Графика ночей - Сергей Решетнёв 3 стр.

Я жду какого-то знака,
Знака своей судьбы,
Я всматриваюсь во мрак,
И вижу  столбы, столбы.
Ночная дорога марта,
Кристальная, словно фраза,
Сужающаяся, как фартук
У горла лунного лаза.
Но этого пейзажа
Мне мало для знака свыше.
О, как бесконечно важно
Нам знать, что наш труд услышан.
Но кажется, всё напрасно,
Хозяина нет у мира,
Как солнечный день погасла
Горящая в сердце лира.

Это кризис среднего возраста.
Или это синдром не исполнившейся мечты.
Словно медведь гризли,
Надежда разбужена посреди зимы.
Кто-то увидит лето,
Но это буду, увы, не я.
Не то Актеон, не спутник я Одиссея,
То ли олень, то ли свинья.
И, когда я иду в толпе,
Мой зрачок
Отражает то рожки, то пятачок,
Так что в этом смысле
Трудно сказать, что я одинок.
Нет, понимаешь, уткнувшись в душевную муть,
Прошлого не вернуть.
А будущее  не достать.
Так и хочется убежать,
Но куда убежишь дальше провинции?
Только осталось спиться.
Но потеря лица, появление хвостика 
Это всё тоже не так-то просто.
Душа не разбивается враз
Ни копытом, ни каблуком,
От боли вздрагиваешь, как будто
Где-то внутри тебя грянул гром.
Смерть не то чтобы строит глазки,
Но играет в гляделки.
И все позывы, желания до того уж мелки,
Что хочется их затолкать обратно в небытиё.

Один мой друг вернулся из Чечни.
И он теперь не знает: как же жить.
Всем тем, чем дорожили там они,
Тем больше здесь не надо дорожить.
Что плакать, что стенать,
Работать надо, надо умирать.
Холодным стоиком смотреть в ночную мглу,
И знать  сегодня, завтра  я умру.
Тяжёлый дух спустился с диких гор,
И хлещет в памяти холодных слов укор,
Печаль ангиной горло обложила,
И бьётся под ребром дурная жила.
Бездарных жизней нет, бездарно их прочтенье.
О, без творца, несчастное творенье.

Как много здесь предательств, Боже, Боже!
А верность? Верность, милый мой, ха-ха, хо-хо!
Тут верность продаётся подороже
Наивности, и жить с ней не легко.
Неверен лист, что ветку покидает,
Неверен свет, что за гору уйдёт,
И каждая рука, что приласкает,
Потом, быть может, рану нанесёт.
Кипит во мне работа верной смерти,
А кто виновник? Не моё ли тело?
Душа эскизы будущего чертит,
Чтоб их потом отбросить так же смело.
Кто тот же, кем он был и в пять и в двадцать?
Кто сохранил былую благодать?
И никому из нас не оправдаться,
Себе мы позволяем предавать.
В сравненье с этим, что неверность другу!?
Нет больше долга, всё решают цены.
Я выбором всегда был загнан в угол,
Поскольку он возможностям  измена.

Слякоть сладко целовала туфли,
Падал снег, как сахар, в чай ночной.
Обходили лужи, словно чувства,
Говорили о других с тобой.

И такси так шинами шуршали,
Будто жарил кто яичницу во тьме.
Мы еще до жизни потеряли,
Ты и я, друг друга на Земле.

А теперь нашли, но чтоб узнать
Нам необходима эта ночь.
Падал снег, чтобы водою стать,
Падал свет, чтоб превратится в дочь.

Гроздья звезд. Вселенная во тьме.
Гроздья звезд, как капли на кустах.
И в твоих бриллиантовых глазах
Дождь идет. Идет по всей земле.

Капли на кустах, кровь на игле,
Острый приступ чувства красоты.
Пар воздушный нежен, как цветы,
Снег на ветви лег, как в феврале.

Мы полгорода с тобой прошли вдвоем,
Но не стали более близки.
Главные слова так велики,
Мы их просто не произнесем.

Словно груши окна золотые,
Кружится, как хлопья, разговор.
Счастье это тоже приговор,
Он приходит с неба, как стихия.

