Сойдя с коня, Софийский направился прямо к Павлине и, обойдя, пристально осмотрел ее, точно приценивался.
- Ну что, каторжанка... Играть, значит, вздумала?
- Мы немедленно же допросим ее, ваше превосходительство, и выясним все, что ей ведомо, - слова сами собой покинули рот Деникина, не совещаясь с разумом.
По всей видимости, они подоспели вовремя: Софийский довольно кивнул.
- Полагаюсь в этом на вас, э... господин... помощник.
- Деникин, ваше превосходительство. Дмитрий Николаевич.
- Хорошо, Деникин. Она ваша. Вызнайте все, и пусть законность восторжествует. Ну а вы, - обратился Софийский к своим людям. - У вас иная забота. Раз не отыскали сих беглых сразу - значит, снова пойдете искать.
Один из околоточных принял повод, на котором шла нянька Вагнеров, из руки ординарца.
- Есть, ваше превосходство.
- Прямо сейчас. Разворачивайтесь и двигайте назад.
- Обогреться бы, ваше превосходство?.. - заискивающе вопросил Петр.
- Отставить!
Понурые генераловы люди повернули в обратный путь.
- Стоять! Нанайку я с собой отставляю.
- Так нам следы ж пытать?..
- Он вам уже отыскал одну эту... преступницу. Теперь сам пытай, Петро, - усмехнулся Софийский.
Петр толкнул мальчишку, переминавшегося у его коня, показал в сторону генерал-губернатора. Тот поманил его рукой, и Гидка подбежал к хозяину.
- Пошли!
Постояв еще с мгновенье, глядя на уходящих, двинулся в путь и Софийский. Сделав пару шагов, он оглянулся через плечо и бросил:
- Это дело крайней важности, Деникин, как вы и сами знаете... Пока все другое можете отставить. Доставлять отчеты будете лично ко мне... Да, и еще вот еще что: фельдшера вашего я забрал.
Теперь у околицы оставались одни полицейские, да те добровольцы из городских, что подвязались с ними на поиски. Деникин, впечатленный событиями минувших суток, задумался и не спешил с действиями.
- Что прикажете, господин Деникин? По домам либо снова в управу? - с нескрываемой тоской спросил кто-то.
- Доведете сию женщину до управы и сдадите на попечение, а затем можете по домам. Все, кроме Ершова. Он останется со мной.
Полицейские одобрительно забубнили и бодро двинулись в город. Деникин, несмотря на то, что ехал верхом, немного отстал. Он поочередно думал то про няньку, то про полицмейстера, то про Софийского, предвкушая очередную непокойную ночь.
***
- У вас есть семья, Ершов? - Деникин стремился пустыми разговорами отвлечься от звуков происходившего на конюшне.
Свежие околоточные, заступившие лишь этим утром и не ходившие в лес, битый час пытались разговорить изловленную няньку Вагнеров. Однако та, хоть и голосила, но продолжала упрямо гнуть свое: дескать, она ничего не ведает, и требовала привести ее девочку.
- Изверги! Зверюги окаянные! Помрет через вас дите, едино в лесу...
Здесь Деникин с ней внутренне соглашался: с ребенком и впрямь нехорошо вышло. В суете про нее забыли, и, теперь, конечно, неведомо, что с ней могло случиться. Впрочем, Деникин предпочитал думать, что ее все-таки подберут генераловы люди, так вовремя отосланные назад.
- Неужто вы, Деникин, за годы так и не привыкли к тому, что тут не принято задавать столь личных вопросов?
Ершов разворошил отсыревший, пропахший мышами шкаф со старыми делами ссыльных, следовавших этапом через город, и с редким упорством пытался отыскать бумаги задержанной. Не слишком блестящая мысль, особенно, с учетом того, что дел имелись сотни, а фамилию свою нянька пока так и не назвала.
- Какого беса вы делаете это, Ершов? Обо всем, что ей ведомо, мы рано или поздно узнаем от самой этой женщины.
- Боюсь, что сведения, добытые таким путем, могут навести на ложный след. Между тем, у нас совершенно нет времени. Если беглецов сыщут люди его превосходительства, это ляжет на нас несмываемым позором. Мы должны немедленно сдать себе некий козырь. Они не знают, где искать, мы же можем выгадать такое преимущество и сразу выйти в нужное место. И кто знает, может быть именно в деле этой женщины скрыто нечто такое, что развяжет ее язык лучше, чем щипцы?
- Однако, вы не ответили на мой вопрос, Ершов.
- На который из них?
- Я осведомился - есть ли у вас семья.
- Как вы, наверное, можете представить и сами, наличие супруги и детишек вряд ли бы позволило мне служить вам столь исправно, ни днем, ни ночью не покидая управы либо вас лично.
- Значит, вы одиноки? Где же вы квартируете?
- Живу я с семьей, при лавочке моего отца в шестом квартале - аккурат напротив дома Перова-среднего.
- Где окна-то выбили?
- Ваша память завидно улучается! Именно.
- Так, поди, вам лучше всех известно о деталях этого инцидента?
- Никак нет. Той ночью я, по обыкновению, был озабочен хлопотами об одном из сослуживцев. Его, почти бездыханного, как раз доставили к управе из опиумной курильни.
- Хм! Однако. Впрочем, мы отвлеклись. Чем же торгует ваш родитель? - об этом Деникин отлично знал, но отчего-то очень хотел услышать вновь, из уст Ершова.
- Батюшка мой сапоги тачает. Осмелюсь заметить, он сам выделывает кожу, и при том превосходно - весьма рекомендую!
- Хм... Значит, вы и впрямь - сын ремесленника?
- Как видите, именно так.
- А что ваша матушка?
