Попробую, сказал Митон, попробую.
И удвоил свои старания.
Осторожнее, милейшая! отчаянно завопил Фриар. Ваш осел наступает мне на пятки! Уф! Господин всадник, осторожнее, ваша лошадь нас раздавит! Черт побери, дружище возчик, ваша оглобля переломает мне ребра!
Пока мэтр Митон цеплялся за ветви изгороди, чтобы перебраться через нее, а мэтр Фриар тщетно искал какую-нибудь лазейку, чтобы проскользнуть низом, незнакомец поднялся, и точно циркуль одним движением своих длинных ног перешагнул через изгородь, да так, что ни одна ветка не задела его штанов.
Мэтр Митон, последовав его примеру, порвал штаны в трех местах. А с мэтром Фриаром дело обстояло еще хуже: он не мог перебраться ни верхом, ни низом и, подвергаясь все большей опасности быть раздавленным толпой, испускал истошные вопли. Тогда незнакомец протянул длинную руку, схватил Фриара за гофрированный воротник и ворот куртки и, приподняв, перенес его через изгородь, как малого ребенка.
Ого! вскричал мэтр Митон в восторге от этого зрелища, следя глазами за тем, как сначала вознесся, а затем опустился его друг мэтр Фриар. Вы похожи на вывеску Большого Авессалома!
Уф! выдохнул Фриар, почувствовав под собой твердую почву, как бы я ни выглядел со стороны, мне наконец-то удалось перебраться через изгородь, да и то лишь благодаря этому господину.
Затем, вытянувшись во весь рост, чтобы разглядеть незнакомца, которому он доходил только до груди, мэтр Фриар продолжал:
Век за вас буду Бога молить! Сударь, вы истинный Геркулес, честное слово, это так же верно, как то, что меня зовут Жан Фриар. Скажите же мне свое имя, сударь, имя моего спасителя, моего друга!
Последнее слово добряк произнес со всем пылом благодарного сердца.
Меня зовут Брике, сударь, ответил незнакомец, Робер Брике, к вашим услугам.
Вы, смею сказать, здорово мне услужили, господин Брике. Жена будет благословлять вас. А кстати, бедная моя женушка! О Боже мой, Боже мой, ее задавят в этой толпе! Ах, проклятые швейцарцы, они только и годны на то, чтобы давить людей!
Не успел мэтр Фриар договорить, как ощутил на плече чью-то руку, тяжелую, как длань каменной статуи.
Он обернулся, чтобы взглянуть на нахала, позволившего себе подобную вольность.
Это был швейцарец.
Фы хотите, чтоп фам расмосшили череп, трушок? спросил богатырского сложения солдат.
Мы окружены! вскричал Фриар.
Спасайся, кто может! подхватил Митон.
Оба они, будучи уже на пустыре, где ничто не преграждало им дорогу, пустились наутек, сопровождаемые насмешливым взглядом и беззвучным смехом длинноногого незнакомца. Потеряв их из виду, он подошел к швейцарцу, стоявшему тут на часах.
Фы хотите, чтоп фам расмосшили череп, трушок? спросил богатырского сложения солдат.
Мы окружены! вскричал Фриар.
Спасайся, кто может! подхватил Митон.
Оба они, будучи уже на пустыре, где ничто не преграждало им дорогу, пустились наутек, сопровождаемые насмешливым взглядом и беззвучным смехом длинноногого незнакомца. Потеряв их из виду, он подошел к швейцарцу, стоявшему тут на часах.
Рука у вас мощная, приятель, не так ли?
Ну та, сутарь, не слапа, не слапа.
Тем лучше, сейчас это важно, особенно если правда, что идут лотарингцы.
Они не итут.
Нет?
Софсем нет.
Так зачем же было запирать ворота? Не понимаю.
Та фам и не нушно понимать, ответил швейцарец, расхохотавшись над собственной шуткой.
Прафильно, трук, ошснь прафильно, сказал Робер Брике, спасипо.
И Робер Брике отошел от швейцарца и приблизился к другой кучке людей, а достойный гельвет, перестав смеяться, пробормотал:
Bei Gott! lch glaube er spottet meiner. Was ist das fur ein Mann, der sich erlaubt, einen Schweizer seiner koniglichen Majestot auszulachen? что в переводе означает: Клянусь Богом! Кажется, он надо мною смеялся! Что за человек, осмелившийся насмехаться над швейцарцем его королевского величества?
II
ЧТО ПРОИСХОДИЛО У СЕНТ-АНТУАНСКИХ ВОРОТ
Одну из собравшихся здесь групп составляло немало горожан, оставшихся вне городских стен после того, как ворота неожиданно заперли. Люди эти толпились вокруг четырех или пяти всадников весьма воинственного вида, которых, видимо, очень не устраивало, что ворота были на запоре, ибо они изо всех сил орали:
Ворота! Ворота!
Крики эти, с еще большей яростью подхваченные толпой, сливались в адский шум.
Робер Брике присоединился к горожанам и принялся кричать громче других:
Ворота! Ворота!
В конце концов один из всадников, восхищенный мощью его голоса, обернулся к нему и, поклонившись, сказал:
Ну не позор ли, сударь, что средь бела дня закрывают городские ворота, словно Париж осадили испанцы или англичане?
Робер Брике внимательно посмотрел на заговорившего с ним человека лет сорока сорока пяти. Человек этот, видимо, был начальником окружавших его всадников.
Осмотром Робер Брике, надо полагать, остался доволен, ибо он, в свою очередь, поклонился и ответил:
Ах, сударь, вы правы, десять, двадцать раз правы. Но, прибавил он, не хочу проявлять излишнего любопытства, однако все же осмелюсь спросить вас: по какой, на ваш взгляд, причине принята подобная мера
Да ей-Богу же, ответил кто-то они боятся, как бы не слопали ихнего Сальседа.