Можно так любить пламя.
Можно так любить знамя.
Можно так любить чистый лист.
Но, разве можно, так любить женщину?
Она сказала:
«Я хочу быть вещью, или, вернее,
Быть одной из твоих вещей».
Ты не знаешь, сколько ночей
Я закатал в бумажные шарики
И бросил их в пламя.
У меня слишком мягкая память,
Из нее вымываются годы.
Я не помню теперь погоды
В те дни, когда у судьбы
Менялось отчетливо настроение.
Но тебя не забыть, ты  мое продолжение,
Ты  моя память, и даже, в чем-то, воображение.

Наша любовь черна,
Чернее, чем чернозем.
С красным вином окна
Угольно-черный дом.

Наша любовь грешна
Темным нутром колодца,
Каждая страсть до дна
В черную глотку льется.

Наша любовь черна,
Чернее чумных ворон.
Наша любовь одна
Глубже, чем мертвых сон.

Я разучился счастье ощущать,
Ловить его, как бабочку, сачком,
И неба голубая благодать
Холодным будет встречена зрачком.

Глоток воды не радует в жару,
Тепло костра не веселит в ночи.
Я  Муромец, сидящий на печи,
Я все равно когда-нибудь умру.

Мной пойман был Разбойник-соловей,
Все подвиги совершены по списку.
Я мог бы стать вторым Царем царей,
Но как ни прячься  смерть повсюду близко.

Ее не устранит ничей указ,
И откупится от нее нельзя.
Смотрю на циферблат уж целый час.
Желанья и судьбы не сшить края.

Небо не может раскинуть руки тебе навстречу.
Небо не может открыть ни ворот,
 ни калитки.
Небу с тобой разговаривать нечем,
Кроме формул, как звезды в созвездья отлитых.

Нет никого, кроме тебя и меня в пространстве.
Может быть, во времени нет никого тоже.
Осень в природе так же красива в своем убранстве,
Как осень мыслей, и выводы их ощущаешь кожей.

Меньше становится листьев и больше воздуха.
Меньше заметен ветер и больше заметны ветви,
И вспоминаешь чаще того петуха,
Что тебе одолжил когда-то Асклепий.

И, просыпаясь утром, не спешишь умиляться,
Ждешь не кофе в постель, а бокал с цикутой.
Смерть  последнее чудо, с которым нельзя расстаться,
И каждое утро, может быть, казни утро.

Небо не может раскинуть руки тебе навстречу.
Небо не может открыть ни ворот,
 ни калитки.
Небу с тобой разговаривать нечем,
Кроме формул, как звезды в созвездья отлитых.

Нет никого, кроме тебя и меня в пространстве.
Может быть, во времени нет никого тоже.
Осень в природе так же красива в своем убранстве,
Как осень мыслей, и выводы их ощущаешь кожей.

Меньше становится листьев и больше воздуха.
Меньше заметен ветер и больше заметны ветви,
И вспоминаешь чаще того петуха,
Что тебе одолжил когда-то Асклепий.

И, просыпаясь утром, не спешишь умиляться,
Ждешь не кофе в постель, а бокал с цикутой.
Смерть  последнее чудо, с которым нельзя расстаться,
И каждое утро, может быть, казни утро.

А что напоминает дождь?
Холодных пальцев ласку?  Ложь.
Дождь не одушевлен.
Весь его разговор  динь и дон.
Его стук монотонен, его слог шепеляв.
Капля  боли не знает,
Кто виновен, кто прав.
Это всё в человеке, это в нем, он  живой.
Там  молочные Мекки и кисельный покой.
Там береза кричит, если сломанной быть,
Только там, только там  невозможно убить.

Мяч, взлетающий вверх 
Уже падает вниз.
Если есть понятие  грех,
Значит, бегрешных нет.
Если безгрешных нет,
То забота о репутации
Есть забота о пунктуации
В отсутствии языка.

Огромный мир  подросток торопливый,
Готов играть с улыбкой у дверей.
А я сижу  больной и несчастливый,
Я  старый негр, цыган, индус, еврей.

