Графика ночей - Сергей Решетнёв 2 стр.

Звёзды сверкают, словно глаза сирен,
Словно шипы на проволоке колючей.
Нет у тюрьмы ни часовых, ни стен,
Только снега без края, только мороз трескучей.
И расстояния, от которых кружится голова,
И одиночество  как фамильная драгоценность.
Холод нехотя уступает кровать,
Со сном душа покидает привычно бренность.
Звёзды расставлены, словно мины,
Их не избегнет ищущий света взгляд.
Господи, как же неумолимы
Мысли, что жизнью моей говорят.

Этот белый и многоголовый,
Хладодышаший, зимне-суровый,
Неподвижный, но цепкий  дракон 
Лижет ноги стальным языком.
Он пускает, как искры, простуду,
Там, где иней, он властвует всюду.
Два изогнутых к небу крыла
Раскатала до льда детвора.
Звёзд сверкает небесная сварка,
Ждут все люди от неба подарка,
И не знают, что там за работа
Не кончается даже в субботу,
И зачем неба чаша  без эха,
И судьбы нашей хватка  без меха.
Нам письмо  только снежная туча,
И кружок фонаря, как сургуч.
Там внутри  только клочья бумаги,
И позёмки длиннющие флаги,
Ни ключа, ни лица, ни заданий,
Только рваные хлопья меж зданий.
Я и сам догадался: дракон
Победить меня был обречён.
Но готовлю я меч свой чернильный,
Длинных фраз зарядил карабины,
Потеплее обул свои ноги,
И вхожу в его сны, как в берлоги.

А если бы килька была бы живой,
Каково бы ей было в консервной банке?
Я среди всех  до конца чужой,
А душа моя везде  иностранка.
Мне не понятен обычай копить добро,
И традиция укорачивать всех высоких.
Конституция выгоды  это уже старо.
Здесь царство стаи, здесь жабы  боги.
Я задыхаюсь в пыли инструкций
От выхлопов холостого трёпа,
Золото неба  несколько унций 
В сейфе министра, который напоминает гроб.
Разве по мне это  быть удобным,
Маслом пропитанным чужих мнений?
А если вселенная лишь утроба,
То почему же так страшно в ней?

Коридоры пройдены.
Кораблей до родины
Больше нет, и нет
Караванапоезда,
Все билеты проданы,
Только лето  озеро,
Берега  зима.
Обещанья листьями
Сыпались, да истина
Снегом их закрыла.
Лепестками  маками
Все надежды плакали,
Кончевы да ракины 
Дальше  пустота.
Может, путь закончился?
Может, надо пятиться?
И надежда  колется,
И удача  жалится.
Но не все фамилии говорят 
Проверено.
И редактор Немова
Помогает делом мне.
И простыми темами
Обхожусь пока.
Заколдован городом,
И язык  как олово.
Рот остывшей печью,
И не льётся речь моя.
А вот Миша Говоров,
Достаёт из короба
Новые стихи.
Как-то смог ведь Говоров
Выжить в этом городе,
Ну, и я  смогу.

Г.И.

Сколько женщин принял за фей,
Разве столько мне было нужно?
Вам теперь попугай милей
Нашей прежней и верной дружбы.
И зачем столько внешних благ,
Разве с ними мы не стареем?
Я не думал, что сам был маг,
Что из женщины сделал фею.
Разве может быть шубы мех
Нежен так, как мои слова?
Я вас чувствовал лучше всех,
А теперь я  в земле провал.
Вы в меня уже никогда
Не загляните  в пропасть жуткую!
Вы взорвали мою судьбу,
Да и выбросили наутро.

Разогнан по домам туман,
И отдано зиме пространство,
Как держит крепко нас капкан
Заботливого постоянства.
Мы все должны заледенеть,
Стать кристаллической судьбой,
До смерти холода созреть,
До вечности земли сырой.
Никто уже не совершит
Здесь подвига или открытья,
Проглотит души ящер  быт,
Но не заметим мы убытья.

