Союзпечаль. Стихотворения - Наташа Денисова 2 стр.

на моих ладонях, словно дерево,
прорастает юг,
но так мал, так робок этот росток.

до свидания, каин. мы расстанемся,
ты отправишься на восток,

а меня, как ребенка, примет земная твердь.
если ничто не способно
победить живущую в тебе смерть 
я возьму ее, будто дар.

каин, каин, говорит авель.
куда ты ушел, куда?

белый ангел ступает неслышно,
звезды срывает, словно глет в наших садах,
словно в наших садах хурму.
я не выдам тебя, я тебя спасу.
ведь сторож я брату моему.

это рыба кит, что живет в синеве густой
глаз твоих. не ходи, постой.
не дыши морозным воздухом, не беги сквозь снег,
ты рожден, чтоб ее хранить.

до весны гляди в остановок стынь,
стань понятливым и простым.

на литейном мосту не корми собак,
не прячь ночь в рукава.

это рыба кит. и поет она всем глухим
о том, как ветер срывает листву ольхи,
о том, как возвращаются те, кого ты не ждешь.

это рыба кит. и мир бережет для нее острый нож.
однажды в октябре, когда сон тих

это рыба кит, что живет в синеве
глаз твоих.

я влюблена в страну, которой нет.
когда-то в детстве я смотрела, как она спит.
о, как берег ее военно-морской флот,
и пламенел у сердца громкого алый флаг

зима жалела, не могла разомкнуть рук,
весна рыдала, был бульвар бел.

но пришел август,
сорвал с петель
двери.

и с тех пор каждый чувствует себя старым:
хемингуэем, сартром.

все было наоборот:
юрий гагарин умер и улетел.

soviet union, под кожею наших тел
звучат твои песни

как все мало в сравнении с тобой,
как все ничтожно, пусто, слепо.
ведь это ты недрогнувшей рукой
с души любого снимаешь слепок,

ведь это ты стучишь как в клеть
в зрачки нам,
это ты превратил смерть в смерть,
отдав своего сына.

и он ходит теперь по пятам
за нами, нищими и нагими,
претворяет шов в шрам,
небытие  в имя.

в детстве смотришь на небо,
и там  луна,
а на ней  авель и каин-братоубийца.

и внутри у тебя становится так темно,
так темно,
что даже сотня лун не сгодится.

вместе с запахом рос и трав
мы пьем молоко земное.

черное молоко чужих краев,
приучающее нас к боли.

изменяющее нас так,
превращающее нас в тени.

господи, верни все назад,
мы не чудовища,
мы дети, играющие на твоих коленях.

как все мало в сравнении с тобой,
как все ничтожно, пусто, слепо.
ведь это ты недрогнувшей рукой
с души любого снимаешь слепок,

ведь это ты стучишь как в клеть
в зрачки нам,
это ты превратил смерть в смерть,
отдав своего сына.

и он ходит теперь по пятам
за нами, нищими и нагими,
претворяет шов в шрам,
небытие  в имя.

в детстве смотришь на небо,
и там  луна,
а на ней  авель и каин-братоубийца.

и внутри у тебя становится так темно,
так темно,
что даже сотня лун не сгодится.

вместе с запахом рос и трав
мы пьем молоко земное.

черное молоко чужих краев,
приучающее нас к боли.

изменяющее нас так,
превращающее нас в тени.

господи, верни все назад,
мы не чудовища,
мы дети, играющие на твоих коленях.

никому не верь.
это ведь здесь башлачев выходил из таверн
в вечный снег, в вечный снег и смог.
и бежала собака худая со всех ног
за ним, дрожащим, как оголенный провод.
а затем наступало время, а затем наступал холод;

бесконечность для тех,
кто стал отсчитывать дни без

никому не верь. это ведь здесь укрывает наст
трамваи города трех революций.
и, кажется, где-то на остановке
печальный стоит бродский,
проклиная дожди или ветер,

или тех, кто забыл, что был светел,
кто не выдержал и покинул.