Я бы спрятал себя в сентябре, октябре,
Как в какой-нибудь тайной берлоге, норе
Запечатал небесной печатью,
И отправил навечно  на дачу.
Чтоб друзья приезжали ко мне ненадолго,
Чтоб трепались они обо всем, без умолку,
Чтобы пили вино, восторгались погодой,
А потом уезжали. А я, на полгода
Снова в спячку впадал,
И, так, где-нибудь в марте  вставал.
И, взглянувши на снег почерневший,
Говорил бы с улыбкой нездешней:
Нет, еще не пора, не пора,
То ручьи, то мороз, то жара.
А потом будет август и утро.
Пусть приснится опять Камасутра,
Пусть читают мне лекции Будда,
Рассел, Мендель, Фома Аквинат.
А еще, пусть увижу как будто
Я огромный корабль в океане,
И на палубе  милые лица.
А потом всё опять повторится.

Город медленно остывает.
Загорелых коленок жар 
Точно этот закат  ослепляет.
И звенит сожаленья комар.

Стрелка солнечных летних часов
Быстро впитана жадным песком.
До чего же идти хорошо
Рядом с девушкой с русой косой.

На цветах сарафана  пыльца,
Пальцы тонки, как ветви в воде,
Воздух плавит вдали голоса,
Заставляя их в небе висеть,

Как белье, на закатных лучах,
И смородина лопнув в руке
Еще слаще на спелых губах.
Липнут пальцы, как взгляды к тебе.

И так хочется пить из ковша,
Что в прихожей висит над ведром.
И прощанья печаль хороша,
Повторится поскольку потом.

Ты ведь знаешь, что солнцу трава не нужна,
Всё равно: что песок, что скала, что оазис,
Если я не любим, для чего засеваю слова,
Как цветок полевой в ценной,
тонкоизогнутой вазе,
Я стою, увядая, роняя вокруг лепестки.
В ночь перо обмакну,
испишу темнотой плотный мрак.
Если жизнь не понятна,
нужна ли нам ясность в стихи?
Как бы мы не решили 
случится, конечно, не так.

Снова плачет мать на кухне.
Отчего  не говорит.
До чего же в горле сухо.
На зубах тоска скрипит.
Начинать сначала поздно,
Эту песню надо петь.
Ледяной квартирный воздух
Лишь собой могу согреть.

Зачем мне спрашивать: О чем она там плачет?
Ее присутствие одно меня казнит.
Как страшен это любящий палач.
Иглой в груди  ее несчастный вид.
Мы проживаем в разных измереньях,
Я для нее не тот, кто сам себе.
Закрыто для нее иное зренье.
Я должен чванство слепоты терпеть.
И не могу оставить я калеку,
Живу, как с вечно сломанной ногой.
И рассказать об этом даже некому.
Нет никого с похожею душой.

Есть рифма четкая: молитва  битва.
Всё главное  живет как будто слитно.
Чтоб с тайны мира хоть чуть-чуть покров совлечь,
Холодный нужен ум, как острый меч.
Не зная жалости к себе и тем, кто рядом,
Любые слабости травя сарказма ядом,
Идти вперед, к такой великой цели,
Чтоб мысли перед нею леденели.
Уютный дом, прекрасная жена 
Привязанностей прочная стена.
Мятежный дух сметает все плотины,
Он видит ангелов, прозрачных, как гардины,
Иль так обострены и слух и взгляд,
Что все века с ним разом говорят.

Этот снег пришел за мной,
Убивать меня и гладить,
Падать крошкой ледяной
В ночь души и в день тетради.
Выпит синих слов бокал,
Стекла разом почернели.
Кто-то мой огонь забрал
И унес в свою пещеру.
Только светятся теперь
В темноте глаза безногих,
И душа, как дикий зверь
Клетку разума изводит.
Только огненная мысль
Брызнет в стены рикошетом.
Снег идет, стирая жизнь,
Как забвенье за поэтом.
Сколько ласки в забытье,
Неги в дреме непризнанья,
Никуда мне не уйти
От холодного дыханья.
Я целую слой за слоем
Долгожданную тоску,
Больше славе не открою,
В гости к солнцу не приду.
В черных буквах  вырез в вечность,
Словно скважины замков.
Снег шипит, касаясь свечек,
И течет огонь из слов.