Ноги подламывались, но качаться в седле, чувствуя судорогу в каждой мышце, казалось невозможно. От тошноты день слоился, то и дело приходилось вцепляться в гриву, чтобы не упасть. Вой беса звенел в ушах, отдавался в тяжёлом затылке. Лицо чудовища въелось в память, будто травленое кислотой! До малейшей чёрточки, то волоска Хотя видеть беса довелось лишь краткий миг, сбоку, издали. Желтизна горящих глаз, пожалуй, и вовсе почудилась. Невозможно разглядеть такое под шляпой и низко висящей, кое-где до кончика носа, чёлкой. Зато багряное пламя волос помнилось отчетливо.
Ул с сомнением пощупал свои волосы серые, мягкие. Не стриженые с весны, чтобы постепенно они отросли и уложились в нобскую причёску. Ведь Сэн убирает волосы в хвост, ему идет и смотрится взросло.
Сколько мне учиться и расти, чтобы однажды встать на его пути и сберечь чью-то жизнь, с тоской шепнули губы.
Бунга фыркнул в шею. Опушка легла под ноги свежей солнечной зеленью. Ул нехотя потоптался и всё же забрался в седло. Конь принял с места ровной рысью. До постоялого двора в селении с незатейливым названием Перепутье не так и близко, старый Яса обещал, что ехать туда два дня но это при его понимании конских и человечьих сил.
Я младший конюх ноба, чьё имя не стоит трепать попусту, вслух предложил себе Ул. Не вестовой с отчётами о доходе земель. Так советовал Сэн, но так получится слишком приметно. Я конюх, моему папаше перепал от хозяйских щедрот жеребчик. Меченый, несчастливой масти. Мне велено доставить его в столицу и продать не дешевле Ул почесал в затылке, прикрыл глаза. Сразу привиделось мёртвое тело у ручья, Ул вздрогнул, широко распахнул глаза. Я справлюсь. Ничего не случится с Сэном и Лией. Я должен справиться! Так о чем я? Батюшка приказал продать Бу не дешевле двадцати сомов золотом. Придурок у меня батюшка То есть надеюсь, чалого или мухортого не купят за такую цену. Я Яса хэш хэш кто? У меня есть сестра или брат? Никогда не придумывал за раз столько вранья! У Сэна бы от выслушивания уши отсохли.
Спрыгнув на ходу, Ул заскользил рядом с конём, пробуя хотя бы так избавиться от видений и мыслей. Не отставать просто, может, поэтому худшее так душит, преследует? Ул вцепился в луку седла, забросил себя вверх, лицом против движения, вскочил на седле в рост, развернулся. Переступил с ноги на ногу, пружиня коленями и оглядывая дорогу с высоты. Наконец, сел как принято. Бунга фыркнул, сбился в галоп, но после снова вернулся к рыси. Ул спешился, вцепился в стремя, плотнее сжимая губы и, двигаясь сосредоточенно, принялся нырять под брюхо на каждый второй удар по земле левого переднего копыта. Выныривая из-под брюха Бунги, Ул хлопал коня по боку, то левому, то правому Такое занятие утомляло и помогало отказаться от мыслей, пока в голову не взбрела горчайшая: а ну заметят? Ничего себе способ прятать свои странности!
Выходит, мне нельзя учиться, раз нельзя работать в полную силу, на пределе, огорчился Ул, снова прыгнул в седло и подобрал верёвку повода. Как сбороть беса, ему-то дозволено пылать и показывать себя. Эх, беда.
Дорога взбиралась на горб холма. Она всё далее отстранялась от реки, вздумавшей выложить широкую петлю с узелком озера. Вечерело, в воде колыхались цветочные лепестки заката. Ветерок гнал их, смешивал краски и непрестанно менял узор. Ул горбился в седле, глядел на облака, подставлял щеку дыханию юного лета Вечер был добр к миру, румянец заката обещал звёздную ночь и удачные дожди, а ещё, если вслушаться, ветерок шептал о богатом урожае. Но в волосах не блестели искры ответной улыбки. Сегодня радость не теплилась в выстуженном очаге души.
