Ого! Гасконец-то шутить не любит, пробормотал Робер Брике. Пожалуй, мы увидим кое-что любопытное.
Но ничего любопытного, вопреки ожиданиям горожанина, так и не произошло. Хотя при последнем восклицании кровь бросилась в лицо всаднику, но тем не менее он справился с гневом.
В конце концов вы правы, сказал он, к черту всех, из-за кого мы не можем попасть в Париж.
Ого! подумал Брике, внимательно следивший и за тем, как меняется в лице всадник, и за тем, как его терпению дважды бросали вызов. Похоже, что я увижу нечто еще более любопытное, чем ожидал.
Пока он размышлял таким образом, раздался звук трубы. Почти тотчас же вслед за ним швейцарцы, орудуя алебардами, стали прокладывать себе путь через гущу народа, словно разрезая гигантский пирог. Толпа разделилась надвое; люди выстроились по обеим сторонам дороги, оставив свободным проход.
По нему взад и вперед стал разъезжать уже упоминавшийся нами офицер, которому, судя по всему, вверена была охрана ворот. Затем, с вызывающим видом оглядев толпу, он велел трубачам подать сигнал.
Это было тотчас же исполнено, и в толпе по обе стороны дороги воцарилось молчание, которого, после такого волнения и шума, казалось, невозможно было ожидать.
Тогда вперед выехал глашатай в мундире, расшитом лилиями и с гербом Парижа на груди, держа в руке какую-то бумагу, и гнусавым, как у всех глашатаев, голосом прочитал:
Доводим до сведения жителей нашего славного города Парижа и его окрестностей, что городские ворота будут заперты отныне до часу пополудни и что до указанного времени никто в город не вступит. На то воля короля и постановление господина парижского прево.
Глашатай остановился передохнуть. Присутствующие воспользовались этой паузой, чтобы выразить свое удивление и недовольство долгим улюлюканьем, которое глашатай, надо отдать ему справедливость, выдержал не моргнув глазом.
Офицер повелительно поднял руку, и сразу восстановилась тишина.
Ничуть не смутившись видимо, он привык к такому проявлению народного гнева, глашатай продолжал:
Мера эта не касается тех, кто предъявит пропуск или же окажется вызванным особым, должным образом составленным письмом или приказом.
Дано в Управлении парижского прево по чрезвычайному приказу его величества двадцать шестого октября в год от Рождества Господа нашего тысяча пятьсот восемьдесят пятый.
Трубить в трубы!
Тотчас же раздалось сиплое пение труб.
Едва глашатай умолк, как толпа за цепью швейцарцев и солдат дрогнула и зашевелилась, словно змея, разворачивающая свои кольца.
Что это значит? спрашивали друг у друга наиболее мирно настроенные. Опять какой-нибудь заговор!
Ого! Это наверняка подстроено для того, чтобы помешать нам войти в Париж, тихо сказал своим спутникам всадник, так терпеливо сносивший дерзкие выходки гасконца. Швейцарцы, глашатай, затворы, трубы все это ради нас. Клянусь душой, я даже горжусь этим.
Дорогу! Дорогу! Эй вы, там! кричал офицер, командовавший отрядом. Тысяча чертей! Или вы не видите, что загородили проход тем, кто имеет право войти в городские ворота?
Черт возьми, я знаю одного человека, который пройдет, хотя бы все на свете горожане стояли между ним и заставой, бесцеремонно протискиваясь сквозь толпу, сказал гасконец, и эти дерзкие речи вызвали восхищение у Робера Брике.
И действительно, гасконец мгновенно очутился в проходе, образовавшемся благодаря швейцарцам, разделившим толпу надвое. Можно себе представить, с какой поспешностью и любопытством обратились все взоры на человека, вышедшего вперед, когда всем было велено оставаться на месте.
Но гасконца мало тревожили эти завистливые взгляды. Он с гордым видом остановился, напрягаясь всем телом под тонкой зеленой курткой, как будто управляемый внутренним рычагом. Из-под слишком коротких обтрепанных рукавов на добрых три дюйма выступали сухие костлявые запястья. Глаза у него были светлые, волосы курчавые и желтые либо от природы, либо от дорожной пыли. Длинные гибкие ноги были хорошо прилажены к сухим и жилистым, как у оленя, лодыжкам. Одна рука была затянута в вышитую кожаную перчатку и это было тем более странно, что перчатка защищала кожу, гораздо более грубую, чем та, из которой была сделана она сама; в другой он вертел ореховую палку. Сперва он быстро огляделся по сторонам; затем, решив, что офицер самое важное в отряде лицо, пошел прямо к нему.
Тот некоторое время молча его разглядывал.
Ничуть не смутившись, гасконец делал то же самое.
Вы, видно, потеряли шляпу, сказал офицер.
Да, сударь.
В толпе?
Нет. Я получил письмо от своей любовницы, стал его читать, черт побери, у речки за четверть мили отсюда, как вдруг порыв ветра унес и письмо, и шляпу. Я побежал за письмом, хотя пряжка у меня на шляпе крупный бриллиант. Схватил письмо, а когда вернулся за шляпой, оказалось, что ветром ее унесло в речку, и по течению она уплыла в Париж!.. Какой-нибудь бедняк разбогатеет. Пускай!
Итак, вы остались без головного убора?
А что, в Париже я шляпы не достану, черт побери? Куплю шляпу еще красивее и украшу бриллиантом в два раза крупнее.
Офицер едва заметно пожал плечами. Но движение это от гасконца не ускользнуло.
В чем дело? сказал он.
