Щеку тронул знакомый ветерок-шептун! Ул охнул: невесть откуда пришло и понимание угрозы, и важное решение, пусть оно и казалось бессмысленным. Ул не стал терять время на рассуждения, сложился, скорчился, спрятался в короб и рывком закрыл крышку. Он успел, поднятый воем туман как раз лизнул ближние листья ивняка. Надвинулся
Холод утопил мгновенно. Серость одолела, омертвила, возвращая в тот забытый день, когда мама Ула стояла на мостках, а мимо по стылой воде проплывала корзина с затихшим ребёнком. Безымянный младенец не дышал. Он был скручен в тесноте и не мог пошевелиться. Он лишился памяти, рассудка, сознания Если бы мама не плакала, жалея и отдавая тепло души смог бы очнуться и заплакать в ответ брошенный ребенок?
Холод утопил мгновенно. Серость одолела, омертвила, возвращая в тот забытый день, когда мама Ула стояла на мостках, а мимо по стылой воде проплывала корзина с затихшим ребёнком. Безымянный младенец не дышал. Он был скручен в тесноте и не мог пошевелиться. Он лишился памяти, рассудка, сознания Если бы мама не плакала, жалея и отдавая тепло души смог бы очнуться и заплакать в ответ брошенный ребенок?
Холод схлынул. Вой снова пронесся над ивняком и рассеялся, не породив эха Ул дёрнулся вправо-влево, постарался раскачать короб. С третьей попытки смог завалить его на бок. Крышка откатилась.
Снаружи цвёл солнечный день. Дышалось легко, даже в тесноте. Долго, невыносимо долго не удавалось выбраться из короба. Ул шевелился и пыхтел, недоумевая: как он втиснулся сюда? Ребёнка лет пяти, и то не поместить, пожалуй.
Бу, позвал Ул.
Конь лежал совсем тихо. Оказалось очень страшно подползти и отодвинуть войлок с морды. Дотронуться до ноздрей Бунга дышал, пусть и слабо. Под пальцами ощущалось тепло, а еще чуть вязкая, наделённая остаточной странностью, волглость. След чудовищного тумана.
По склону за рекой набатом ударил конский галоп. Ул метнулся к краю зарослей, осторожно глянул сквозь листву, не раздвигая веток. К броду махом летели семь всадников, все на породистых золотых скакунах. Впереди мчался бурей ещё один, его конь казался красным, как кровь. И плащ был багряный. И волосы горели чудовищным пламенем, невозможным для людей. Пряди трепетали на ветру, бросали на воду блики. Хищное лицо воина имело в чертах чуждость, внятную с первого взгляда. Звериные глаза с прожелтью, тяжёлая нижняя челюсть, оскал зубов прямо клыкастый.
Яростный всадник коснулся конского бока кончиком хлыста, и его скакун в три прыжка миновал брод, отчаянно взвизгнул, пошатнулся на мелкой воде и помчался вверх по склону, к лесной опушке. Семерка свиты поотстала. Но и эти всадники миновали брод куда скорее, чем недавно сам Ул.
Топот и конский храп стихли, проглоченные лесом. Бунга шевельнулся, перебрал ногами, напрягся и встал. Он дрожал, жалобно всхлипывал Ул и не знал, что кони могут так разговаривать, сетуя на непосильный страх. Пришлось обнять и гладить, шепча в ухо утешения и гладя мягкие, замшевые губы. Постепенно Бунга перестал дрожать. Потник лёг на его подсохшую спину, а следом и седло, конь не отшатнулся. Вьюки заняли свои места. Верёвочная узда оказалась прилажена к такому же веревочному оголовью, а конь даже не пробовал сопротивляться. Ул вцепился в гриву и побежал, сходя с ума от своего решения и не имея сил оспорить его.
