Пер Гюнт: стихотворения - Генрик Ибсен 18 стр.

Ох и трясет, сумасшедшее! Что ты!
Будто бы платят тебе за работу!
Впрочем, оно остается собой
непокоримой стихией морской.

Что там за крик?

От корабля
доски отбиты.

Право руля!
К ветру держать!

Люди там были?

Вижу троих.

Шлюпку на воду!

Нет, бесполезно в такую погоду.

Шлюпку вам жалко!

А люди? Забыли?
Думают только о собственной шкуре!

Но ведь нельзя Видите, буря.

Снова кричат. Братья, вперед!
Может быть, повар их подберет?

Сколько вам надо? Я заплачу.

Нет уж, увольте, я не хочу.

Трусы! Собаки! Жалкий вы сброд!
Это же люди! Кто-то их ждет

Малость терпенья.

Полный вперед!

Перевернулся обломок.

Готов!

Кажется, миру прибавилось вдов.

Эх, все христианство пустые слова:
душа человека для веры мертва;
ни добрых порывов, ни высших стремлений,
ни страха такого, чтоб пасть на колени.
А им бы подумать, что правда-то есть,
недаром вершится Господняя месть!
Великая дерзость шутить со слоном.
Как явно они забывают о нем!
Ведь я-то собою пожертвовать мог,
я все же швырнул им на стол кошелек.
Положим, напрасно старался. Но все же
спокойная совесть, что мягкое ложе
Земные слова! А у бурной стихии
другая мораль и законы другие:
стихия не смотрит, кто добрый, кто злой,
и трудно на море остаться собой.
Тут все, как один, устремятся на дно
и боцман, и повар И я заодно.
Все разные люди. Но смерть подоспела
и нет ей, как видно, до личностей дела
В моей доброте заблужденья основа
она принесла мне терзанья и боль.
Ах! Будь я моложе, я начал бы снова
и в жизни сыграл бы заглавную роль!
А впрочем, не поздно. Прокатится слух,
что в странствиях вырос мой разум и дух.
В свой собственный дом я войду, наконец,
отстрою, раскрашу его как дворец.
Но в этот дворец ни один не войдет,
пускай себе с шапкой стоят у ворот
да головы клонят, как нищие в храме,
вовеки не быть им моими гостями.
Уж если меня отхлестали кнутом,
так я отыграюсь на ком-то другом.

Мое почтенье, герр!

Мое почтенье
Но объясните, кто вы.

Ваш сосед.

Я думал, у меня соседей нет.

Так я развеял это заблужденье.

Но раньше мы друг друга не встречали.

Естественно. Я днем не выхожу.

Вы так бледны наверно, только встали,
а больше все лежите

Я лежу?
Нашли больного! Не было печали!
Да я здоров как лошадь

Ну, погодка!

Хороший знак!

Хороший?

Красота!
Волнища-то! Вот это высота!
Ух, как перевернется ваша лодка,
какое тело выбросит прибой!

О, Господи!

Вы видели распятых,
удавленников, с виселицы снятых,
утопленников

Вы совсем больной.

Они смеются! Правда, этот смех
безумен, принужден, почти что крик
у них всегда прикушенный язык

Отстаньте!

Ну, а если, как на грех,
нас нанесет на мель, толкнет на риф
и мы погибнем

Нам грозит беда?

Ведь нрав судьбы безумно прихотлив.
Допустим, вы утонете, а я
спасусь, сумею выплыть? Что тогда?
А вероятность есть.

Галиматья!

Когда стоишь одной ногой в могиле,
становишься покладистей, щедрей

Хо! Деньги? Так бы прямо и просили.

Простите, у меня иное дело
оставьте мне на память ваше тело.

Вы слишком много на себя берете.

Но это нужно для моей науки!

Уйдите!

Я уйду, но, дорогой,
подумайте о том, что вы умрете.
Я буду вас вскрывать своей рукой
и вас же похоронят эти руки.
Я резал много тел, но я не знаю,
как создана фантазия людская
тут нужно ваше.