Время неспешное  как мукомол,
Я не могу под него приспособиться,
Каждый закат  словно в сердце укол,
Я  как бумажный, а ночи  как ножницы.
Что мне назначено  то не успел,
В тесто замешано, в печи поставлено,
Я немотой и безумьем созрел,
Чувство в бесчувствие вплавлено.
Вот моё тело  горяч каравай,
Скоро ему и под нож,
Кровь из бутыли мою  наливай,
Солнцем свой рот обожжёшь.
Крошки остались и капли на дне.
Нету души, что грустит обо мне.

Праздников загадочный дурман
Пролетел  и сразу был забыт,
Господи, я был так часто пьян,
Что не знаю, как мне трезвым жить.
Сети чувств не уловили тайны,
От мечты остался лишь огарок.
Я мешаю долго ложкой чайной
Сожаленье  вечности подарок.
Как хочу я выйти из хандры
Как из дома затхлого наружу,
Нет черней и холодней дыры,
Чем дыра, где никому не нужен.

Праздников загадочный дурман
Пролетел  и сразу был забыт,
Господи, я был так часто пьян,
Что не знаю, как мне трезвым жить.
Сети чувств не уловили тайны,
От мечты остался лишь огарок.
Я мешаю долго ложкой чайной
Сожаленье  вечности подарок.
Как хочу я выйти из хандры
Как из дома затхлого наружу,
Нет черней и холодней дыры,
Чем дыра, где никому не нужен.

Тугая боль корсетом сжала грудь,
Неистов кашель, словно пламя в печке.
Я знаю, мне сегодня не уснуть,
Отвар моих страданий не облегчит.
Царапает внутри незримый коготок,
И судорога  пойманная рыба,
Как медленно плывут стена и потолок,
Вот так бы просто встать и из себя уйти бы.
А я держусь за грудь, там сердце, как сосуд
Расколотый давно, плоть рвёт при каждом вздохе,
И мёртвые часы бессмысленно идут.
И тащат разум мой по адовой дороге.

И вновь я в прорубь интернета
Ныряю прямо на крещенье,
Я превращаюсь в точку света,
Привычным стало превращенье.
Ищу любовь, ищу я муку,
Которые вернут мне сердце,
Но нахожу всё ту же скуку,
Расчёт, порок  за каждой дверцей.
По коридорам, галереям
Я прохожу, спеша к чему-то,
И так стремительно старею,
И не могу свой сон распутать.
Но страшно мне и пробужденье 
Холодной комнаты пустыня.
Продлись прекрасное виденье
В необозримой паутине.

Смелость травы бы мне пробивающей землю,
Смелость травы бы мне,
что любую почву приемлет.
Цельность бы мне ручья,
что любые проходит преграды,
Цельность бы мне ручья,
что един от родника до океана прохлады.

Слаженность мне бы садовой розы,
точнее её бутона.
Где же садовник мой? Белым листом икона.
Мне чистоту бы пальчиков пухлых новорождённого,
Всё что угодно, всё, что угодно,
но не отчаянье приговорённого.

Снег отступает и земля открыта.
И ночь съедает день без аппетита.
Ручей, на звёзды глядя, стекленеет.
Надежда друга обрести  слабеет.
Я нежность в прошлое отправил бандеролью,
Костюм безумца ветер мне готовит,
Я наступаю на блестящий лёд,
Как на отчаянье, что душу мне взорвёт.

Что чувствую? Внутри  и страх и страсть,
Страх не даёт счастливым быть,
Страсть не даёт упасть.
Что чувствую? Внутри  и боль и суету,
Боль не даёт себя любить,
А злюсь  полынь во рту.
На что я зол? На эту моль,
Что жрёт душевный скраб,
Телесная пугает голь 
И я заботы раб.
Усталый раб, безвольный раб,
Я прячу в сон свой день,
Безумию любому рад,
Мне сна не одолеть.
Что чувствую? Да только страх,
Что я уже пропал,
Я как кощей над златом чах,
Пока мой дух скучал.
Похлёбка, койка, интернет,
Стихи ушли, как слёзы.
Пусть входит в комнату рассвет,
Мне просыпаться  поздно.

Сильный ветер из оконных стёкол
Пузыри с утра пытался выдуть,
Было так в квартире одиноко,
Будто даже вещи скоро выйдут.
Сильный ветер повалил столбы,
Лопнули, как струны провода,
Рвался дух, как пепел из трубы
И безвольный нёсся в никуда.
Солнце выжгло светлых глаз белки,
Почернели, словно снег весной.
Словно смерть и юность  далеки,
Словно боль и жизнь  близки с тобой.

