Ты думаешь, Бог дарует мне прощение?
О, за вас, государь, я не поручусь, я говорю только о себе, о вашем смиренном слуге. Чума меня возьми! Вы, вы греховодничали по-королевски, ну, а я грешил как жалкий любитель, как частное лицо. Надеюсь, в Судный день у Господа в руках будут разные весы и разные гири на них.
Король глубоко вздохнул и забормотал Confiteor, бия себя в грудь при словах mea culpa
Сен-Люк, сказал он, скажи наконец, не хочешь ли ты провести ночь в моей опочивальне?
Это зависит от того, ответил Сен-Люк, чем мы будем там заниматься.
Мы зажжем все свечи, я лягу, а ты почитаешь молитвы.
Благодарствую, государь.
Ты отказываешься?
Такое времяпрепровождение меня не соблазняет.
Это зависит от того, ответил Сен-Люк, чем мы будем там заниматься.
Мы зажжем все свечи, я лягу, а ты почитаешь молитвы.
Благодарствую, государь.
Ты отказываешься?
Такое времяпрепровождение меня не соблазняет.
Ты покидаешь меня в беде, Сен-Люк.
Нет. Я вас не покидаю. Отнюдь!
Неужели?
Если вам так угодно.
Конечно, мне угодно.
Но при одном условии sine gua non[3].
Каком?
Пусть ваше величество повелит накрыть столы, созвать придворных, и, ей-Богу, мы славно потанцуем.
Сен-Люк! Сен-Люк! вскричал король, охваченный ужасом.
В чем дело? сказал Сен-Люк. Я хочу подурачиться сегодня вечером. А у вас, государь, нет желания выпить и поплясать?
Но Генрих не отвечал. Его дух, порой столь жизнерадостный и бодрый, все больше и больше омрачался, казалось, король борется с какой-то тяготившей его тайной мыслью; так птица, к лапке которой привязан кусок свинца, не может взлететь и тщетно хлопает крыльями.
Сен-Люк, наконец произнес король замогильным голосом, видишь ли ты сны?
Да, государь, и очень часто.
Ты веришь в них?
Из благоразумия.
Как так?
Очень просто. Сны успокаивают, утешают в житейских горестях. К примеру сказать, прошлой ночью мне снился превосходный сон.
А именно? Расскажи.
Мне снилось, что моя жена
Ты все думаешь о ней, Сен-Люк?
Более чем когда-либо.
Ах! сокрушенно произнес король и возвел глаза к потолку.
Мне снилось, продолжал Сен-Люк, Что моя жена, сохранив свое прекрасное лицо, ибо, государь, жена у меня красавица
Увы, да, сказал король. Ева тоже была красавицей, нечестивый грешник, а Ева погубила нас всех.
Ах, вот почему вы настроены против моей жены! Но вернемся к моему сну, государь.
Я тоже видел сон, сказал король.
Итак, моя жена, сохранив свое прекрасное лицо, обрела крылья и тело птицы, и вот она, пренебрегая всеми решетками и запорами, перелетает через стены Лувра и с нежным, коротким криком прижимается головкой к стеклам моего окна, и я понимаю, что этим криком она хочет сказать: Открой мне, Сен-Люк, отвори окно, мой дорогой муженек!
И ты открыл? спросил король, находившийся на грани полного отчаяния.
А как же иначе? воскликнул Сен-Люк. Я со всех ног бросился открывать.
Суетный ты человек.
Суетный, если вам так угодно, государь.
Но тут, надеюсь, ты проснулся.
Напротив, государь, я всячески старался не просыпаться. Уж до того хорош был сон.
И нынешней ночью ты надеешься
Конечно, надеюсь на продолжение, и, не извольте гневаться, ваше величество, поэтому-то я и не могу принять ваше милостивое приглашение заняться чтением молитв. Если уж бодрствовать, государь, то я бы хотел, по крайней мере, получить взамен упущенного сновидения нечто равноценное. И, как я уже говорил, если бы ваше величество соблаговолило приказать, чтобы накрыли столы и послали за музыкантами
Довольно, Сен-Люк, довольно! сказал король, поднимаясь с места. Ты губишь себя, ты и меня погубишь, задержись я здесь у тебя еще немножко. Прощай, Сен-Люк, уповаю, что Небо, вместо того бесовского сна-искусителя, ниспошлет тебе сон во спасение, такой сон, который побудил бы тебя завтра покаяться вместе с нами, и тогда мы спасемся все вместе.
Сомневаюсь, государь, более того уверен, что общего спасения у нас не получится, и посему осмелюсь посоветовать вашему величеству нынче же вечером вышвырнуть за двери Лувра этого отпетого вольнодумца Сен-Люка, который решительно собирается умереть без покаяния.
Нет, сказал Генрих, нет, уповаю, что нынче ночью благодать Господня осенит и тебя, подобно тому, как она снизошла на меня, грешного. Доброй ночи, Сен-Люк, я буду молиться за тебя.
Доброй ночи, государь, а я за вас увижу сон.
И Сен-Люк затянул первый куплет более чем легкомысленной песенки, которую Генрих любил напевать, когда бывал в хорошем расположении духа; знакомый мотив заставил короля ускорить отступление, он захлопнул за собой дверь комнаты Сен-Люка и вернулся к себе, бормоча:
Господи, Владыко живота моего, Ваш гнев справедлив и законен, ибо мир с каждым днем делается все хуже и хуже.
