Сдержите ваше обещание до конца, и тогда, клянусь Богом, я сдержу свое.
Это ваше последнее слово, государь?
Да, последнее!
Подавленный, ошеломленный, побежденный в этой несправедливой битве, Габриэль понурился. И в тот же миг целый вихрь стремительных мыслей зародился в его голове.
Он отомстит этому бесчестному королю и этой коварной женщине. Он ринется в ряды протестантов! Он завершит назначение рода Монтгомери! Он насмерть поразит Генриха так же, как Генрих поразил старого графа. Он изгонит Диану де Пуатье, бесстыдную и бесчестную! Такова будет отныне его единственная цель, и он во что бы то ни стало достигнет ее!.. Но нет! За это время отец его успеет двадцать раз умереть! Отомстить за него хорошо, но спасти еще лучше! Взять штурмом город, пожалуй, легче, чем покарать короля!
Все последние месяцы его жизни мгновенно пронеслись перед его мысленным взором, и он, только что растерянный, отчаявшийся, вновь вскинул голову он решился!..
Король и Диана с удивлением, доходившим до страха, видели, как разглаживается его побледневшее чело.
Пусть будет так! вот все, что он сказал.
Вы надумали? спросил король.
Я решился, отвечал Габриэль.
Но как? Объясните!
Выслушайте меня, государь. Я хочу вам вернуть другой город взамен того, что отняли у вас испанцы. Этот шаг вам кажется, должно быть, отчаянным, невозможным, безумным Скажите откровенно, государь, вы ведь думаете именно так?
Верно, согласился Генрих.
Скорее всего, задумчиво произнес Габриэль, эта попытка будет стоить мне жизни, а единственным следствием ее будет то, что я прослыву смешным чудаком.
Но не я же вам это предложил, заметил король.
Конечно, рассудительнее всего отказаться, добавила Диана.
Но тем не менее я уже сказал: я решился! повторил Габриэль.
Генрих и Диана не удержались от возгласа удивления.
О, поберегите себя, сударь! воскликнул король.
Мне? Беречь себя? со смехом возразил Габриэль. Я уже давно принес себя в жертву! Но на сей раз, государь, пусть между нами не будет ничего недосказанного, ничего недослышанного. Пусть условия нашего договора, который мы заключаем перед Всевышним, будут ясны и четки. Я, Габриэль, виконт де Монтгомери, обязуюсь передать Франции некий город, находящийся всецело во власти испанцев или англичан. Под городом я разумею не замок, не поселок, а сильно укрепленный пункт. Никаких иносказаний, надеюсь, здесь нет.
Пожалуй, так, смущенно протянул король.
Но и вы, продолжал Габриэль, Генрих Второй, король Французский, обязуетесь по первому же моему требованию передать мне графа де Монтгомери. Вы согласны?
Король, уловив недоверчивую усмешку Дианы, ответил:
Согласен!
Благодарю вас, ваше величество! Но это не все: соблаговолите дать одну гарантию мне, бедному безумцу, который с открытыми глазами бросается в пропасть! Нельзя строго судить тех, кто обречен на смерть! Я не прошу у вас письменного обязательства, которое уронило бы ваше достоинство, да вы на это и не согласитесь. Но вот Библия, государь. Положите на нее королевскую длань и поклянитесь: "В обмен на стратегически важный город, которым я буду обязан одному лишь виконту де Монтгомери, я клянусь на священном писании возвратить свободу его отцу и наперед заявляю: если эта клятва мною будет нарушена, то все, что будет сделано указанным виконтом для покарания бесчестия вплоть до выступления против моей особы, я признаю верным и не наказуемым ни Богом, ни людьми". Повторите клятву, государь!
По какому праву вы требуете ее от меня? возмутился Генрих.
Я сказал, государь: по праву идущего на смерть.
Король еще колебался, но герцогиня с той же пренебрежительной улыбкой кивнула ему: мол, можно поклясться без всяких опасений.
Хорошо, я согласен, произнес Генрих, словно в каком-то роковом увлечении, и, положив руку на Библию, повторил клятву.
По крайней мере, вздохнул молодой человек, этого достаточно, чтобы избавить меня от сомнений. Свидетелем нашего нового договора была не только одна герцогиня, но и Всевышний. А сейчас у меня нет времени. Прощайте, государь Через два месяца либо я буду мертв, либо обниму своего отца.
Он откланялся и стремительно вышел из кабинета.
В первый момент Генрих был еще хмур и озабочен, но Диана разразилась хохотом.
Полноте, государь, почему вы не смеетесь? спросила она. Вам должно быть ясно, что этот безумец уже погиб, а его отец умрет в темнице! Можете смеяться, государь!
Я так и сделаю! ответил король и рассмеялся.
X
ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК УЗНАЕТ О ВЕЛИКОМ ЗАМЫСЛЕ
Герцог де Гиз, с тех пор как получил звание генерал-лейтенанта королевства, жил теперь в самом Лувре, в этой колыбели французских королей. Какие же грезы посещали по ночам честолюбивого главу Лотарингского дома? Какой путь прошли его сновидения с той поры, коща в лагере под Чивителлой он доверил Габриэлю свою мечту о неаполитанском престоле? Успокоился ли он теперь? Или, будучи гостем в королевском дворце, пожелал вдруг стать в нем хозяином? Не ощущал ли он прикосновения возложенной на его голову короны?
Вполне возможно, что именно в это время Франциск Лотарингский питал такие тайные надежды. И в самом деле: разве король, взывая к его помощи, не давал волю его дерзновенному честолюбию? Ведь доверив ему спасение Франции в годину тяжких испытаний, король сам признал, что он, Франциск де Гиз, первый полководец своего времени.
