Яду капнули в вино,
Ну а мы набросились,
Опоить меня хотели, но
Опростоволосились.
Тот, кто в зелье губы клал,
В самом деле дуба дал,
Ну а на меня как рвотное
То зелье приворотное:
Здоровье у меня добротное,
И закусил отраву плотно я.
Так почему же я лежу,
Дурака валяю,
Ну почему, к примеру, не заржу
Их не напугаю?!
Я ж их мог прогнать давно
Выходкою смелою
Мне бы взять пошевелиться, но
Глупостей не делаю.
Безопасный как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Со стаканом носится
Сейчас наверняка набросится,
Еще один на шею косится
Ну, гад, он у меня допросится!
Кровожадно вопия,
Высунули жалы
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.
Погодите сам налью,
Знаю, знаю вкусная!..
Ну нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные!
А сам и мышцы не напряг,
И не попытался сжать кулак,
Потому что кто не напрягается,
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается
И много дольше сохраняется.
Вот мурашки по спине
Смертные крадутся
А всего делов-то мне
Было, что проснуться!
Что, сказать, чего боюсь
(А сновиденья тянутся)?
Да того, что я проснусь
А они останутся!..
Мне в ресторане вечером вчера
Мне в ресторане вечером вчера
Сказали с юморком и с этикетом,
Что киснет водка, выдохлась икра
И что у них ученый по ракетам.
И многих помня с водкой пополам,
Не разобрав, что плещется в бокале,
Я, улыбаясь, подходил к столам
И отзывался, если окликали.
Вот он надменный, словно Ришелье,
Как благородный папа в старом скетче,
Но это был директор ателье,
И не был засекреченный ракетчик.
Со мной гитара, струны к ней в запас,
И я гордился тем, что тоже в моде:
К науке тяга сильная сейчас
Но и к гитаре тяга есть в народе.
Я ахнул залпом и разбил бокал
Мгновенно мне гитару дали в руки,
Я три своих аккорда перебрал,
Запел и запил от любви к науке.
Я пел и думал: вот икра стоит,
А говорят кеты не стало в реках;
А мой ракетчик где-нибудь сидит
И мыслит в миллионах и в парсеках
И, обнимая женщину в колье
И сделав вид, что хочет в песни вжиться,
Задумался директор ателье
О том, что завтра скажет сослуживцам.
Он предложил мне позже на дому,
Успев включить магнитофон в портфеле:
«Давай дружить домами!» Я ему
Сказал: «Давай, мой дом твой дом моделей».
И я нарочно разорвал струну
И, утаив, что есть запас в кармане,
Сказал: «Привет! Зайти не премину,
В другой раз, если будет марсианин».
Я шел домой под утро, как старик,
Мне под ноги катились дети с горки,
И аккуратный первый ученик
Шел в школу получать свои пятерки.
Ну что ж, мне поделом и по делам
Лишь первые
пятерки получают
Не надо подходить к чужим столам
И отзываться, если окликают.
«Змеи, змеи кругом будь им пусто!»
Человек в исступленье кричал
И позвал на подмогу мангуста,
Чтобы, значит, мангуст выручал.
И мангусты взялись за работу,
Не щадя ни себя, ни родных,
Выходили они на охоту
Без отгулов и без выходных.
И в пустынях, в степях и в пампасах
Даже дали наказ патрулям
Игнорировать змей безопасных
И сводить ядовитых к нулям.
Приготовьтесь сейчас будет грустно:
Человек появился тайком
И поставил силки на мангуста,
Объявив его вредным зверьком.
Он наутро пришел с ним собака
И мангуста упрятал в мешок,
А мангуст отбивался и плакал,
И кричал: «Я полезный зверек!»
Но зверьков в переломах и ранах
Всё швыряли в мешок, как грибы,
Одуревших от боли в капканах
Ну и от поворота судьбы.
И гадали они: в чем же дело
Почему нас несут на убой?
И сказал им мангуст престарелый
С перебитой передней ногой:
«Козы в Бельгии съели капусту,
Воробьи рис в Китае с полей,
А в Австралии злые мангусты
Истребили полезнейших змей.
Вот за это им вышла награда
От расчетливых этих людей,
Видно, люди не могут без яда,
Ну а значит не могут без змей»
И снова:
«Змеи, змеи кругом будь им пусто!»
Человек в исступленье кричал
И позвал на подмогу
Ну, и так далее
как «Сказка про Белого Бычка».
Считай по-нашему, мы выпили не много
Не вру, ей-бога, скажи, Серега!