и вечер плывет синий,
и вечер плывет синий.

говорят, что грустные все в россии,
словно бы вода вместо крови,
словно бы текут енисей и лена
по венам которое поколение.

говорят, что мы  отголоски зимы
сумасшедшего семнадцатого года.

это правда.

никому не верь.
помнишь как у ахматовой:
«нас покориться никто не заставит»?
неужели ты не понимаешь,
что мы последние у заставы,
что за нами что-то, для чего не найти слов?

мы как деревья, расцветающие во дворах,
этих крохотных дворах панельных девятиэтажек.

цвети отважно.

тени твоих имен отданы на растерзание сырым садам.
я устала так, фараон, идти по твоим следам,
я устала земные глотать пески
в пустынях вязких.

здесь рыбам обрубают плавники
прежде, чем закидывать лески.

я кто без тебя? остов
римских больших кораблей,
верфей.

это ведь ты говорил «верь мне»,
это ведь ты умирал сотню
раз.
умирал, оставлял в мире,
наедине с этим солнцем старым.

мы всё живем, собираем бусы,
стекло нанизываем на нить,
словно
лететь так вечно, лететь,
плыть так.
но только вокруг воины чистят латы,
и жницы срезают серпом время.

а мне все кажется: твое я произнесу имя 
над выжженной землей разлетятся цапли,
белой полыни поникнут стебли,
и ты пройдешь среди вод египта.

и если тогда робко
не отведу своего взгляда 
все повторится опять. ветви
деревьев так шелестят иногда,
словно они  люди.

мы остались здесь.
наш корабль никогда не менял курс.
долго плыли мы по бескрайним просторам мрака.
мне неведомо, что такое страх, что такое грусть,
но тут люди  как пустые морские раковины.
они смотрят на небо и думают  там, вдали,
то и дело мерцают вспышки чужого света,
только кто и что бы ни говорил 
все это нечто незначительное,
как фонари, как огни торгового центра.

мне так холодно здесь, словно вокруг азот,
я задыхаюсь, будто выкачали весь воздух.
ты представляешь, у них никто никого не ждет,
максимум  нечто неодушевленное:
самолет, поезд.

и я знаю, что в тишине, до начала всего,
когда звезды были еще горячей плазмой,
наши души сделали из одинакового вещества,
но сейчас мы катастрофически разные.

мы остались здесь. это как медленно умирать,
истлевать огарком луны в их лесах сосновых.
мне вчера приснилось,
что ладони мои изранил земной град,
а сердце мое превращается в сверхновую.

все, что было в нем  твои письма, взгляд,
ударной волной сметает города на своем пути.

помнишь в детстве мы читали книгу о том,
что на задворках вселенной все-таки существует ад?
сделай что угодно, но только меня найди.

ты выходишь под время,
падающее эхом,
белой снежной крупой.
впереди лишь сизая темень,
вечный немой покой.

впереди лишь детские игры,
никакой войны и смерти,
дрожащая тишина.
только кому рассказать,
что видел
людей, которые до души достают дна?

они лежат теперь там, как живые,
растворяют в земле нерастраченное тепло.
и березы, что часовые,
дышат. и тяжело.

ты выходишь под время,
летящее пулями в тело,
медленно превращающее его в решето.
но здесь принято не быть смелым,
когда холодно  поднимать воротник пальто.

вот и все. вечера синевою
обволакивают май.
священной весною
не умирай.

говорят, что там, на периферии рая,
бабушка под яблоней молодая,

что ждет она первого свидания,
так и стоит столетия в ожидании.

на плечах у нее дальние дали,
дальние дали.

говорят, что выплакала глаза все,
а там просто не существует завтра.

знаю я, что в пригороде рая
дедушка вспоминает ее, засыпая.

снятся ему бледные холодные люди,
и среди них  молчаливая лида:

расплела золотую косу,
на щеках соленые стынут слезы.

