И перед домом не собирается толпа, и среди соседей нет соглядатаев?
О, Бог мой, нет. С одной стороны у нас сосед достойный буржуа, который ни в чьи дела не вмешивается, а с другой соседка, дама, ведущая очень замкнутый образ жизни; за три недели, что она здесь проживает, я ее даже не видела. Все прочие мелкий люд.
Вот это меня очень устраивает.
Тем лучше, заметила г-жа Фурнишон.
Так вот, ровно через месяц, продолжал капитан, запомните хорошенько, сударыня, ровно через месяц
Значит, двадцать шестого октября
Совершенно верно, двадцать шестого октября.
Так что же?
На двадцать шестое октября я снимаю вашу гостиницу.
Всю целиком?
Всю целиком. Я хочу сделать сюрприз своим землякам это все офицеры или, во всяком случае, в большинстве своем военные, они собираются искать счастья в Париже. За это время их известят, чтобы они остановились у вас.
А как же их об этом известят, раз вы намереваетесь сделать им сюрприз? неосторожно спросила г-жа Фурнишон.
Ах, ответил капитан, явно раздосадованный этим вопросом, если вы, тысяча чертей, любопытны или нескромны
Нет-нет, сударь! поспешно вскричала испуганная г-жа Фурнишон.
Муж ее все слышал. От слов офицеры или, во всяком случае, военные сердце его радостно забилось.
Он тотчас же бросился к гостю.
Сударь, вскричал он, вы будете здесь хозяином, неограниченным повелителем, и никому, Бог ты мой, даже не вздумается задавать вам вопросы. Все ваши друзья будут радушно приняты.
Я не сказал друзья, любезный, заметил высокомерным тоном капитан, я сказал земляки.
Да, да, земляки вашей милости, это я оговорился.
Госпожа Фурнишон раздраженно отвернулась: розовый куст, ощетинившись, превратился в частокол составленных вместе алебард.
Вы подадите им ужин.
Слушаюсь.
Вы устроите их на ночлег, если к тому времени я не подготовлю им помещение.
Обязательно.
Словом, вы будете всецело к их услугам и никаких расспросов.
Все сделаем, как прикажете.
Вот вам тридцать ливров задатка.
Договорились, ваша милость. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И если бы вы пожелали убедиться в этом, отведав вина
Спасибо, я не пью.
Капитан подошел к окну и подозвал ординарца, оставшегося с лошадьми.
Тем временем мэтр Фурнишон кое о чем поразмыслил.
Ваша милость, сказал он (получив три пистоля, щедро выданные ему в задаток, мэтр Фурнишон стал именовать своего гостя ваша милость). Ваша милость, а как же я узнаю этих господ?
г- Ваша правда, тысяча чертей! Я ведь совсем забыл. Дайте-ка мне сургуч, бумагу и свечу.
Госпожа Фурнишон тотчас же принесла требуемое. Капитан приложился к кипящему сургучу кольцом, надетым на палец его левой руки.
Вот, сказал он, видите это изображение?
Красавица, ей-Богу.
Да, это Клеопатра. Так вот, каждый из моих земляков представит вам такой же точно отпечаток, а вы окажете гостеприимство подателю этого отпечатка. Понятно?
На сколько времени?
Еще не знаю. Вы получите соответствующие указания.
Так мы их ждем.
Блестящий капитан сошел вниз, вскочил в седло и пустил коня рысью.
В ожидании пока он вернется, супруги Фурнишон положили в карман свои тридцать ливров задатка, к величайшей радости хозяина, беспрестанно повторявшего:
Военные! Вот видишь, вывеска-то себя оправдала, мы разбогатеем от меча!
И, предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать все свои кастрюли.
VIII
СИЛУЭТ ГАСКОНЦА
Мы не осмелились бы утверждать, что г-жа Фурнишон проявила ту скромность, которой требовал от нее посетитель. К тому же она, вероятно, считала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению к нему, поскольку в вопросе о названии гостиницы он оказал поддержку ее мужу. Но так как ей предстояло выяснить гораздо больше того, что было сказано, она начала с подведения под свои догадки прочных оснований, именно с попыток разузнать, кто же был этот неизвестный всадник, который так щедро оплачивал прием своих земляков. Поэтому она не преминула спросить у первого же попавшегося ей на глаза солдата, как зовут капитана, проводившего в тот день учения.
Солдат, по характеру своему, вероятно, более осторожный, чем его собеседница, прежде всего осведомился, почему она его об этом спрашивает.
Да он только что вышел от нас, ответила г-жа Фурнишон, мы разговаривали, и, естественно, нам хотелось бы знать, кто он такой.
Да он только что вышел от нас, ответила г-жа Фурнишон, мы разговаривали, и, естественно, нам хотелось бы знать, кто он такой.
Солдат рассмеялся:
Капитан, проводивший учения, не стал бы заходить в Меч гордого рыцаря, госпожа Фурнишон.
А почему, скажите, пожалуйста? спросила хозяйка. Что, он для этого слишком важный барин?
Может быть.
Ну так я вам скажу, что он не ради себя лично заходил в гостиницу.
А ради кого?
Ради своих друзей.
Капитан, проводивший сегодня утром учения, не стал бы размещать своих друзей в Мече гордого рыцаря, ручаюсь в этом.
Однако же вы не очень-то с нами любезны. Кто же этот господин, который слишком знатен, чтобы размещать своих друзей в лучшей парижской гостинице?
