В молодости дАртаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты, и стал бы помогать им против горожан, но такой пыл давно уже остыл в нем; к тому же у него в кармане было сто пистолей, полученных от кардинала, и он не хотел подвергать их разным случайностям, вмешавшись в толпу.
Он пошел в гостиницу без дальнейших расспросов. Бывало, дАртаньян всегда желал все знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже достаточно.
Его встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как дАртаньян сказал ей, что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за это непредвиденное появление, которое пришлось тем более кстати, что она очень боялась смятения на улице и теперь не располагала швейцарцем для охраны.
Она хотела завязать с дАртаньяном разговор, рассказать обо всем случившемся; но он велел подать ужин к себе в комнату и принести туда бутылку старого бургундского.
Прекрасная Мадлен была у него вышколена по-военному, иначе говоря, исполняла все по первому знаку; а так как дАртаньян на этот раз соблаговолил говорить, то его приказание было выполнено вдвое скорее обычного.
ДАртаньян взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сокращать доходов хозяйки, он удовлетворился комнаткой в верхнем этаже. Уважение, которое мы питаем к истине, вынуждает нас даже сказать, что эта комната помещалась под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
ДАртаньян удалялся в эту комнату, как Ахиллес в свой шатер, когда хотел наказать прекрасную Мадлен своим презрением.
Прежде всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком свой мешок, содержимое которого он не собирался пересчитывать, чтобы узнать, какую оно составляет сумму; через минуту ему подали ужин и бутылку вина, он отпустил слугу, запер дверь и сел за стол.
Все это было сделано дАртаньяном вовсе не для того, чтобы предаться размышлениям, как мог бы предположить читатель, просто он считал, что, только занимаясь всем по очереди, можно делать все хорошо. Он был голоден и потому поужинал; потом лег спать.
ДАртаньян не принадлежал к тем людям, которые полагают, что ночь добрая советчица: ночью дАртаньян спал. Наоборот, именно по утрам он бывал бодр, сообразителен и ему приходили в голову самые лучшие решения. Размышлять по утрам он уже давно не имел повода, но спал ночью всегда.
На рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и зашагал по комнате, соображая:
«В сорок третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я получил письмо от Атоса. Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при осаде Безансона. Помню, я сидел в траншее. Что он мне писал? Будто поселился в маленьком поместье, да, именно так, в маленьком поместье. Но где? Я как раз дочитал до этих слов, когда порыв ветра унес письмо. Следовало мне тогда броситься за ним, хотя ветер нес его прямо в поле. Но молодость большой недостаток для того, кто уже не молод. Я дал моему письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к чему, так что им следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об Атосе. Перейдем к Портосу
Я получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в своих поместьях в сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью, я был тогда в Беарне по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но я уже уехал из Беарна, когда оно пришло. Тогда оно отправилось по моим следам и чуть не нагнало меня в Монмеди, опоздав всего на несколько дней. В апреле оно попало наконец в мои руки, но так как шел уже апрель тысяча шестьсот сорок седьмого года, а приглашение было на сентябрь тысяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им воспользоваться. Надо отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими актами на именье».
ДАртаньян открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполненный пергаментами, относившимися к землям дАртаньяна, которые уже с лишком двести лет как вышли из владения его предков, и вскрикнул от радости. Он узнал размашистый почерк Портоса, а под ним несколько строчек каракуль, начертанных сухой рукой его достойной супруги.
ДАртаньян не стал терять времени попусту на перечитывание письма, содержание которого он знал, а прямо обратился к адресу.
Адрес был: «Замок дю Валлон».
Портос и не подумал дать более точные указания. В своей надменности он думал, что весь свет должен знать замок, которому он дал свое имя.
Проклятый хвастун! воскликнул дАртаньян. Он нисколько не переменился! А мне именно с него-то и следовало бы начать ввиду того, что он, унаследовав от Кокнара восемьсот тысяч ливров, не нуждается в деньгах. Эх, самого-то лучшего у меня и не будет! Атос так пил, что, наверное, совсем отупел. Что касается Арамиса, то он, конечно, погружен в свое благочестие.
ДАртаньян еще раз взглянул на письмо. В нем была приписка, в которой значилось следующее:
«С этой же почтой пишу нашему достойному другу Арамису в его монастырь».
В его монастырь? Отлично. Но какой монастырь? Их двести в одном Париже. И три тысячи во Франции. К тому же он, может быть, поступая в монастырь, в третий раз изменил свое имя? Ах, если бы я был силен в богословии, если б я мог только вспомнить предмет его тезисов, которые он так рьяно обсуждал в Кревкере с кюре из Мондидье и настоятелем иезуитского монастыря, я бы уже смекнул, какой доктрине он отдает предпочтение, и вывел бы отсюда, какому святому он мог себя посвятить. А не пойти ли мне к кардиналу и не спросить ли у него пропуск во всевозможные монастыри, даже женские? Это действительно идея, и, может быть, туда-то он и удалился, как Ахиллес. Да, но это значит с самого начала признаться в своем бессилии и с первого шага уронить себя во мнении кардинала. Сановники бывают довольны только тогда, когда ради них делают невозможное. «Будь это вещь возможная, говорят они нам, я бы и сам это сделал». И сановники правы. Но не будем торопиться и разберемся толком. От него я тоже получил письмо, от милого друга, и он даже просил меня оказать ему какую-то услугу, что я и выполнил. Да. Но куда же я девал это письмо?