Сгиньте, наконец!

Но все равно вы будете мертвец.

Остановитесь! Бога не гневите,
побойтесь смерти, бурю не зовите.
Природа без того возмущена,
того гляди, накроет нас волна,
не торопите этот страшный миг!

Вам надоело продолжать дебаты?
Но время переменами чревато.

Потом, когда вас море захлестнет,
вы будете сговорчивей, старик.

Ужасно невоспитанный народ,
такое вольнодумство

Объясни,
ваш пассажир, он что, умалишенный?

Тут нету пассажиров. Вы одни.

Как нету пассажиров! А ученый?

Кого это в твой кубрик черт занес?

Собака это Корабельный пес.

Идем на рифы!

Где мой чемодан?
Мое добро на палубу!

К чертям.

Я давеча смеялся, капитан,
я все богатство повару отдам.

Поломан кливер!

Мачту пополам.

Куда вы там глядите, у руля?

Все кончено. Не стало корабля.

Спасите! Я тону! На помощь!
Я сын твой, Господи! Ты помнишь?

О Боже правый! Пожалей
жену и маленьких детей!

Пусти!

Нет, ты!

Смотри, ударю!

Я тоже.

Вот расквашу харю!..
Прошу тебя, пусти добром:
мы не поместимся вдвоем.

Так вот и сгинь!

Нет, ты уйди!

Ай-ай!

Прочь руку!

Пощади,
подумай, у меня же дети.

Ну вот! А я один на свете,
я стать отцом желаю тоже,
и потому мне жизнь дороже.

Я должен выжить я моложе.

Мне тяжело быстрей тони.

Ах, у тебя же нет родни!
Будь милостив, во имя Бога

Тону!

Тону!

Я подержу немного.
Читай быстрее «Отче наш».

Я плохо помню

Что за блажь?
Ты главное!

Даждь хлеба нам

Про хлеб не надо пропусти,
я больше не могу грести.

Даждь хлеба днесь

Да пропусти!
О чем и думать поварам,
как не о хлебе.

Даждь нам днесь

Аминь, малыш,  я вышел весь,
а ты погиб самим собой.

Недаром пишут: «Жизнь в надежде».

Здорово!

Тьфу!

Вдвоем, как прежде!
Ага, я наблюдал ваш бой
Так, я вам говорил о том

Пустите! Тут нельзя вдвоем.

Со мной не трудно, я пловец,
а если изведусь вконец,
одну ладонь просуну в щель
и отдохну. Да скоро мель.
A propos[23], труп!

Я вас толкну!

Но, если все пошло ко дну,
о чем жалеть?

Заткните рот!

Ну что ж! Не будем время ждет.

Что нового?

Молчу.

Змея,
что вы затеяли?

Я жду.

Нет, скоро я с ума сойду.
Вы кто?

Я друг ваш.

Все друзья

Ну, вы с людьми моей когорты
общались.

Да, я видел черта.

Он был для вас в пути ночном
путеводительным огнем?

Тогда скажите по секрету,
быть может, вы посланник света?

А вам не доводилось вдруг
изведать ужас, страх, испуг?

Да, людям свойственно бояться.
Но я вас не пойму, признаться.

В вас есть одно такое свойство:
вас страх толкает на геройство.

Но если вы несете свет,
то вы пришли не в добрый час:
плохое время для бесед,
когда волна идет на нас.

У камелька, в разгар обеда,
верней была б моя победа?

Вы за насмешкой скрыли суть
меня не так легко согнуть

Но я посланник той страны,
где смех и проповедь равны.

Но то, что мытарю привычно,
архиерею неприлично.

Из тех, чей прах хранится в урнах,
не все ходили на котурнах.

Нет! Я погибнуть не могу
я должен быть на берегу.

О, не тревожьтесь без причины:
в последнем действии мертвец
всегда бывает под конец,
а это только середина.

Теперь я разобрался, кто он,
морализирующий клоун!

Кого-то провожают в дальний путь.
Другого не меня. Пойти взглянуть!

