В тюрьме Таганской бывает хуже,
Там каждый волком, никто не дружит.
Вчера я подстаканником
По темечку по белому
Употребил охранника:
Ну что он, сука, делает?!
Она на двор он со двора,
Такая уж любовь у них.
А он работает с утра,
Всегда с утра работает.
Ее и знать никто не знал,
А он считал пропащею,
А он носился и страдал
Идеею навязчивой:
У ней отец полковником,
А у него пожарником,
Он, в общем, ей не ровня был,
Но вел себя охальником.
Роман случился просто так,
Роман так странно начался:
Он предложил ей четвертак
Она давай артачиться
А черный дым все шел и шел,
А черный дым взвивался вверх
И так им было хорошо
Любить ее он клялся век.
А клены длинные росли
Считались колокольнями,
А люди шли, а люди шли,
Путями шли окольными
Какие странные дела
У нас в России лепятся!
А как она ему дала,
Расскажут не поверится
А после дела темного,
А после дела крупного
Искал места укромные,
Искал места уютные.
И если б наша власть была
Для нас для всех понятная,
То счастие б она нашла,
А нынче жизнь проклятая!..
Сказал себе я: брось писать,
но руки сами просятся.
Ох, мама моя родная, друзья любимые!
Лежу в палате косятся,
не сплю: боюсь набросятся,
Ведь рядом психи тихие, неизлечимые.
Бывают психи разные
не буйные, но грязные,
Их лечат, морят голодом, их санитары бьют.
И вот что удивительно:
все ходят без смирительных
И то, что мне приносится, всё психи эти жрут.
Куда там Достоевскому
с «Записками» известными,
Увидел бы покойничек, как бьют об двери лбы!
И рассказать бы Гоголю
про нашу жизнь убогую,
Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.
Вот это мука, плюй на них!
они ж ведь, суки, буйные:
Всё норовят меня лизнуть, ей-богу, нету сил!
Вчера в палате номер семь
один свихнулся насовсем
Кричал: «Даешь Америку!» и санитаров бил.
Я не желаю славы, и
пока я в полном здравии
Рассудок не померк еще, но это впереди,
Вот главврачиха женщина
пусть тихо, но помешана,
Я говорю: «Сойду с ума!» она мне: «Подожди!»
Я жду, но чувствую уже
хожу по лезвию ноже:
Забыл алфавит, падежей припомнил только два
И я прошу моих друзья,
чтоб кто бы их бы ни был я,
Забрать его, ему, меня отсюдова!
У меня запой от одиночества
По ночам я слышу голоса
Слышу вдруг зовут меня по отчеству,
Глянул черт, вот это чудеса!
Черт мне корчил рожи и моргал,
А я ему тихонечко сказал:
«Я, брат, коньяком напился вот уж как!
Ну, ты, наверно, пьешь денатурат
Слушай, черт-чертяка-чертик-чертушка,
Сядь со мной я очень буду рад
Да неужели, черт возьми, ты трус?!
Слезь с плеча, а то перекрещусь!»
Черт сказал, что он знаком с Борисовым
Это наш запойный управдом,
Черт за обе щёки хлеб уписывал,
Брезговать не стал и коньяком.
Кончился коньяк не пропадем,
Съездим к трем вокзалам и возьмем.
Я уснул, к вокзалам черт мой съездил сам
Просыпаюсь снова черт, боюсь:
Или он по новой мне пригрезился,
Или это я ему кажусь.
Черт ругнулся матом, а потом
Целоваться лез, вилял хвостом.
Насмеялся я над ним до коликов
И спросил: «Как там у вас в аду
Отношенье к нашим алкоголикам
Говорят, их жарят на спирту?!»
Черт опять ругнулся и сказал:
«И там не тот товарищ правит бал!»
Все кончилось, светлее стало в комнате,
Черта я хотел опохмелять.
Но растворился черт как будто в омуте
Я все жду когда придет опять
Я не то чтоб чокнутый какой,
Но лучше с чертом, чем с самим собой.
Удар, удар Еще удар
Опять удар и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушел
Вот апперкот я на полу,
И мне нехорошо!
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
При счете семь я все лежу
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу,
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой
А я к канатам жмусь.
Но он пролез он сибиряк,
Настырные они,
И я сказал ему: «Чудак!
Устал ведь отдохни!»
Но он не услышал он думал, дыша,
Что жить хорошо и жизнь хороша!
А он всё бьет здоровый, черт!
Я вижу быть беде.
Ведь бокс не драка это спорт
Отважных и т. д.
Вот он ударил раз, два, три
И сам лишился сил,
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал, что жизнь хороша.
Кому хороша, а кому ни шиша!
Десять тысяч и всего один забег
остался.
В это время наш Бескудников Олег
зазнался:
Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил
и сгинул.
Вот наш тренер мне тогда и предложил:
беги, мол.
Я ж на длинной на дистанции помру
не охну,
Пробегу, быть может, только первый круг
и сдохну!
Но сурово эдак тренер мне: мол, надо, Федя,
Главное дело чтобы воля, говорит, была
к победе.
Воля волей, если сил невпроворот,
а я увлекся:
Я на десять тыщ рванул как на пятьсот
и спёкся!
Подвела меня ведь я предупреждал!
дыхалка:
Пробежал всего два круга и упал,
а жалко!
И наш тренер, экс и вице-чемпион
ОРУДа,
Не пускать меня велел на стадион
иуда!