так и засыпает,
в надежде почувствовать ее волос запах

а там просто не существует завтра.

я всегда была старше. я перерастала время так,
как перерастают мертвых.
пока в твоих городах менялись улицы и билборды,
президенты грустнели и уходили прочь

я росла. покинутая тобой дочь,
оставленная там,
в городе со смешным названием.

 иеффай, иеффай,
если ты будешь в бою ранен,
если тебя нигде не примут 
знай, что там, за беленой рамой,

где ты мне могилу вырыл,
я жду тебя, отданная на откуп богу этого мира,
я жду тебя, отданная на откуп богу этого мира.

я всегда была старше. я знала,
что ты мне не оставил силы,
что ты мне души не оставил.
я искала ее пока не устану,
до самой ночи пока не устану.

и в нашей стране рябиновой,
где нет ближних, есть только дальние
в нашей с тобой стране,
заключенной в фойе зала ожидания,
однажды я вновь увижу тебя:
испещренный дождем сентябрь,
электричка «москва-пункт назначения».
и я выну душу свою,
собранную из воздуха и древесных смол
 иеффай, иеффай вот твой шанс на спасение.
ведь за этим меня ты сюда привел?

словно черешневый цвет все эти расстояния.
рэй бредбэри спит и снятся ему поля,
побелевшие от снега и ожидания.
снится ему, что зима пришла

вперед осени,
и трамвайным гулом,
разбивающимся стеклом
целует города в губы,

и дышит так тяжело.

словно горький терн все эти расставания.
рэй бредбэри спит,
и снится ему, что мир
увезла голубоглазая девушка в чемодане
в ту самую секунду, когда он уходил.

ты так далеко от той станции,
где мы могли бы встретиться.
по радио говорят что-то о превосходстве нации,
о том, что планета все еще вертится.

и вот-вот ноябрь
станет дышать, как рыба,
раздувать жабры.
затем декабрь.

все эти одинаковые месяцы.
мне страшно. я словно в том самом сне,
иду по той самой лестнице
без перил.

и никто меня не окрикнул,
не остановил.

вот так улитка преодолевает расстояние
в сотню земных лет,
так корабли отправляются с края ванной
на тот свет.
мой друг, нет ничего невозможного!
мы  лишь только мысль.
и так тревожно нам,
так тревожно нам.
воздух весь
наполнен твоим дыханием.
и мхом зарастают раны
все, что ты строишь,
уже руины.

не спрашивай, по ком звонит колокол.
летят проекции соколов
ловить цыплят.
пока эта музыка будет тебя усыплять 
бодрствуй, бодрствуй.

луч далекой звезды острым
лезвием
разрезает комнату напополам.

где ты была?
где ты была?

вот так улитка преодолевает расстояние
в сотню земных лет,
так корабли отправляются с края ванной
на тот свет.
мой друг, нет ничего невозможного!
мы  лишь только мысль.
и так тревожно нам,
так тревожно нам.
воздух весь
наполнен твоим дыханием.
и мхом зарастают раны
все, что ты строишь,
уже руины.

не спрашивай, по ком звонит колокол.
летят проекции соколов
ловить цыплят.
пока эта музыка будет тебя усыплять 
бодрствуй, бодрствуй.

луч далекой звезды острым
лезвием
разрезает комнату напополам.

где ты была?
где ты была?

один-два-восемь-четыре-девять.
психогенную тишину нарушает робот.
что вам нужно? чай или кофе?
что вам нужно? чай или кофе?
мне необходимо избежать авиакатастрофы
во внутренней монголии.
не то, чтобы имелось в виду
географическое наименование,
просто, кажется, мое сердце
хочет открыть все краны,
просто, кажется, мое сердце
давно стало ненастоящим.
и, хотя оно сделано из живой ткани,
это не то сердце, которое тоскует по океанам
родной земли,
далекой родной земли.