Герцог прекрасно сознавал, что признание его заслуг королем это еще далеко не все. Теперь нужно будет убедить в них всю Францию. А для этого необходимы блестящие победы над врагом, громовые дела. Для того чтобы Франция доверилась ему и пошла за ним, мало было загладить ее поражения нужно было ей принести победу.
Вот какие мысли обуревали герцога де Гиза после его возвращения из Италии.
Об этом же думал он и в тот самый день, коща Габриэль де Монтгомери заключил с Генрихом II новое безумное соглашение.
Стоя у окна и машинально барабаня пальцами по стеклу, Франциск де Гиз невидящим взором смотрел на залитый дождем двор. Кто-то осторожно постучал в дверь и, войдя с разрешения герцога, доложил о виконте дЭксмесе.
Виконт дЭксмес! воскликнул герцог де Гиз, обладавший памятью Цезаря. Виконт дЭксмес! Мой юный соратник по Мецу, Рента и Валенце! Впустите его, впустите немедленно!
Слуга поклонился и тут же ввел в комнату Габриэля.
Нужно сказать, что, покинув короля, мужественный юноша не колебался. Он пребывал сейчас в том редком для человека состоянии внезапного озарения, которое именуется вдохновением. И, войдя в покои герцога, он как бы невольно угадывал те неотвязные думы, которые не давали покоя Франциску де Гизу. Кстати, герцог был чуть ли не единственным, кто мог понять и помочь Габриэлю.
Герцог де Гиз бросился навстречу и заключил его в свои объятия:
А вот и вы, мой храбрец! Откуда прибыли? Что с вами было после Сен-Кантена? Как часто я вспоминал о вас, Габриэль!
Значит, вы еще не забыли о виконте дЭксмесе?
Черт возьми, он еще спрашивает! рассмеялся герцог. * Вы, очевидно, не привыкли напоминать о себе! Колиньи рассказал мне часть ваших сен-кантенских подвигов и притом еще добавил, что утаил лучшую их половину!
Не так уж много я сделал, с грустной улыбкой промолвил Габриэль.
Честолюбец! заметил герцог.
Это я-то честолюбец? усмехнулся Габриэль.
Но, хвала Господу, продолжал герцог, вы все-таки возвратились, и мы снова вместе, друг мой! Вспомните, какие планы мы строили в Италии. Ах, Габриэль, теперь Франции нужна ваша доблесть больше, чем когда бы то ни было!
Все, что я имею, и все, что умею, заявил Габриэль, посвящено благу отечества. Я жду только вашего знака, ваша светлость.
Спасибо, друг мой, ответил герцог. Поверьте мне, знака вам долго ждать не придется. Но, по правде говоря, чем больше я пытаюсь разобраться в обстановке, тем тяжелее и запутаннее она мне кажется. Мне нужно немедленно наладить оборону Парижа, создать гигантскую линию сопротивления врагу, остановить наконец его наступление. И, однако, все это не стоит и ломаного гроша, если я не перейду в наступление. Я должен, я хочу действовать, но как?..
И он замолк, как бы испрашивая совета у Габриэля. Он знал удивительную находчивость молодого человека и смутно надеялся, что и теперь он чем-то ему поможет. Но на этот раз виконт дЭксмес молчал и только вопрошающе смотрел на герцога.
Франциск Лотарингский продолжал:
Не корите меня за медлительность, друг мой. Вы же знаете: я не из тех, кто колеблется, но я из тех, кто размышляет. Так что не слишком-то порицайте меня, ибо я совмещаю решимость и рассудительность. Однако, добавил герцог, вы, кажется, озабочены сейчас еще сильнее, чем прежде
Не будем говорить обо мне, ваша светлость, прошу вас, перебил его Габриэль. Поговорим сначала о Франции.
Пусть так, согласился герцог. Тоща я вам откровенно скажу, что меня заботит. Мне думается, что самое главное сейчас совершить какой-нибудь великий подвиг и тем самым поднять дух наших людей, возродить нашу древнюю боевую славу. Нужно не ограничиваться восстановлением наших разрушенных укреплений, а возместить их хотя бы одной убедительной победой.
И я того же мнения, ваша светлость! воскликнул Габриэль, удивленный и обрадованный подобным совпадением их взглядов.
И вы тоже? переспросил герцог де Гиз. И вы тоже, должно быть, не однажды задумывались над бедами нашей Франции и о ее спасении?
Я часто думал об этом, признался Габриэль.
Но представляете ли вы себе всю трудность этого будущего подвига? спросил Франциск Лотарингский. Да и кто и коща на него решится?!
Ваша светлость, мне кажется, что я это знаю.
Знаете? воскликнул герцог. Так скажите, скажите, Габриэль!
Мой замысел не из таких, о которых можно рассказать в двух словах. Вы, ваша светлость, великий человек, но и вам, вероятно, он покажется фантастическим.
О, я не подвержен головокружениям, сказал с улыбкой герцог де Гиз.
Все равно, ваша светлость, проговорил Габриэль, я боюсь и заранее вам говорю, что на первый взгляд моя затея может показаться странной, бредовой, совершенно невыполнимой! Но, по сути, она только трудна и опасна.
Что ж, тем она увлекательней! воскликнул Франциск Лотарингский.
Тоща условимся, ваша светлость: вы не изумляетесь. Повторяю, однако: на пути немало опасностей. Но я знаю, как их избежать.
Тоща условимся, ваша светлость: вы не изумляетесь. Повторяю, однако: на пути немало опасностей. Но я знаю, как их избежать.
Если так, говорите, Габриэль, сказал герцог. Да кто там стучит, черт возьми! прибавил он с досадой. Это вы, Тибо?