Я тёмен и дремуч, я слеп и слаб,
Как том философа немецкого раскрытый,
Я медленно ползущий к морю краб,
С клешнёй, зажавшей полный сердца свиток.
О, моря мир, о, мрамор глубины,
Прими моё засушенное тело,
В тебе до жизни созревают сны,
В тебе до плоти и любовь созрела.
На дно лагуны камнем опущусь,
Ты  только лоно, вечности невеста,
И, может быть, я тоже превращусь
У новой расы в орган неизвестный.

Пленительна любая красота,
Но женская  пленительна до мрака.
Отчаянна последняя черта,
Когда и губы смяты, как бумага.
И сброшена уже одежд листва;
И лона мох окутан паутиной,
И паучок, растущий, как трава,
Стремится прямо в мира сердцевину.
О, как остры у красоты все жала,
Как бабочек сто тысяч хоботки,
Они сосут напиток сердца алый,
И гибнут сотнями под тяжестью руки.
Ладонь имеет собственное зренье,
Ресницы-гусеницы бьются в кулаке,
Их выпустишь  и разлетятся тени,
Царапнут сожаленьем по щеке.
Как будто с клёна содрана кора,
Как лунные стволы мерцают ноги,
От гладкого и сонного бедра
Взгляд ужасом и судорогой сводит.

Пленительна любая красота,
Но женская  пленительна до мрака.
Отчаянна последняя черта,
Когда и губы смяты, как бумага.
И сброшена уже одежд листва;
И лона мох окутан паутиной,
И паучок, растущий, как трава,
Стремится прямо в мира сердцевину.
О, как остры у красоты все жала,
Как бабочек сто тысяч хоботки,
Они сосут напиток сердца алый,
И гибнут сотнями под тяжестью руки.
Ладонь имеет собственное зренье,
Ресницы-гусеницы бьются в кулаке,
Их выпустишь  и разлетятся тени,
Царапнут сожаленьем по щеке.
Как будто с клёна содрана кора,
Как лунные стволы мерцают ноги,
От гладкого и сонного бедра
Взгляд ужасом и судорогой сводит.

Твоя коса, как жгучая крапива,
Я пью твоё присутствие, как пиво,
Но не могу достаточно быть пьяным,
Чтоб отыскать пороки и изъяны.

Лужа света на полу, ледяного света лунного,
Господи, и мне уже не быть, ни влюблённым,
ни простым, ни юным.
Господи, и мне уже не петь, так свободно,
так легко и весело.
Онеметь скорее, онеметь.
Сна глотнуть холодного, небесного.
Что же так, за что неблагодать?
Страх стоит в рубашке белоснежной.
Как же мне и вправду умирать?
Правду я отдам за мир надежды.

Ты ведь знаешь, что я не люблю ни кого
Ни себя не люблю, ни её, ни его.
Я живу в неудобной и страшной квартире,
Ты ведь знаешь мой дом. Но страшнее жить в мире.
Мне общенье с людьми причиняет страданье,
Это так изнуряет, как боль от дыханья.
Люди видят друг друга  друг друга не видя,
Люди слышат друг друга  друг друга не слыша.
А я вижу, я слышу, мне жалко людей,
Не глядеть невозможно и страшно глядеть.
В их невежестве жутком, как в чёрной дыре,
Тонет сердце и свет, и любовь и Творец.

Разжаты пальцы, сжаты пальцы,
И миг опять неуловим,
И мысли, словно постояльцы,
Идут к другим, уходят в дым.
Закрыты веки, веки  камни,
И больно так смотреть на мир,
О главном хочется, о главном
Поговорить, но нету сил.
Я с астеническим синдромом
Лежу, безмолвием распят,
Меня толпы пугает гомон
И фотографий твёрдый взгляд.
И книги смотрят корешками,
И каждый видимый предмет
Уколет вдруг воспоминаньем:
Того, что было, больше нет.
Мне слово каждое  лицо.
Свет погашу, окно  закрыто.
Жизнь как хрустальное яйцо,
Пока разлукой не разбита.