Ведь вчера мы только брали с ним с тоски
по банке
А сегодня он кричит: «Меняй коньки
на санки!»
Жалко тренера он тренер неплохой,
ну бог с ним!
Я ведь нынче занимаюся борьбой
и боксом,
Не имею больше я на счет на свой
сомнений:
Все вдруг стали очень вежливы со мной,
и тренер
Каждому хочется малость погреться
Будь ты хоть гомо, хоть тля,
В космосе шастали как-то пришельцы
Вдруг впереди Земля,
Наша родная Земля!
Быть может, окончился ихний бензин,
А может, заглохнул мотор,
Но навстречу им вышел какой-то кретин
И затеял отчаянный спор
Нет бы раскошелиться
И накормить пришельца
Нет бы раскошелиться,
А он ни мычит, ни телится!
Не важно, что пришельцы
Не ели черный хлеб,
Но в их тщедушном тельце
Огромный интеллект.
И мозгу у пришельцев
Килограмм примерно шесть,
Ну а у наших предков
Только челюсти и шерсть.
Нет бы раскошелиться
И накормить пришельца
Нет бы раскошелиться,
А он ни мычит, ни телится!
Обидно за предков!
Вы мне не поверите и просто не поймете:
В космосе страшней, чем даже в дантовском аду,
По пространству-времени мы прём на звездолете,
Как с горы на собственном заду.
От Земли до Беты восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А кругом космическая тьма.
На Земле читали в фантастических романах
Про возможность встречи с иноземным существом,
Мы на Земле забыли десять заповедей рваных
Нам все встречи с ближним нипочем!
От Земли до Беты восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска игрушки нам!
Наизусть читаем Пушкина,
А кругом космическая тьма.
Нам прививки сделаны от слез и грез дешевых,
От дурных болезней и от бешеных зверей,
Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых
На Земле бывало веселей!
От Земли до Беты восемь дён,
Ну а до планеты Эпсилон
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А кругом космическая тьма.
Прежнего, земного не увидим небосклона,
Если верить россказням ученых чудаков,
Ведь, когда вернемся мы, по всем по их законам
На Земле пройдет семьсот веков!
То-то есть смеяться отчего:
На Земле бояться нечего
На Земле нет больше тюрем и дворцов.
На бога уповали бедного,
Но теперь узнали: нет его
Ныне, присно и вовек веков!
В далеком созвездии Тау Кита
Все стало для нас непонятно,
Сигнал посылаем: «Вы что это там?»
А нас посылают обратно.
На Тау Ките
Живут в тесноте
Живут, между прочим, по-разному
Товарищи наши по разуму.
Вот, двигаясь по световому лучу
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
На Тау Кита
Чегой-то не так
Там таукитайская братия
Свихнулась, по нашим понятиям.
Покамест я, в анабиозе лежу,
Те таукитяне буянят,
Все реже я с ними на связь выхожу:
Уж очень они хулиганят.
У таукитов
В алфавите слов
Немного, и строй буржуазный,
И юмор у них безобразный.
Корабль посадил я как собственный зад,
Слегка покривив отражатель.
Я крикнул по-таукитянски: «Виват!»
Что значит по-нашему «Здрасьте!».
У таукитян
Вся внешность обман,
Тут с ними нельзя состязаться:
То явятся, то растворятся
Мне таукитянин как вам папуас,
Мне вкратце об них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!»
В ответ они чем-то мигнули.
На Тау Ките
Условья не те:
Тут нет атмосферы, тут душно,
Но таукитяне радушны.
В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
Но таукиты
Такие скоты
Наверно, успели набраться:
То явятся, то растворятся
«Вы, братья по полу, кричу, мужики!
Ну что» тут мой голос сорвался.
Я таукитянку схватил за грудки:
«А ну, говорю, признавайся!..»
Она мне: «Уйди!»
Мол, мы впереди
Не хочем с мужчинами знаться,
А будем теперь почковаться!
Не помню, как поднял я свой звездолет,
Лечу в настроенье питейном:
Земля ведь ушла лет на триста вперед
По гнусной теорьи Эйнштейна!
Что, если и там,
Как на Тау Кита,
Ужасно повысилось знанье,
Что, если и там почкованье?!
В королевстве, где все тихо и складно,
Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,
Появился дикий вепрь огромадный
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
Сам король страдал желудком и астмой,
Только кашлем сильный страх наводил,
А тем временем зверюга ужасный
Коих ел, а коих в лес волочил.
И король тотчас издал три декрета:
«Зверя надо одолеть наконец!
Вот кто отчается на это, на это,
Тот принцессу поведет под венец».
А в отчаявшемся том государстве
Как войдешь, так прямо наискосок
В бесшабашной жил тоске и гусарстве
Бывший лучший, но опальный стрелок.
На полу лежали люди и шкуры,
Пели песни, пили мёды и тут
Протрубили во дворе трубадуры,
Хвать стрелка и во дворец волокут.
И король ему прокашлял: «Не буду
Я читать тебе морали, юнец,
Но если завтра победишь чуду-юду,
То принцессу поведешь под венец».
А стрелок: «Да это что за награда?!
Мне бы выкатить портвейну бадью!»
Мол, принцессу мне и даром не надо,
Чуду-юду я и так победю!
А король: «Возьмешь принцессу и точка!
А не то тебя раз-два и в тюрьму!
Ведь это все же королевская дочка!..»
А стрелок: «Ну хоть убей не возьму!»