тогда Вам вышлю нужную сумму с оказией, а Вы мне его пошлете echantillon recommande (не знаю как по-чешски). Очень прошу Вас! Хотелось бы, чтобы все бусы были одной величины, не: на шее крохотные, потом больше, потом громадные, но если одинаковой величины не делают, то узнайте мне и цену постепенного лучшего (Помню, в Москве, на Кузнецком мосту: Богемский хрусталь графа Гарраха)».