Багряный всадник был настоящим бесом, сомнений нет. Он выл, насылал туман и кого-то искал. Затем нацелился в лес. Значит, нащупал нужное? Да: багряный помчался, едва понял направление. Он спешил, чтобы причинить зло. Остановить его вряд ли возможно, Ул понимал это всем своим недавним страхом, всей памятью ветра, льнущего к щеке, чтобы сказать жизненно важное, уберечь от гибели.
Нельзя идти следом за чудовищем! Нельзя позволить заметить себя. Нельзя ввязаться в то, что не по силам. Но прямо теперь леденящий вой кого-то догнал и сделал добычей. Даже если нельзя помочь, отвернуться тоже нельзя Ул, споткнувшись, прикусил язык, упал на колени и всхлипнул. Огляделся. Кругом лес, но опушка ещё рядом. Бунга храпит, пена каплет с его губ, конь упирается и не желает идти дальше. Под коленом острый скол сучка, он причиняет боль и это отрезвляет.
Бу, подожди меня, кое-как выговорил Ул. Подожди, я вернусь. Обещаю.
Отпустив повод, Ул шагнул было вперёд, спохватился, на ощупь дёрнул подпругу, сбил в траву седло. Снова настороженно присмотрелся к лесу, решительно сжал кулаки и нырнул под низкие ветки. Скоро он вышел на след погони. Было похоже, что чудовищный бес сминал перед собой лес, превращая частью в обломки, частью и вовсе в труху. По следу красного коня замечались высохшие проплешины травы, пожухлые листья на деревьях. Изломы веток на ощупь были холодны, срезы давали понять: прорублено клинком или чем-то столь же сокрушительно острым.
Ул сперва шёл, трогая срезанные ветки, касаясь влажных от сока пеньков. Затем побежал, плохо помня себя и понимая лишь, что в лесу тихо, нет ни воя, ни звука конского топота.
В лощинку Ул провалился внезапно. Он скатился кубарем, ощутил под пальцами чавкающее болотце, вскинулся, понял вот ручей, влага сочится, и конские копыта превратили мох в грязь. Липкую. Ул поднял руку к лицу и перестал дышать.
Кровь. Свежая, еще алая и жидкая. Много крови! В ручье вода не прозрачна, нитками в ней слоится недавняя смерть Ул усилием обеих рук толкнул собственное непослушное, одеревенелое тело вверх, через силу приподнялся на колени, вцепился в низкую ветку и заставил себя встать.
За замшелым вывертнем пряталась крохотная полянка, прикрытая с трех сторон малинником и ежевичными зарослями. Вся трава затоптана У самой воды безнадежно, мертво скорчилось тело, следы копыт видны прямо на одежде. Понятно с одного взгляда, что это женщина, наверняка немолодая: одета в мешковатое, многослойное платок перевязывает спину. «Ребра в крошево, и это ещё заживо», мелькнуло в голове.
Ул сознательно, с силой ударил рукой об остро разрубленный сук. Стало чуть яснее в голове. Провернув ладонь в горячей боли свежей раны, Ул смог прямо смотреть и сознавать то, что видит. Труп накрывает, прячет сверток с кружевной отделкой и лентами. До последнего беглянка старалась спасти дитя. Только зря, багровый срезал в один удар и её, и малыша, прижатого к груди. Бес не стал хоронить, даже не потрудился переворачивать мёртвую на спину и проверять рану. Он знал и свою силу, и безошибочность осязания охотничьего тумана.
Ул смотрел, леденея от ужаса. Сердце пилили тупым ножом.
Сколько лет он спокойно жил у матушки Улы? Семь? Вроде, семь Ум не хочет отзываться и вести счет. Все эти годы Ул полагал, что прошлое не стоит вспоминать, там нет ничего и никого, достойного памяти! Ребенка в ледяную реку бросили те, иные, родители. Нет смысла их ненавидеть, но и искать тоже.
Сейчас мир вывернулся наизнанку. Вопрос Сото тоже вывернулся. Ты человек? А если да, почему ты лишь теперь вышел в дорогу, лишь теперь взялся искать память и, что куда важнее, свой путь в жизни, цель этой самой жизни
Простите меня, едва смог выговорить Ул.