Вы ведь спрашиваете о том, кто сегодня проводил учения, правда?
Разумеется.
Ну, так знайте, милая дамочка, что проводивший сегодня учения не кто иной, как господин герцог Ногаре де Л а Валет дЭпернон, пэр Франции, генерал-полковник королевской инфантерии и даже немножко больше король, чем сам его величество. Ну, что вы на это скажете?
Скажу, что если он был у нас сегодня, то нам оказана большая честь.
Употреблял он при вас выражение тысяча чертей?
Да, да! сказала на это г-жа Фурнишон, которая видела на своем веку немало удивительных вещей, и выражение тысяча чертей не было ей совсем незнакомо.
Можно себе представить, с каким нетерпением ожидалось теперь 26 октября.
Двадцать пятого вечером в гостиницу вошел какой-то человек и положил на стойку Фурнишона довольно тяжелый мешок с монетами.
Это за ужин, заказанный на завтра.
По скольку на человека? спросили вместе оба супруга.
По шесть ливров.
Земляки капитана откушают здесь только один раз?
Один.
Значит, капитан нашел для них помещение?
Видимо, да.
И посланец удалился, так и не пожелав отвечать на расспросы Розового куста и Меча.
Наконец вожделенное утро забрезжило над кухнями Меча гордого рыцаря.
В монастыре августинцев часы пробили половину двенадцатого, когда у дверей гостиницы остановились всадники, спешились и зашли в дом.
Они прибыли через ворота Бюсси и, вполне естественно, оказались первыми, прежде всего потому, что у них у всех были лошади, а затем ввиду того, что гостиница находилась в каких-нибудь ста футах от ворот Бюсси.
Один из них по бравому виду и богатой экипировке его можно было принять за начальника явился даже с двумя слугами на добрых лошадях.
Каждый из прибывших предъявил печать с изображением Клеопатры и был весьма предупредительно принят супругами, в особенности молодой человек с двумя лакеями.
Однако, за исключением этого последнего, гости вели себя довольно робко и даже казались несколько обеспокоенными. Видно было, особенно когда они машинально дотрагивались до своих карманов, что их одолевают немаловажные заботы.
Одни заявляли, что хотели бы отдохнуть, другие выражали желание прогуляться по городу перед ужином. Молодой человек с двумя слугами спросил, что новенького можно увидеть в Париже.
А вот, сказала г-жа Фурнишон, которой бравый кавалер пришелся по вкусу, если вы не боитесь толпы и вам нипочем простоять на ногах часа четыре, можете пойти поглядеть, как будут четвертовать господина де Сальседа, испанца, устроившего заговор.
Верно, сказал на это молодой человек, верно, я об этом деле слыхал. Обязательно пойду, черт побери!
И он вышел вместе со своими слугами.
К двум часам прибыли еще двенадцать путешественников небольшими группами.
Кое-кто явился в одиночку.
Один даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади, когда он пробивался через плотную толпу, с него стащили шляпу, и такие ловкие, что он не смог заметить, кто именно это сделал.
Впрочем, признавал он, вина всецело его: незачем было являться в Париж в шляпе с такой великолепной пряжкой.
Часам к четырем в гостинице Фурнишонов находилось уже около сорока земляков капитана.
Странное дело, сказал хозяин, они все гасконцы.
Что тут странного? ответила жена. Капитан же сказал, что соберутся его земляки. А раз он сам гасконец, то и земляки его должны быть гасконцами.
И правда, выходит, что так.
Ведь господин дЭпернон родом из Тулузы.
Правда, правда. Так ты по-прежнему считаешь, что это господин дЭпернон?
Ты же сам слышал он раза три пустил тысячу чертей.
Пустил тысячу чертей? с беспокойством спросил Фурнишон. Каких таких чертей?
Дурак, это его любимое ругательство.
Верно, верно.
Удивительно только одно: у нас всего сорок гасконцев, должно было быть сорок пять.
Но к пяти часам появились и пять последних гасконцев, так что постояльцы Меча были теперь в полном сборе.
Никогда еще гасконские физиономии не выражали подобного изумления: целый час в зале гостиницы звучали характерные гасконские проклятия и столь шумные изъявления восторга, что супругам Фурнишон почудилось, будто весь Сентонж, весь Пуату, весь Они и весь Лангедок завладели их столовой.
Некоторые из прибывших были знакомы между собой. Так, например, Эсташ де Мираду расцеловался с кавалером, прибывшим с двумя слугами, и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.
Каким образом ты очутился в Париже? спросил тот.
Я приехал по делу о наследстве. А ты, милый мой Сент-Малин?
Я получил должность в армии.
А, вот оно что. И за тобой опять увязалась старуха Лардиль?
Она пожелала меня сопровождать.
И ты не мог уехать тайком, чтобы не тащить с собой эту ораву, уцепившуюся за ее юбку?
Невозможно было: письмо от прокурора вскрыла она.
А, так ты получил письменное извещение о наследстве? спросил Сент-Малин.
Да, ответил Мираду.
И, торопясь переменить разговор, он заметил:
Не странно ли, что эта гостиница переполнена, а все постояльцы сплошь наши земляки?
Ничего странного: очень уж привлекательная вывеска для благородных людей, вмешался в разговор наш старый знакомый Пердикка де Пенкорнэ.