Подумав немного, дАртаньян подошел к вешалке, где висело его старое платье, и стал искать свой камзол 1648 года, а так как наш дАртаньян был парень аккуратный, то камзол оказался на крючке. Порывшись в карманах, он вытащил бумажку: это было письмо Арамиса.
«Господин д'Артаньян,писал Арамис, извещаю Вас, что я поссорился с одним дворянином, который назначил поединок сегодня вечером на Королевской площади; так как я духовное лицо и это дело может повредить мне, если я сообщу о нем кому-нибудь другому, а не такому верному другу, как Вы, то я прошу Вас быть моим секундантом.
Войдите на площадь с новой улицы Святой Екатерины и под вторым фонарем Вы встретите Вашего противника. Я с моим буду под третьим.
Войдите на площадь с новой улицы Святой Екатерины и под вторым фонарем Вы встретите Вашего противника. Я с моим буду под третьим.
Ваш Арамис».
На этот раз даже не было прибавлено «до свидания». ДАртаньян пытался припомнить события: он отправился на поединок, встретил там указанного противника, имени которого он так и не узнал, ловко проткнул ему шпагой руку и подошел к Арамису, который, окончив уже свое дело, вышел к нему навстречу из-под третьего фонаря.
Готово, сказал Арамис. Кажется, я убил наглеца. Ну, милый друг, если вам встретится надобность во мне, вы знаете я вам всецело предан.
И, пожав ему руку, Арамис исчез под аркой. Выходило, что дАртаньян знал о местопребывании Арамиса столько же, сколько и о местопребывании Атоса и Портоса, и дело начинало казаться ему очень затруднительным, как вдруг ему послышалось, будто в его комнате разбили стекло.
Он сейчас же вспомнил о своем мешке и бросился к шкафчику. Он не ошибся: в ту минуту, как он входил в комнату, какой-то человек влезал в окно.
Ах, негодяй! закричал дАртаньян, приняв его за вора и хватаясь за шпагу.
Сударь! взмолился этот человек. Ради Бога, вложите шпагу в ножны и не убивайте меня, не выслушав. Я не вор, вовсе нет! Я честный и зажиточный буржуа, у меня собственный дом. Меня зовут Ай! Может ли быть? Нет, я не ошибаюсь, вы господин дАртаньян.
Это ты, Планше? вскричал лейтенант.
К вашим услугам, ответил Планше, сияя, если только я еще гожусь.
Может быть, сказал дАртаньян. Но какого черта ты лазишь в семь часов утра по крышам, да еще в январе?
Сударь, сказал Планше, надо вам знать хотя, в сущности, вам, пожалуй, этого и знать не надо.
Что такое? переспросил дАртаньян. Но сперва прикрой окно полотенцем и задерни занавеску.
Планше повиновался.
Ну, говори же! сказал дАртаньян, когда тот исполнил приказание.
Сударь, скажите прежде всего, спросил осторожно Планше, в каких вы отношениях с господином де Рошфором?
В превосходных! Еще бы! Он теперь один из моих лучших друзей!
А! Ну тем лучше!
Но что общего имеет Рошфор с подобным способом входить в комнату?
Видите ли, сударь Прежде всего нужно вам сказать, что господин де Рошфор в
Планше замялся.
Черт возьми, сказал дАртаньян. Я отлично знаю, что он в Бастилии.
То есть он был там, ответил Планше.
Как так был? вскричал дАртаньян. Неужели ему посчастливилось бежать?
Ах, сударь, вскричал, в свою очередь, Планше, если это, по-вашему, счастье, то все обстоит благополучно! В таком случае нужно вам сказать, что вчера, по-видимому, за господином де Рошфором присылали в Бастилию
Черт! Я это отлично знаю, потому что сам ездил за ним.
Но, на его счастье, не вы отвозили его обратно; потому что, если бы я узнал вас среди конвойных, то поверьте, сударь, что я слишком уважаю вас, чтобы
Да кончай же, скотина! Что такое случилось?
А вот что. Случилось, что на Скобяной улице, когда карета господина де Рошфора пробиралась сквозь толпу народа и конвойные разгоняли граждан, поднялся ропот, арестант подумал, что настал удобный момент, выкрикнул свое имя и стал звать на помощь. Я был тут же, услышал имя графа де Рошфора, вспомнил, что он сделал меня сержантом Пьемонтского полка, и закричал, что этот узник друг герцога Бофора. Тут все сбежались, остановили лошадей, оттеснили конвой. Я успел отворить дверцу, Рошфор выскочил из кареты и скрылся в толпе. К несчастью, в эту минуту проходивший мимо патруль присоединился к конвойным, и они бросились на нас. Я отступил к Тиктонской улице, они за мной, я вбежал в соседний дом, его оцепили, обыскали, но напрасно я нашел в пятом этаже одну сочувствующую нас особу, которая спрятала меня под двумя матрацами. Я всю ночь или около того оставался в своем тайнике и, подумав, что вечером могут возобновить поиски, на рассвете спустился по водосточной трубе, чтобы отыскать сначала вход, а потом и выход в каком-нибудь доме, который бы не был оцеплен.
Вот моя история, и, честное слово, сударь, я буду в отчаянии, если она вам не по вкусу.
Нет, напротив, сказал дАртаньян, право же, я очень рад, что Рошфор на свободе. Но ты понимаешь, что, попадись ты теперь в руки королевских солдат, тебя без пощады повесят?
Как не понимать? Черт возьми! воскликнул Планше. Именно это меня и беспокоит, и вот почему я так обрадовался, что нашел вас; ведь если вы захотите меня спрятать, то никто этого не сделает лучше вашего.