Ветерок потянул из низины туманную шаль, кутая кусты и наполняя воздух запахами первого укоса, медовых цветов, тины. Ул изобразил на губах благодарную улыбку, чтобы ветер понял: Ул принимает дар красоты, но ответить не умеет. Не сегодня.
Ветерок потянул из низины туманную шаль, кутая кусты и наполняя воздух запахами первого укоса, медовых цветов, тины. Ул изобразил на губах благодарную улыбку, чтобы ветер понял: Ул принимает дар красоты, но ответить не умеет. Не сегодня.
Далеко впереди, в густеющей сини тумана, блеснул огонёк, показался второй. Длинно, с передыхом, замычала корова, звякнул бубенчик Обещанное старым Ясой село дремало в тени леса, готовое дать незваному гостю кров и пищу. Ветерок снова погладил по волосам, и Ул всё же смог ответить искренней улыбкой. Кончики волос на миг отразили свет луны-невидимки. Золота в блеске не проявилось, но и серебро, замешанное на грусти, утешило добрый ветер.
Ул оглядел село и сразу выбрал дом на отшибе, годный для постоя чалого коня и его бедного всадника. Отдельного внимания заслуживала крыша постоялого двора, её обозначал особый фонарь, зажжённый высоко, на мачте для поздних путников, способных заплутать без подсказки. В жёлтом свете угадывался окутанный туманом двор, мелькали тени. С помощью фонаря или без неё, но какие-то постояльцы уже нашли место, где им рады. Ул поджал губы, смущённо повёл плечами.
Бу, ты хотел бы пастись свободно? Трава вкусна, гляди, там покосили, а тут ещё нет. Не дожидаясь презрительного фырканья, Ул быстро добавил: Да, овёс важен. Я сбегаю и гляну, есть ли порция для тебя. У брода я рассыпал наш запас да так и не собрал даже часть его, прости.
Расседлав коня и припрятав имущество под чахлым кустом, Ул напрямки побежал к селу. Он мчался, подставив лицо ветру, и указательным пальцем рисовал по туману, как по листу, хитрые завитки узора. Игра это или ответный подарок тихой ночи за её красоту, Ул не мог ответить даже себе. И не старался.
Ул приближался к постоялому двору, замедлял бег, прячась, делал шаг бесшумным. Он пристально глядел по сторонам, запоминал дома и заборы и гнал из головы мысли, полные сомнений и даже страхов Но мысли не желали растворяться в тумане: если свита багряного беса ускакала следом за ним через лес, то и след её пропал. Но в свите были люди, им нужен отдых. Владельцы золотых скакунов предпочитают спать в постели, а не ворочаться на кочках, под отсыревшим плащом, на вонючем потнике. У всадников, замеченных возле брода, не было и малых вьюков при сёдлах. Неужто голодные и холодные ночуют в лесу? Зачем, если не прятались днём и всех распугивали жутким воем?
Беса тут нет, сквозь зубы выдавил Ул и зажмурился, хоронясь в тени забора, разбирая глухой шум пьяных голосов. Нет его. Иначе ветерок не льнул бы к щеке.
Вот и стена сарая. Осталось пройти вдоль неё, без спешки, до угла. Оттуда как на ладони двор, широкие ворота гостевой конюшни. Один взгляд, и станет ясно, что страхи глупые. Да мало ли в округе постоялых дворов, и в каждом богатые гости. Сейчас лето, время странствий!
Ул заглянул за угол, скрипнул зубами и сел. Утомлённый бегом конь брёл за конюхом, понурив шею. Скакун казался совсем тёмным после купания в неблизкой реке, но даже у такого различался блеск благородной масти. Копыта били по утоптанному двору глухо, мерно. Хотя нет: конь чуть припадал на правую переднюю.