Теперь, когда прошел он путь земной
и плоть в гробу всего стручок пустой,
а душу судит в горнем небе Бог,
присмотримся к извилинам дорог,
которыми он шел к рядам могил.
Я расскажу вам, братья, как он жил,
нам надлежит поговорить о нем.
Ни счастьем, ни богатством, ни умом
не выделился он в мирской борьбе,
да и в семье держался так себе.
И в Божий храм входил он осторожно,
как бы в сомненье, что молиться можно
Он был чужак. Из Гудбраннской долины
парнишкой он пришел и с той годины
все прятал руку правую в карман
он думал, что людей введет в обман,
как робкие обманывают дети,
но истину не скрыть на этом свете;
хоть он от вас держался вдалеке,
вы все же знали, что на той руке,
которой он не смел вам показать,
четыре пальца было, а не пять.
Так вот. С тех пор прошло немало лет.
Я в Лунде был. Там собран был совет.
То были дни, когда по всей стране
шли разговоры только о войне.
Дождались люди и приказ был дан,
набор объявлен. Старый капитан,
сержанты, пристав, ленсманы за ним
вошли, уселись за столом большим,
и юношей по списку вызывали,
осматривали: плечи, рост, спина,
и сразу в строй и в части посылали.
Народ гудел, теснился у окна
и вот тогда на вызов капитана

парнишка вышел бледный, весь в поту,
обмотана рука тряпицей драной,
рука в крови, куда-то в пустоту
уставлен взгляд и, обрывая фразы,
но подчинясь суровому приказу,
он рассказал историю о том,
как отхватил нечаянно серпом
себе он палец И тогда в дому
так тихо стало. И в лицо ему
немые взгляды сыпались камнями
и долго перед этими глазами
стоял он молча, как побитый зверь,
а капитан привстал из-за стола,
бородкой указал ему на дверь
и даже плюнул, помнится, со зла.
И перед расступившейся толпой
тащился он, понурый, как сквозь строй.
Но только он перешагнул крыльцо
мне показалось, что его лицо
светилось счастьем. И его несло
в какой-то детской озорной отваге
то на вершины, то через овраги
Наутро он пришел в свое село.
А к нам переселился он весной,
арендовал на дальнем косогоре
клочок земли; с ним был малыш грудной,
старуха мать и та, с которой вскоре
он в брак вступил, с которой разделил
неизмеримый труд. Больной рукой
он заступ взял, и камень вековой
в распаханное поле превратил,
хотя его не раз предупреждали,
что воды там весною бушевали.
Как прежде, искалеченную руку
в карман он прятал, хоть его рука
трудами искупила грех и муку.
Но в половодье смыла все река.
Семья спаслась, он вновь построил дом
вон там, вверху, на выступе крутом,
куда не хлынут воды. Но судьба
несла невзгоды: новая изба
была разбита кaмeннoй лавиной.
Но грозным силам он не уступал:
дробил скалу, и строил, и копал.
Меж тем в его семье росли три сына.
Пришла зима, он справил новоселье,
пора направить в школу сыновей
но путь в село лежал через ущелье,
над пропастью он на спине своей
нес младших; старший мог добраться сам,
то вверх, то вниз, ступая по камням.
Так выросли три крепких сорванца,
но, помнится, они недолго жили
в родном краю. Просторы их манили.
Они забыли родину, отца.
В Америке своим умом и хваткой
они смогли составить капитал.
Отец же шел своей дорогой шаткой.
Обременен годами и семьей,
высоких истин он не постигал,
и холодно, как бубенец пустой,
звучали для него слова «народ»,
«гражданский долг», «отчизна», «патриот»
Он в облике своем носил смиренье:
он перенес позор и униженье,
он преступил закон, норвежца честь
он запятнал. Но в этой жизни есть
то высшее, что светит над законом,
как над блестящим ледниковым склоном
пылает солнце. Кровь его и плоть
для мира, для Норвегии была
бесплодный куст, отрезанный ломоть.