К черту! раздался чей-то голос. Добыча незавидная!
Робер Брике обернулся в ту сторону, откуда послышался этот голос с акцентом, выдававшим несомненнейшего гасконца, и увидел молодого человека лет двадцати пяти, опиравшегося рукой на круп лошади того, кто показался ему начальником.
Молодой человек был без шляпы вероятно, он потерял ее в суматохе.
У мэтра Брике, судя по всему, был наметанный глаз, но долго он ни на ком не задерживал своего внимания. Поэтому он быстро отвел взгляд от гасконца, видимо, не сочтя его стоящим внимания, и посмотрел на всадника.
Говорят, что этот Сальсед приспешник господина де Гиза, значит, он добыча знатная.
Да ну, неужто так говорят? спросил любопытный гасконец, весь превратившись в слух.
Да, говорят, ответил, пожимая плечами, всадник. Но теперь болтают много всякой чепухи!
Ах вот как, вмешался Брике, устремляя на него вопрошающий взгляд и насмешливо улыбаясь, вы, значит, думаете, сударь, что Сальсед не имеет отношения к господину де Гизу?
Не только думаю, но даже уверен, ответил всадник.
Тут он заметил, что Робер Брике сделал движение, означавшее: А на чем основывается эта ваша уверенность? и потому тотчас прибавил:
Если бы Сальсед был одним из людей герцога, тот, без сомнения, не допустил бы, чтобы его схватили и привезли из Брюсселя в Париж связанным по рукам и ногам, или, по крайней мере, попытался бы силой освободить пленника.
Освободить силой, повторил Брике, было бы очень рискованным делом. Удалась бы эта попытка или нет, но, исходи она от господина де Гиза, ему пришлось бы признать, что он устроил заговор против герцога Анжуйского.
Господина де Гиза такое соображение не остановило бы, сухо возразил всадник, я в этом уверен, и раз он не потребовал выдачи Сальседа и не защищал его, значит, Сальсед не его человек.
Простите, что я настаиваю, не унимался Брике, но я ничего не выдумал. Сведения о том, что Сальсед заговорил, вполне достоверны.
Где заговорил? На суде?
Нет, не на суде, сударь, под пыткой. Но разве это не все равно? спросил Брике с плохо разыгранным простодушием.
Вот это мило! Конечно, не все равно! Ладно, пусть утверждают, что он заговорил. Однако неизвестно, что именно он сказал.
Еще раз прошу извинить меня, сударь, продолжал настаивать Робер Брике, известно, и во всех подробностях.
Ну и что же он сказал? с раздражением спросил всадник, говорите, раз вы так хорошо осведомлены.
Я не хвалюсь своей осведомленностью, сударь, наоборот, я стараюсь узнать что-нибудь от вас, ответил Брике.
Ладно, ладно! нетерпеливо сказал всадник. Вы утверждаете, будто известны показания Сальседа; что же он, собственно, сказал? Ну-ка?
Я не могу ручаться, что это его подлинные слова, сказал Робер Брике; видимо, ему доставляло удовольствие дразнить всадника.
Но, в конце концов, какие же речи ему приписываются?
Говорят, он признался, что участвовал в заговоре господина де Гиза.
Против короля Франции, разумеется? Старая песня!
Нет, не против его величества короля Французского против его высочества герцога Анжуйского.
Если он в этом признался
То что? спросил Робер Брике.
то он негодяй! нахмурясь, произнес всадник.
Да, тихо сказал Робер Брике, но он молодец, если сделал то, в чем признался. Ах, сударь, испанские сапоги, дыба и кипяток хорошо развязывают языки и порядочным людям.
Увы! Ваша правда, сударь, сказал всадник, смягчаясь и глубоко вздыхая.
Подумаешь! вмешался гасконец, который все время тянул шею то к одному, то к другому собеседнику и слышал весь разговор. Подумаешь! Сапоги, дыба, кипяток какие пустяки! Если этот Сальсед заговорил, то он негодяй, да и хозяин его тоже.
Ого! воскликнул всадник, не в силах сдержать раздражения. Громко же вы поете, господин гасконец.
Я?
Да, вы.
Я пою так, как хочу, черт побери. Тем хуже для тех, кому мое пение не нравится.
Всадник сделал нетерпеливое движение.
Тише! раздался чей-то негромкий и в то же время повелительный голос. Тщетно Робер Брике старался определить, кто это сказал.
Всадник явно пытался сдержаться. Однако это удавалось ему с большим трудом.
А хорошо ли вы знаете тех, о ком изволите судить, сударь? спросил он у гасконца.
Знаю ли я Сальседа?
Да.
Ни в малейшей степени.
А герцога де Гиза?
Тоже.
А герцога Алансонского?
И того меньше.
Знаете ли вы, что господин де Сальсед храбрец?
Тем лучше. Он достойно примет смерть.
И что когда господин де Гиз устраивает заговоры, то он сам в них участвует?
Черт побери! Да мне-то какое дело?
И что его высочество герцог Анжуйский, прежде звавшийся Алансонским, велел убить или допустил, чтобы убили всех, кто за него стоял: Ла Моля, Коконнаса, Бюсси и других?
Наплевать мне на это.
Как! Вам наплевать?
Мейнвиль! Мейнвиль! тихо прозвучал тот же повелительный голос.
Конечно, наплевать. Я знаю только одно, клянусь кровью Христовой: сегодня у меня в Париже спешное дело, а из-за этого Сальседа прямо перед моим носом запирают ворота. Черт побери! Дрянь этот ваш Сальсед да и все те в придачу, из-за кого закрывают ворота, когда им полагается быть открытыми.