Ну что, прошептал Генрих, ну что, теперь ты веришь, несчастный?
Постойте, сказал Шико.
Что ты затеваешь?
Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.
Что ты затеваешь?
Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.
Зачем это?
Затем, чтобы гнев Господень обрушился сначала на меня.
Ты думаешь, тогда он пощадит меня?
Ручаться не могу, но попробуем.
И с ласковой настойчивостью Шико вытолкнул короля из постели, а сам улегся на его место.
Теперь, Генрих, сказал он, садись в мое кресло и не мешай мне.
Генрих повиновался, он начинал понимать.
Ты не отвечаешь, снова раздался голос, это подтверждает твою закоснелость в грехе.
О! Помилуй, помилуй меня, Господи! взмолился Шико, гнусавя, как король.
Затем он прошептал Генриху:
Забавно, черт побери! Понимаешь, сын мой, Господь Бог не узнал Шико.
Что ты хочешь этим сказать? удивился Генрих.
Погоди, погоди, ты еще не то услышишь.
Нечестивец! загремел голос.
Да, Господи, да, зачастил Шико, я закоренелый грешник, заядлый греховодник.
Тоща признайся в своих преступлениях и покайся.
Признаюсь, сказал Шико, что вел себя как настоящий предатель по отношению к моему кузену Конде, чью жену я обольстил, и я раскаиваюсь.
Что, что ты там мелешь? зашептал король, Замолчи, пожалуйста! Эта история давно уже никого не интересует.
Ах, верно, сказал Шико, пойдем дальше.
Говори, приказал голос.
Признаюсь, продолжал мнимый Генрих, что нагло обокрал поляков: они выбрали меня королем, а я в одну прекрасную ночь удрал, прихватив с собой все драгоценности, и теперь раскаиваюсь.
Бездельник, прошипел Генрих, что ты там вспоминаешь? Все это забыто.
Мне обязательно нужно и дальше его обманывать, возразил Шико. Положитесь на меня.
Признаюсь, загнусавил шут, что похитил французский престол у своего брата, герцога Алансонского, которому он принадлежал по праву, после того как я, по всей форме отказавшись от французской короны, согласился занять польский трон, и теперь раскаиваюсь.
Негодяй, простонал король.
Речь идет не только об этом, заметил голос.
Признаюсь, что вступил в сговор с моей доброй матушкой Екатериной Медичи с целью изгнать из Франции моего шурина, короля Наваррского, предварительно поубивав всех его друзей, и мою сестру, королеву Маргариту, предварительно поубивав всех ее возлюбленных, в чем я искренне раскаиваюсь.
Ах ты, разбойник! гневно процедил король сквозь плотно сжатые зубы.
Государь, не будем оскорблять Всевышнего, пытаясь скрыть от Него то, что Ему и без нас доподлинно известно.
Речь идет не о политике, сказал голос.
Ах, вот оно что, слезливым тоном отозвался Шико. Значит, речь идет о моих правах, не так ли?
Продолжай! прогремел голос.
Чистая правда, Господи, каялся Шико от имени короля, я слишком изнежен, ленив, слабоволен, глуп и лицемерен.
Это верно, глухо подтвердил голос.
Я плохо обращаюсь с женщинами, прежде всего с моей женой, такой достойной особой.
Подобает возлюбить свою жену, как себя самого, и предпочитать ее всем на свете, наставительно изрек голос.
Ах, с отчаянием вскричал Шико, тогда я порядком нагрешил!
И вынуждаешь к греху других, подавая им пример.
Это правда, чистая правда.
Ты чуть было не погубил бедного Сен-Люка.
Как! возразил Шико. А ты уверен, Господи, что я еще не погубил его окончательно?
Нет, он еще не погиб, но может погибнуть, а вместе с ним и ты, если завтра же утром, и никак не позже, ты не отошлешь его домой, к семье.
Ага, прошептал Шико королю, сдается мне, что голос дружит с домом де Коссе.
И если ты сделаешь Сен-Люка герцогом, а его жену герцогиней в воздаяние за те дни, которые ей пришлось прожить соломенной вдовой
А если я не послушаюсь? сказал Шико, придав своему голосу явственную нотку несогласия.
Если ты не послушаешься, со страшной силой загремел голос, то будешь кипеть в большом котле, в котором уже варятся в ожидании тебя Сарданапал, Навуходоносор и маршал де Ретц!
Генрих III застонал. При этой угрозе его снова обуял дикий страх.
Чума на мою голову! выругался Шико. Заметь, Генрих, как Небеса интересуются господином де Сен-Люком. Черт меня побери, можно подумать, что добрый боженька сидит у него в кармане.
Но Генрих либо не слышал шуток Шико, либо, если он их слышал, они его не успокаивали.
Я погиб, растерянно твердил он, я погиб, этот глас свыше меня убьет.
Глас свыше! передразнил его Шико. Ах, на сей раз ты обманываешься. Голос сбоку, не более.
Как это голос сбоку? удивился Генрих.
Ну да, разве ты не слышишь, сын мой? Голос выходит из этой стены. Генрих, Господь Бог живет в Лувре. Вероятно, он, как и император Карл Пятый, решил завернуть во Францию по дороге в ад.
Безбожник! Богохульник!
Но это большая честь для тебя, Генрих. И я приношу тебе поздравления по сему случаю. Но, должен тебе сказать, ты весьма прохладно относишься к этой чести. Подумать только! Сам Господь Бог, собственной персоной, находится в Лувре и отделен от тебя всего лишь одной стенкой, а ты не хочешь нанести ему визит. Что случилось, Валуа? Я тебя не узнаю, ты стал просто неучтив.
В эту минуту какая-то хворостинка в углу камина с треском вспыхнула и осветила лицо Шико.