VIII
VIII
О ТОМ, КАК КОРОЛЬ БОЯЛСЯ СТРАХА, КОТОРЫЙ ОН ИСПЫТАЛ, И КАК ШИКО БОЯЛСЯ ИСПЫТАТЬ СТРАХ
Выйдя от Сен-Люка, король увидел, что его приказ уже выполнен и весь двор собрался в главной галерее.
Тогда он осыпал своих друзей кое-какими милостями: сослал в провинцию дО, дЭпернона и Шомберга, пригрозил отдать под суд Можирона и Келюса, если они еще раз посмеют напасть на Бюсси, которому пожаловал свою руку для поцелуя, а своего брата Франсуа обнял и долго прижимал к сердцу.
К королеве он был чрезвычайно внимателен, наговорил ей массу любезностей, и придворные даже подумали, что теперь за наследником французского престола дело не станет.
Однако обычный час отхода ко сну приближался, и нетрудно было заметить, что король, насколько возможно, оттягивает свой вечерний туалет. Наконец часы в Лувре пробили десять; он раздумывал, кому бы поручить то занятие, от которого уклонился Сен-Люк.
Шико перехватил его взгляд.
Вот те раз! сказал он со своей обычной бесцеремонностью. Нынче вечером ты, кажется строишь мне глазки, Генрих. Может быть, ты ищешь, кому бы преподнести жирное аббатство с десятью тысячами ливров дохода? Сгинь, нечистая сила! А какой лихой приор из меня выйдет! Подавай сюда свое аббатство, сын мой, подари его мне.
Сопровождайте меня, Шико, сказал король. Доброй ночи, господа. Я иду спать.
Шико повернулся к придворным, подкрутил усы, принял грациозную позу и, томно закатив глаза, повторил, подражая голосу Генриха:
Доброй ночи, господа, доброй ночи. Мы идем спать.
Придворные закусили губы, король покраснел.
Ах, да, спохватился Шико, а где мой парикмахер, где мой брадобрей, где мой камердинер?
Нет, возразил король, ничего этого не будет. Начинается пост, и я приступил к покаянию.
Ах, до чего жаль помады, вздохнул Шико.
Король и шут вошли в уже знакомую нам королевскую опочивальню.
Так вот оно что, Генрих! сказал Шико. Стало быть, я в фаворе, не правда ли? Стало быть, без меня не обойдешься? Стало быть, я смазлив, смазливее этого купидона Келюса?
Замолчи, шут! приказал король. А вы оставьте нас, обратился он к слугам.
Слуги повиновались, дверь за ними закрылась, Генрих и Шико остались одни. Шико с удивлением посмотрел на короля.
Зачем ты их отослал? спросил он. Ведь нас с тобой еще не умастили притираниями. Может, ты хочешь намазать меня собственноручно, своей королевской десницей? Ну что ж! Эта епитимья не хуже любой другой.
Генрих не отвечал. Они были одни, и два короля, безумец и мудрец, посмотрели в глаза друг другу.
Помолимся, сказал Генрих.
Спасибо! Вот удружил! воскликнул Шико. Нечего сказать, приятное времяпрепровождение. Если ты за этим меня пригласил, то лучше мне вернуться обратно в ту дурную компанию, в которой я находился. Прощай, сын мой. Доброй ночи.
Останься! приказал король.
Ого! воскликнул Шико, выпрямляясь. Кажись, мы вырождаемся в тиранию. Ты деспот! Фаларис! Дионисий! Мне здесь надоело. Нынче я целый день по твоей милости обрабатывал плеткой из бычьих жил плечи своих лучших друзей, а пришел вечер и ты хочешь начать все сначала Чума меня возьми! Отложим это занятие, Генрих. Нас здесь всего двое, а коща двое дерутся каждый удар попадает в цель.
Замолчи ты, несносный болтун, прикрикнул на шута король, подумай о своих грехах.
Добро! Вот мы и договорились. Ты хочешь, чтобы я каялся? Ты этого от меня хочешь? Ну а в чем мне каяться? В том, что я сделался шутом у монаха? Confiteor Я раскаиваюсь, mea culpa Это моя вина, это моя вина, это моя тягчайшая вина!
Не богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, сказал король.
Ах, так! воскликнул Шико. Пусть лучше меня посадят в клетку со львами или с обезьянами, лишь бы не оставаться здесь, взаперти с королем-маньяком. Прощай, Генрих! Я ухожу.
Король схватил ключ от двери.
Генрих, у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не выпустишь отсюда, я кликну людей, я буду кричать, я сломаю дверь, я разобью окно. Я Я
Шико, печально сказал король, Шико, друг мой, ты пользуешься моим угнетенным состоянием.
A-а, я понимаю, ответил Шико, тебе страшно остаться совсем одному, все вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий. А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?
При слове страшно в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.
Во всем теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико подумал уж не заболел ли король на самом деле. Он испуганно следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:
Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со своим дружком Шико.
Король остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.
Да, сказал он, ты мой друг, мой единственный друг.
Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, заметил Шико.
Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?
Недостает приора и в аббатстве Питивье, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.
Несмотря на твои шутовские выходки, продолжал король, ты человек отважный.
Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.
И даже можешь дать разумный совет.
В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах, нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.
Замолчи, Шико, замолчи, час приближается, ужасный час.
Что на тебя опять накатило? спросил Шико.
Ты увидишь, ты услышишь.
Что я увижу? Кого услышу?
Подожди немного, и ты узнаешь все, все, что хочешь знать. Подожди.