У вас есть пропуск? спросил офицер.
Конечно есть, и даже не один.
Одного хватит, если он в порядке.
Я не ошибаюсь да нет, черт побери, не ошибаюсь, я ведь имею удовольствие беседовать с господином де Луаньяком?
Вполне возможно, сударь, сухо ответил офицер, отнюдь не пришедший в восторг оттого, что его узнали.
С господином де Луаньяком, моим земляком?
Не стану отрицать.
С моим кузеном!
Ладно, давайте пропуск.
Вот он.
Гасконец вытащил из перчатки половинку карточки.
Идите за мной, сказал Луаньяк, не взглянув на карточку, вы и ваши спутники, если с вами кто-нибудь есть. Сейчас мы проверим пропуска.
И он занял место у самых ворот.
Гасконец последовал за ним.
Еще пятеро потянулись за гасконцем.
На первом была великолепная кираса такой изумительной работы, что казалось, будто она вышла из рук самого Бенвенуто Челлини. Однако фасон кирасы уже несколько вышел из моды, и потому эта роскошь вызвала не столько восторг, сколько насмешку. Правда, все другие части костюма владельца кирасы отнюдь не соответствовали почти царскому ее великолепию.
Второй спутник гасконца шел в сопровождении толстого седоватого слуги: тощий и загорелый, он напоминал Дон Кихота, как и слуга его мог сойти за Санчо Пансу.
У третьего на руках был десятимесячный младенец; за ним, уцепившись за его кожаный пояс, шла женщина, а за ее юбку держались еще два малыша один четырех, другой пяти лет.
Четвертый хромал и казался словно привязанным к своей длинной шпаге.
Наконец, замыкал шествие красивый молодой человек верхом на вороном коне, покрытом пылью, но явно породистом.
По сравнению с прочими всадник казался настоящим королем.
Вынужденный двигаться достаточно медленно, чтобы не опережать своих спутников, и, может быть, внутренне даже радуясь тому, что он находится на некотором отдалении от них, этот молодой человек на мгновение задержался в образовавшейся толпе.
В тот же миг он почувствовал, как кто-то тронул его за ножны шпаги, и тотчас обернулся.
Оказалось, что таким образом пытался привлечь к себе его внимание черноволосый юноша в перчатках, с горящим взглядом, невысокий, гибкий, изящный.
Что вам угодно? спросил всадник.
Сударь, позвольте просить вас об одном одолжении.
Говорите, только, пожалуйста, поскорее: видите, меня ждут.
Мне надо попасть в город, сударь, мне это до крайности необходимо, понимаете? А вы один, и вам нужен паж, который оказался бы под стать вам.
Так что же?
Так вот, услуга за услугу: проведите меня в город, и я буду вашим пажом.
Благодарю вас, сказал всадник, но я не нуждаюсь в слугах.
Даже в таком, как я? спросил юноша, улыбнувшись так странно, что всадник почувствовал, что готов уступить просьбе незнакомца.
Я хотел сказать, что не могу держать слуг.
Да, я знаю, что вы не богаты, господин Эрнотон де Карменж, произнес юноша.
Всадник вздрогнул. Не обратив на это внимания, юноша продолжал:
Поэтому о жалованье мы говорить не станем, и даже наоборот: если вы согласитесь исполнить мою просьбу, вам заплатят в сто раз больше, чем стоит услуга, которую вы мне окажете! Прошу вас, позвольте же мне послужить вам и поверьте, что тому, кто сейчас просит вас, случалось отдавать приказания.
И юноша пожал всаднику руку, что со стороны пажа было довольно бесцеремонно. Затем, обернувшись к группе всадников, он сказал:
Я пройду, это главное. Вы, Мейнвиль, постарайтесь сделать то же каким угодно способом.
Пройти это еще не все, ответил дворянин, нужно, чтобы он вас увидел.
О, не беспокойтесь. Если я войду в эти ворота, он меня увидит.
Не забудьте условный знак.
Два пальца к губам, не так ли?
Да, и да поможет вам Бог.
Ну что ж, сказал владелец вороного коня, что вы мешкаете, господин паж?
К вашим услугам, хозяин, ответил юноша.
И он легко вскочил на круп лошади позади своего хозяина, который поспешил присоединиться к пяти другим избранникам, уже вынимавшим карточки, чтобы доказать свое право на вход в город.
Ну что ж, сказал владелец вороного коня, что вы мешкаете, господин паж?
К вашим услугам, хозяин, ответил юноша.
И он легко вскочил на круп лошади позади своего хозяина, который поспешил присоединиться к пяти другим избранникам, уже вынимавшим карточки, чтобы доказать свое право на вход в город.
Черти полосатые, произнес Робер Брике провожавший их взглядом, да это целый караван гасконцев, разрази меня гром!
III
ПРОВЕРКА
Проверка, предстоявшая шестерым избранникам, которые на наших глазах вышли из толпы и приблизились к воротам, оказалась скорой и простой. Им нужно было только вынуть из кармана половину карточки и вручить ее офицеру, который сравнивал ее с другой половиной, и если обе сходились, права носителя карточки были доказаны.
Гасконец без шляпы подошел первым. С него и началась проверка.
Ваше имя? спросил офицер.
Мое имя, господин офицер? Оно же написано на этой карточке, где вы найдете и еще кое-что.
Не важно, назовите свое имя! нетерпеливо повторил офицер. Или вы не знаете своего имени?
Как же, отлично знаю, черт побери! А если бы и забыл, то вы могли бы мне его напомнить, мы ведь земляки и даже родичи.