Перековать надо, и прочих проверь, пробасил конюх кому-то невидимому.
Ул зажмурился, холодея от предчувствия. Он не заметил особенных следов в лесу, да и не высматривал, все ли отпечатки одинаковы. Но этот конь изрядно пробежал сегодня, даже потерял подкову. Торговцы не покупают золотых скакунов, нобы редко странствуют без свиты и слуг, если им хватает денег на безупречного коня. Люди из службы князя или канцлера не могут так густо толкаться на дороге. Значит
За углом конюшни звонко тронул наковальню малый молот. Ул промчался через двор и скользнул в полуприкрытый чёрный ход. Прокрался вдоль комнат с припасами, миновал дверь, ведущую на задний двор. Разобрал, как у сарая поодаль шепчутся девки из прислуги: мол, на стол подано вдоволь снеди, нету мочи идти и спрашивать, надо ли что ещё. Гости и трезвые-то смотрели волками, а теперь, пожалуй, влили в себя по кувшину хмельного. Вон как шумят Ул кивнул, скалясь и опасаясь, что теперь в его волосах может проявиться блик рыжины, отмечая бешеное биение сердца.
Ещё десять шагов через темноту, до плотно прикрытой двери, которая и свету, и шуму затычка. Ул взбежал по лестнице к комнатам гостей, оттуда выглянул на главный двор, убедился: пусто. Ужом скользнул по стене, найдя приоткрытое оконце. Теперь он мог толком рассмотреть, чьи кони устали за день. Из сумерек главного двора через широкие окна просматривался зал, где гуляли гости.
Сейчас в зале ни единого человека из прислуги. Лишь гости, шестеро рослых мужиков, ворочаются, облокотясь о столы. Седьмой лежит ничком, сунув рожу в миску с чем-то темным, жидким: видно, как течёт на стол. У стены стоит ребёнок лет десяти, волосы светлые, лицо вовсе белое, губ не рассмотреть. Возле уха узел верёвки, петля наброшена на шею и закреплена в натяг к потолочной балке.
Не молчи, спокойно, даже сочувственно, предложил вполне трезвый голос.
Ул нашёл взглядом говорящего: дальний из шести жрущих, темноволосый. Поигрывает боевым ножом, щурится, усмехается в усы. На вид ему лет тридцать, стать бойца и взгляд мясника
Твоё дело теперь совсем простое, но жизненное. Учись без ошибки выговаривать, кто напал и кому ты обязан спасением. На срок учёбы останешься при мне. Освоишь много важного. Вот хоть: чистить языком сапоги и благодарить за такую честь, вкрадчиво, как о желанном, шепнул владелец ножа. Начинай выговаривать, что велено: я ваша вещь, добрый хозяин. Ну?
Мальчик зажмурился, сжал зубы и рывком подобрал ноги!
Ул дернулся вперед поймать, спасти. Замер, споткнувшись. За столом расхохотались на несколько голосов: сделалось понятно, что шутка продумана заранее. По спине пленника от петли протянута веревка, она надёжно обмотана вокруг пояса. Вот и получается: на веревке можно повиснуть, но нельзя удавиться. Сейчас мальчик как раз повис и чуть раскачивался.
Ты вещь, я хозяин, скучающим тоном сообщил темноволосый. Смерть и жизнь, то и другое моё решение. Я скажу, когда улыбаться и когда плакать. Ты исполнишь с рвением. Учись Как освоишь, верну туда, откуда тебя украли злодеи. Снова будешь есть с серебра, но и тогда останешься вещью. Моей, отныне и до того дня, который я назначу тебя смертным. Всё просто. Даже противно, что приходится повторять по сто раз.
Темноволосый осмотрел стол, подвинул ближе кувшин с питьём. Принюхался, оттолкнул. Взял со скамьи другой кувшин. Утолил жажду, снова глянул на пленника.