Возможно, ответил Шико, но я, я взбешен до крайности, и меня мучит желание кого-то или что-то укусить, ну хотя бы зажаренную баранью ножку.
Король, сделав вид, что ничего не слышал, расстегнул плащ, положил его на постель, снял шляпу, приколотую к волосам длинными черными булавками, и швырнул в кресло. Затем устремился в переднюю, куда выходила дверь из комнаты Сен-Люка, смежной с королевской опочивальней.
Жди меня здесь, шут, приказал он, я вернусь.
О, не спеши, сын мой, сказал Шико, не торопись. Мне бы даже хотелось, продолжал он, прислушиваясь к удаляющимся шагам Генриха, чтобы ты подольше там оставался и дал бы мне время подготовить тебе маленький сюрприз.
Когда шум шагов совсем затих, Шико открыл дверь в переднюю и крикнул:
Эй, кто там есть!
Подбежал слуга.
Король изменил свое решение, сказал Шико, он велел подать сюда изысканный ужин на две персоны для него и для Сен-Люка. И советовал особое внимание обратить на вино. Да поторапливайтесь.
Слуга повернулся на каблуках и со всех ног помчался выполнять приказ Шико, ничуть не сомневаясь, что он исходит от самого короля.
Тем временем Генрих III, как мы уже говорили, прошел в комнату, отведенную Сен-Люку; последний, будучи предупрежден о королевском визите, лежал в постели и слушал, 56 как читает молитвы старик-слуга, последовавший за ним в Лувр и разделивший его заточение. В углу, на позолоченном кресле, опустив голову на руки, глубоким сном спал паж, приведенный Бюсси.
Одним взглядом король охватил всю эту картину.
Что это за юноша? подозрительно спросил он у Сен-Люка.
Разве вы забыли, ваше величество? Заперев меня здесь, вы милостиво разрешили мне вызвать одного из моих пажей.
Да, конечно, ответил Генрих.
Ну я и воспользовался вашим дозволением, государь.
Ах, вот как!
Ваше величество, вы раскаиваетесь в том, что даровали мне это развлечение? осведомился Сен-Люк.
Нет, сын мой, нет. Напротив. Забавляйся, сделай милость. Как ты себя чувствуешь?
Государь, сказал Сен-Люк, меня сильно лихорадит.
Оно и видно. У тебя все лицо пылает, мой мальчик. Пощупаем пульс, ты знаешь, ведь я кое-что смыслю в медицине.
Сен-Люк неохотно протянул руку.
Ну да, сказал король, пульс прерывистый, возбужденный.
О государь, простонал Сен-Люк, я и вправду серьезно болен.
Успокойся. Я пришлю к тебе моего придворного врача.
Благодарствуйте, государь, я не выношу Мирона.
Я сам буду ухаживать за тобой.
Государь, я не допущу
Я прикажу приготовить мне постель в твоей спальне, Сен-Люк. Мы будем болтать всю ночь, у меня накопилась уйма всякой всячины, которой я хотел бы с тобой поделиться.
Ах! в отчаянии воскликнул Сен-Люк. Вы называете себя человеком, сведущим в медицине, вы называете себя моим другом и хотите мне помешать выспаться. Черт возьми, лекарь, у вас странная манера обращаться с вашими пациентами! Черт возьми, государь, вы как-то уж слишком по-своему любите своих друзей!
Как! Ты хочешь остаться наедине со своими страданиями?
Государь, со мной Жан, мой паж.
Но он спит.
Вот потому-то я и предпочитаю, чтобы за мной ухаживали слуги; они хотя бы не мешают мне спать.
Ну, хоть позволь мне вместе с ним бодрствовать у твоего изголовья: клянусь, я заговорю с тобой, только если ты проснешься.
Государь, я просыпаюсь злющий как черт, и надо очень привыкнуть ко мне, чтобы простить все глупости, которые я наболтаю перед тем, как окончательно прийти в себя.
Ну хотя бы побудь при моем вечернем туалете.
А потом мне будет дозволено вернуться к себе и лечь в постель?
Само собой.
Коли так, извольте! Но предупреждаю, я буду жалким придворным, даю вам слово. Меня уже сейчас чертовски клонит ко сну.
Ты волен зевать сколько тебе вздумается.
Какой деспотизм! сказал Сен-Люк. * Ведь в вашем распоряжении все остальные мои приятели.
Как же, как же! В хорошеньком они состоянии. Бюсси отделал их лучше некуда. У Шомберга продырявлена ляжка, у дЭпернона запястье разрезано, как испанский рукав. Келюс все еще не может прийти в себя после вчерашнего удара эфесом шпаги по голове и сегодняшних объятий. Остаются дО а он надоел мне до смерти и Можирон, который вечно на меня ворчит. Ну, пошли, разбуди этого спящего красавца, и пусть он тебе подаст халат.
Государь, не соблаговолит ли ваше величество покинуть меня на минуту?
Для чего это?
Почтение
Подумаешь, какие пустяки.
Государь, через пять минут я буду у вашего величества.
Через пять минут, согласен. Но не более пяти минут, ты слышишь, а за эти пять минут припомни для меня какие-нибудь забавные истории, и мы постараемся посмеяться.
С этими словами король, получивший половину того, что он хотел получить, вышел, удовлетворенный тоже наполовину.
Дверь еще не успела закрыться за ним, как паж внезапно встрепенулся и одним прыжком очутился у портьеры.
Ах, Сен-Люк, сказал он, когда шум королевских шагов затих, вы меня снова покидаете. Боже мой! Какое мучение! Я умираю со страха. А что, если меня обнаружат?