Выражение этого лица было таким веселым, даже насмешливым, что король удивился.
Как, сказал он, у тебя хватает наглости смеяться? Ты дерзаешь
Ну да, я дерзаю, ответил Шико, а сейчас ты и саму дерзнешь, или пусть чума меня заберет! Подумай хорошенько, сын мой, и сделай так, как я тебе говорю.
Ты хочешь, чтобы я пошел посмотреть
не приютился ли Господь Бог в соседней комнате.
Ну, а если голос опять заговорит?
А разве я не здесь и не смогу ответить? Даже очень хорошо, если я по-прежнему буду говорить от твоего имени и голос, который принимает меня за тебя, поверит, что ты остался в спальне, ибо он рыцарски доверчив, этот глас Божий, и совсем не знает своего мира. Подумать только, я уже целые четверть часа реву здесь, как осел, а он меня все еще не раскусил! Это унизительно для разумного существа.
Генрих нахмурился. Слова шута поколебали его несокрушимую веру.
Я думаю, ты прав, Шико, произнес он, и мне очень хочется
Ну, пошел, Шико подтолкнул короля к двери.
Генрих осторожно открыл дверь в переднюю, соединявшую опочивальню с соседней комнатой, которая, как мы уже говорили, раньше была комнатой кормилицы Карла IX, а теперь служила спальней Сен-Люку. Король, не успел сделать и четырех шагов, а голос уже с удвоенным жаром возобновил свои упреки. Шико отвечал на них самым жалостливым тоном.
Да, гремел голос, ты непостоянен, как женщина, изнежен, как сибарит, развращен, как язычник!
Увы! хныкал Шико. Увы! Увы! Разве я виноват, великий Господь, что ты сотворил мою кожу такой нежной, руки такими белыми, нос таким чувствительным, дух таким переменчивым. Но отныне с этим покончено. Господи, начиная с нынешнего дня я буду носить рубашки только из грубого холста, я буду сидеть на гноище, как Иов, я буду есть коровий помет, как Иезекииль.
Тем временем Генрих, идя по передней, с удивлением заметил, что, по мере того как голос Шико становился все глуше, голос его собеседника звучит все громче и, по-видимому, исходит из комнаты Сен-Люка.
Генрих уже собирался постучать в дверь, но тут увидел, что через широкую замочную скважину пробивается свет.
Едва он заглянул в эту скважину, как его бледное лицо побагровело от гнева. Он выпрямился и начал протирать глаза, словно не мог им поверить и хотел получше рассмотреть то, что увидел.
Черт возьми! пробормотал он. Мыслимое ли дело, чтобы надо мной посмели так надсмеяться?!
Вот что король увидел в замочную скважину.
Сидя в углу комнаты, Сен-Люк, облаченный в халат и узкие панталоны, выкрикивая в трубку сарбакана угрозы, которые Генрих принимал за Божье откровение, а рядом, опираясь на его плечо, стояла молодая женщина в белом прозрачном одеянии и время от времени вырывала сарбакан из рук Сен-Люка и кричала в него все, что ей приходило в голову, всякую чепуху, которую можно было сначала прочесть в ее лукавых глазах и на ее улыбающихся устах. Каждый раз, когда сарбакан опускался, раздавались взрывы хохота, ибо было слышно, как Шико плакался и сокрушался, с таким совершенством подражая гнусавому голосу своего хозяина, что королю в передней показалось, будто это он сам причитает и скорбит душой по поводу своих прегрешений.
Жанна де Коссе в комнате Сен-Люка! Дыра в стене! Меня провели! глухо прорычал Генрих. О! Негодяи! Они поплатятся за это!
Жанна де Коссе в комнате Сен-Люка! Дыра в стене! Меня провели! глухо прорычал Генрих. О! Негодяи! Они поплатятся за это!
И после одной особенно оскорбительной фразы, которую госпожа де Сен-Люк прокричала в сарбакан, Генрих отступил на шаг и с силой, неожиданной в столь изнеженном создании, одним пинком ноги высадил дверь; дверные петли оторвались, замок сломался.
Полуодетая Жанна со страшным криком бросилась под балдахин и закрылась шелковыми занавесками.
Сен-Люк, бледный от ужаса, с сарбаканом в руке, упал на колени перед белым от ярости королем.
Ах! вопил Шико из глубин королевской опочивальни. О! Смилуйся! Смилуйся! Спаси меня, Дева Мария, спасите меня, все святые я слабею, я
Но в соседней комнате все действующие лица только что описанной нами бурлескной сцены, мгновенно превратившейся в трагедию, застыли, не в силах произнести ни звука.
Генрих нарушил молчание одним словом, а оцепенение одним жестом.
Убирайтесь, сказал он, указывая на дверь.
И, не в силах сдержать порыв бешенства, недостойный короля, вырвал сарбакан из рук Сен-Люка и замахнулся им на своего бывшего любимца. Но Сен-Люк, словно подброшенный стальной пружиной, резко вскочил на ноги.
Государь, предупредил он, вы имеете право ударить меня только по голове, я дворянин.
Генрих со всего размаха швырнул сарбакан на пол. Какой-то человек наклонился и подобрал игрушку. Это был Шико. Услышав грохот выломанной двери и рассудив, что присутствие посредника будет нелишним, он поспешил в комнату Сен-Люка.
Предоставив Генриху и Сен-Люку без помех выяснять отношения, Шико бросился прямо к балдахину, за которым явно кто-то прятался, и извлек оттуда бедную, дрожавшую от страха женщину.
Вот так штука! сказал Шико. Адам и Ева после грехопадения! И ты их изгоняешь, Генрих? спросил он, обращаясь к королю.