- Она помогает при лавке. Предвосхищая ваши дальнейшие расспросы: имею я и четырех братьев. Но не пора ли нам осведомиться, каких успехов достигли на конюшне?
Деникин постучал в стену. На зов явился околоточный.
- Заговорила наконец. Но толку чуть: нелепицу несет. Бредить, видать, начала.
- А что говорит? - вмешался Ершов.
- Да всякую чушь. Болтает про покойную свою хозяйку, которую, видно, и порешила. Дескать, та плохо дом держала, и они запасов не сделали. Ну, баба и есть баба, о чем ей еще молоть?
- А дальше что?
- Ну, говорит, по зиме и запасы вышли, и деньжишки, и Вагнерова ажно распродала свои безделицы. И, дескать, ежели она неведомо откуда пропитание не приносила, то есть им и вовсе было нечего, окромя, значит, размазни. И вот - это она мелет - якобы ребенка ее когда не хотела есть размазню, то та ее пугала, что к каторжникам в лес уведет, чтобы та ела. Но на кой ляд нам этот треп? А, вот что еще: созналась она, что в зимовье-то не раз к кому-то уходила.
- А дальше что?
- Ну, говорит, по зиме и запасы вышли, и деньжишки, и Вагнерова ажно распродала свои безделицы. И, дескать, ежели она неведомо откуда пропитание не приносила, то есть им и вовсе было нечего, окромя, значит, размазни. И вот - это она мелет - якобы ребенка ее когда не хотела есть размазню, то та ее пугала, что к каторжникам в лес уведет, чтобы та ела. Но на кой ляд нам этот треп? А, вот что еще: созналась она, что в зимовье-то не раз к кому-то уходила.
- Отлично! Это уже что-то. Продолжай, околоточный. Но только смотри, осторожно: насмерть не зашиби.
- Фамилию ее вызнай! - крикнул вдогонку Ершов.
***
Между тем, из мертвецкой донеслись признаки жизни. Так как Ершов делал вид, что крайне занят бессмысленными бумагами, проведать больного отправился Деникин.
Зайдя в помещение, он тут же зажал нос рукой:
- Фу!
Уходя, фельдшер оставил на столе Осецкого исписанные листы. Часть из них покрывали подробные указания по уходу за учителем, во второй находились рассуждения о причинах болезни и слова Чувашевского. Увы, почерк фельдшера был столь неразборчив, что до сей поры Деникин не смог заставить себя в него вчитаться. Он намеревался сделать это прямо сейчас, по мере разговора с Чувашевским.
- Помощник полицмейстера Деникин, - сказал он, присаживаясь и пряча за бумагами лицо. Впрочем, от запахов тонкие листы, как выяснилось, не ограждали.
- Учитель реального училища Чувашевский, - грустно отрекомендовался больной.
- Младший мой брат, Ершов, которым господин помощник давеча интересоваться изволил, посещает ваши классы в реальном, - заметила все-таки решившая проследовать за Деникиным тень.
- Помню его. Темноволосый. Хороший мальчик, старательный, - согласился Чувашевский.
Ершов широко улыбнулся.
- Ну так что, господин учитель? Поговорим о том, что с вами произошло?
- На меня напали, - вздохнул Чувашевский.
- Вы посещали веселый дом и вас там зашибли... поленом, - краем глаза прочитал Деникин. Слово «поленом» фельдшер написал поразительно четко и подчеркнул дважды. - Цельным поленом. Потом подождали несколько часов, пока стечет кровь, и в сумерках вывезли в лес на дровяных санях, где и бросили.
- Откуда вы знаете? - поразился учитель.
- На то мы и полицейские, - обрадовался Ершов.
- Значит, вы их нашли?
- К кому вы пришли в веселый дом?
- Видите ли, я не искал никого определенного. В тот день я надеялся на встречу с любой из ... обитательниц. Мне нездоровилось с самого утра...
Деникин выразительно взглянул на своего помощника. Тот сокрушенно уточнил:
- Стало быть, вы отправились туда до наступления сумерек?
- Ну да, я и говорю: с самого утра. Я не пошел на уроки и вместо того направился в этот дом.
- Досадно наблюдать такое падение нравов в нашем городе, - не сдержался брезгливый Ершов. - Но как же служебный долг?
- Боюсь, я просто не мог его исполнить до посещения... заведения... ну, вы понимаете.
- Позволите ли вернуться к поискам прежнего дела няньки Вагнеров, господин помощник?
- Валяйте.
Дождавшись, пока возмущенный Ершов скроется да дверью (которую он, как ни жаль, плотно притворил за собой), Деникин продолжил.
- На какой же почве у вас вышли разногласия?
- Так как же... Я ведь все объяснял. Я не мог уснуть.
- Это я уже понял.
Внезапно Чувашевский как будто что-то вспомнил.
- Женщина! Она лежала на большой кровати, раскинув ноги...
Внутренне покатываясь со смеху, Деникин жалел, что Ершов ушел так быстро.
- Она была вся в крови! Женщина! Она мертва!
Помощник полицейского напружился.
- Что это была за женщина? Ваша... подруга?
- О, нет! Я видел ее прежде в храме, на Рождество и Крещение... Это супруга господина инженера, Вагнера...
Деникин поднялся и отодвинул сукно с соседнего стола:
- Она?
Чувашевский закрыл глаза забинтованными руками и, всхлипывая, кивнул.
- Давайте-ка вы еще раз все вспомните и расскажете с самого начала. Ершов! Немедленно идите сюда!
Вместе с Ершовым в мертвецкую вошел и вернувшийся фельдшер.
- Ефим Степаныч! - глядя на него, как на избавителя, воскликнул Чувашевский.
Проходя мимо, тот приветственно хлопнул больного по плечу и проследовал к шкафчику, где тотчас же налил себе стопку.