Милая моя Жанна, ответил Сен-Люк, Гаспар, который перед вами, защитит вас от любой нескромности. И он показал ей на старого слугу.
Может быть, мне лучше уйти отсюда? краснея, предложила молодая женщина.
Если таково ваше непременное желание, Жанна, печально проговорил Сен-Люк, я прикажу проводить вас во дворец Монморанси, ибо только мне одному воспрещается покидать Лувр. Но если вы будете столь же добры, сколь вы прекрасны, если вы отыщете в своем сердце хоть какие-то чувства к несчастному Сен-Люку, пусть хотя бы простое расположение, вы подождете здесь несколько минут. У меня невыносимо разболятся голова, нервы, внутренности, королю надоест видеть перед собой такую жалкую фигуру, и он отошлет меня в постель.
Если таково ваше непременное желание, Жанна, печально проговорил Сен-Люк, я прикажу проводить вас во дворец Монморанси, ибо только мне одному воспрещается покидать Лувр. Но если вы будете столь же добры, сколь вы прекрасны, если вы отыщете в своем сердце хоть какие-то чувства к несчастному Сен-Люку, пусть хотя бы простое расположение, вы подождете здесь несколько минут. У меня невыносимо разболятся голова, нервы, внутренности, королю надоест видеть перед собой такую жалкую фигуру, и он отошлет меня в постель.
Жанна опустила глаза.
Ну хорошо, сказала она, я подожду, но скажу вам, как король: не задерживайтесь.
Жанна, моя ненаглядная Жанна, вы восхитительны. Положитесь на меня, я вернусь к вам, как только представится малейшая возможность. И, знаете, мне пришла в голову одна мысль, я ее хорошенько обдумаю и, когда вернусь, расскажу вам.
О том, как выбраться отсюда?
Надеюсь.
Тогда идите.
Гаспар, сказал Сен-Люк, не пускайте сюда никого. Через четверть часа заприте дверь на ключ и принесите его мне в опочивальню короля. Потом отправляйтесь во дворец Монморанси и скажите, чтобы там не беспокоились о госпоже графине, а сюда возвращайтесь только завтра утром.
Эти распоряжения, которые Гаспар выслушал с лукавой улыбкой, пообещав выполнить все в точности, вызвали на щеках Жанны новую волну яркого румянца.
Сен-Люк взял руку своей жены и запечатлел на ней нежный поцелуй, затем решительными шагами направился в комнату Генриха, который начинал уже выказывать беспокойство.
Оставшись одна, Жанна, дрожа от нервного напряжения, укрылась за пышными складками балдахина кровати, притаившись в уголке постели. Мечтая, волнуясь, сердясь, новобрачная машинально вертела в руках сарбакан и тщетно пыталась найти выход из нелепого положения, в которое она попала.
При входе в королевскую опочивальню Сен-Люка оглушил терпкий, сладостный аромат, пропитавший все помещение. Ноги Генриха утопали в ворохах цветов, которым срезали стебли из боязни, как бы они не приведи Бог! не побеспокоили нежную кожу его величества: розы, жасмин, фиалки, левкои, несмотря на холодное время года, покрывали пол, образуя мягкий, благоухающий ковер.
В комнате с низким, красиво расписанным потолком, как мы уже говорили, стояли две кровати, одна из них особенно широкая, хотя и была плотно придвинута изголовьем к стене, занимала чуть ли не третью часть помещения.
На шелковом покрывале этой кровати были вышиты золотом мифологические персонажи, они изображали историю Кенея, или Кениды, превращавшегося то в мужчину, то в женщину, и, как можно себе представить, для изображения этой метаморфозы художнику приходилось до предела напрягать свою фантазию. Балдахин оживляли также шитые шелком и золотом фигуры; ту его часть, которая, примыкая к стене, образовывала изголовье постели, украшали королевские гербы, расшитые разноцветными шелками и золотой канителью.
Окна были плотно закрыты занавесями из того же шелка, что и покрывало постели, этой же материей были обиты все кресла и диваны. С потолка, посредине комнаты, на золотой цепи свисал светильник из позолоченного серебра, в котором горело масло, источавшее тонкий аромат. Справа, у постели, золотой сатир держал в руке канделябр с четырьмя зажженными свечами из розового воска. Эти ароматические свечи, по толщине не уступавшие церковным, вместе со светильником хорошо освещали комнату.
Король восседал на стуле из черного дерева с золотыми инкрустациями, поставив босые ноги на цветочный ковер. Он держал на коленях семь или восемь маленьких щенят-спаниелей, их влажные мордочки нежно щекотали королевские ладони. Двое слуг почтительно разбирали на пряди и завивали подобранные сзади, как у женщины, волосы короля, его закрученные кверху усы, его редкую клочковатую бородку. Третий слуга осторожно накладывал на лицо его величества слой жирной розовой помады, приятной на вкус и источающей невероятно соблазнительный запах.
Генрих сидел, закрыв глаза, и с величественным и глубокомысленным видом индийского божества позволял производить со своей особой все эти манипуляции.
Сен-Люк, бормотал он, где же Сен-Люк?
Сен-Люк вошел. Шико взял его за руку и подвел к королю.
Держи, сказал он Генриху III, вот он, твой дружок Сен-Люк. Прикажи ему помазаться или, правильнее сказать, вымазаться твоей помадой, ибо, если ты не примешь этой необходимой предосторожности, случится беда: либо тебе, пахнущему так хорошо, будет казаться, что он дурно пахнет, либо ему, который ничем не пахнет, будет казаться, что ты слишком уж благоухаешь. Ну-ка, подайте сюда гребенки и притирания, добавил Шико, располагаясь в большом кресле напротив короля, я тоже хочу намазаться.