Он не знал, у кого просит. У женщины, убитой теперь или у прошлого. Может, когда-то давно, у другой реки, упала замертво родная мама. И её никто не похоронил
Нож остался во вьюке Бунги. Ул скривился, озираясь и не находя решения. Увидел высоко, на холме, древнейший дуб о многих корнях, неохватный. Ул принял решение, сглотнул ужас, спустился к воде и сел возле тела чужой мамы, не бросившей дитя. Он бережно поддел труп под плечи и колени. Уже поднимая, сообразил: женщина определенно не ноба: одета бедно, на деревенский лад. Вряд ли она доводится младенцу родной матушкой, ведь не молода. Скорее няня. Хотя что это меняет?
Взобраться по влажному мшистому склону и донести тело оказалось сложно, но это не имело смысла жаловаться и сомневаться. Ул опустил тело, положил рядом окровавленный сверток. Уткнулся лбом в корни дуба.
Дай им последний приют, шепнул он в складки коры.
Слова звучали странно, Ул сомневался, что выговаривает их на знакомом наречии, но понимал смысл и ведал, что поступает так, как и подобает.
Дерево довольно долго молчало, сонное. Затем оно всколыхнулось всей кроной, потянулось ветвями, гулко лопнуло по стволу, раскрывая огромное дупло. Ул втащил тело в древесную тень. Вернулся, подобрал младенца, на миг откинул край кружевной пелёнки, понимая, что зря делает так и теперь много раз увидит во сне спокойное личико, окружённое завитками светлых волос, лёгких и слабых, как пух. Глаза у мёртвого дитя синее неба. Опустить тельце и оставить в тени оказалось тяжело.
Шаг назад, еще шаг. Трещина шевельнулась и начала срастаться. Корни под ногами дрогнули, поправились. Могила прочно закрылась, лишь в траве остался след разлома голый, лишённый травы и мха.
Кровь сохла на руках, пятнала рубаху.
Я выжил, сказал Ул, плохо понимая, к кому обращается. Я вырос подрос. Я пока не гожусь в противники тому, багровому. Но я теперь понял: если я не человек, так тому и быть. Люди не страшны ему. А я а я и дальше выживу. Я буду стараться и копить опыт. У меня есть причины.
Он отвернулся, последний раз провёл ладонью по коре, точно по заросшей складке, невидимой более никому. Рука с силой оттолкнула дуб, и Ул качнулся, содрал через голову рубаху и скатился к ручейку. Почти наощупь он брел довольно долго, желая подняться против течения выше жуткого места. Там Ул умылся, жадно и долго пил. И ещё прополоскал рубаху, хотя в мелкой воде получилось скорее извозить её в иле и траве, чем очистить. Но запах крови ослаб.
Бунга встретил своего седока, как избавление от лесных страхов. Безропотно позволил уложить на спину потник, седло. Сам сунул голову под руку, помогая привязать лопнувшую верёвку узды к оголовью! Затем конь присел на задние ноги, облегчая увязку вьюков. Подозрительно принюхался к мокрой рубахе, дрогнул но не отодвинулся.
Бунга встретил своего седока, как избавление от лесных страхов. Безропотно позволил уложить на спину потник, седло. Сам сунул голову под руку, помогая привязать лопнувшую верёвку узды к оголовью! Затем конь присел на задние ноги, облегчая увязку вьюков. Подозрительно принюхался к мокрой рубахе, дрогнул но не отодвинулся.
Боевым скакунам неведом страх, назидательно сообщил Ул, шагая к опушке. К тому же мы с тобой, как умные, пойдём длинной дорогой. Лес старый, натоптанных троп мало, да? Я назовусь Ясой, ты станешь Бу. Полагаю, умные должны не только идти торным путём, но и прятать имена. Жаль, масть у тебя хотя нет, всё хорошо, ты вполне чалый. Если не станешь потеть и лезть в воду по шею, таким и останешься надеюсь.