И если б водку гнать не из опилок,
То чё б нам было с пяти бутылок!
Вторую пили близ прилавка в закуточке,
Но это были еще цветочки,
Потом в скверу, где детские грибочки,
Потом не помню, дошел до точки.
Я пил из горлышка, с устатку и не евши,
Но как стекло был, остекленевший.
А уж когда коляска подкатила,
Тогда в нас было семьсот на рыло!
Мы, правда, третьего насильно затащили,
Ну, тут промашка переборщили.
А что очки товарищу разбили
Так то портвейном усугубили.
Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,
Что не буяньте, что разойдитесь.
На «разойтись», я сразу ж согласился
И разошелся, и расходился!
Но если я кого ругал карайте строго!
Но это вряд ли, скажи, Серега!
А что упал так то от помутненья,
Орал не с горя от отупенья.
Теперь дозвольте пару слов без протокола.
Чему нас учит семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны, скажи, Серега!
Вот он проснется утром протрезвеет скажет.
Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!
Так отпустите вам же легче будет:
Чего возиться, раз жизнь осудит!
Вы не глядите, что Сережа все кивает,
Он соображает, все понимает!
А что молчит так это от волненья,
От осознанья и просветленья.
Не запирайте, люди, плачут дома детки,
Ему же в Химки, а мне в Медведки!..
Да все равно: автобусы не ходят,
Метро закрыто, в такси не содят.
Приятно все-таки, что нас тут уважают:
Гляди подвозят, гляди сажают!
Разбудит утром не петух, прокукарекав,
Сержант подымет как человеков!
Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.
Я рупь заначил, опохмелимся!
И все же, брат, трудна у нас дорога!
Эх, бедолага! Ну спи, Серега!
Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.
И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не внатяжку, хочешь рви,
Провисли нервы, как веревки от белья,
И не волнует, кто кого, он или я.
На коне,
толкани
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Не пью воды чтоб стыли зубы питьевой
И ни событий, ни людей не тороплю.
Мой лук валяется со сгнившей тетивой,
Все стрелы сломаны я ими печь топлю.
Не напрягаюсь, не стремлюсь, а как-то так
Не вдохновляет даже самый факт атак.
Сорвиголов не принимаю и корю,
Про тех, кто в омут с головой, не говорю.
На коне,
толкани
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
И не хочу ни выяснять, ни изменять
И ни вязать и ни развязывать узлы.
Углы тупые можно и не огибать,
Ведь после острых это не углы.
Свободный ли, тугой ли пояс мне-то что!
Я пули в лоб не удостоюсь не за что.
Я весь прозрачный, как раскрытое окно.
И неприметный, как льняное полотно.
На коне,
толкани
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Не ноют раны, да и шрамы не болят
На них наложены стерильные бинты.
И не волнуют, не свербят, не теребят
Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.
Любая нежность душу не разбередит,
И не внушит никто, и не разубедит.
А так как чужды всякой всячины мозги,
То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.
На коне,
толкани
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, ведь уже нашли женьшень.
Не вдохновляюсь, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.
Устал бороться с притяжением земли
Лежу, так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается словно не во мне,
Пора туда, где только ни и только не.
На коне,
толкани
я с коня.
Только не,
только ни
у меня.
Василию Алексееву
Василию Алексееву
Как спорт поднятье тяжестей не ново
В истории народов и держав:
Вы помните, как некий грек
другого
Поднял и бросил, чуть попридержав?
Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю
Чего мне ждать: оваций или свист?
Я от земли Антея отрываю,
Как первый древнегреческий штангист.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга
Вечный мой соперник и партнер.
Такую неподъемную громаду
Врагу не пожелаю своему
Я подхожу к тяжелому снаряду
С тяжелым чувством: вдруг не подниму?!
Мы оба с ним как будто из металла,
Но только он действительно металл.
А я так долго шел до пьедестала,
Что вмятины в помосте протоптал.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга
Вечный мой соперник и партнер.
Повержен враг на землю как красиво!
Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.
«Вес взят!» прекрасно, но несправедливо:
Ведь я внизу, а штанга наверху.
Такой триумф подобен пораженью,
А смысл победы до смешного прост:
Все дело в том, чтоб, завершив движенье,
С размаху штангу бросить на помост.
Не отмечен грацией мустанга,
Скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга
Вечный мой соперник и партнер.
Он вверх ползет чем дальше, тем безвольней,
Мне напоследок мышцы рвет по швам.
И со своей высокой колокольни
Мне зритель крикнул: «Брось его к чертям!»
Еще одно последнее мгновенье
И брошен наземь мой железный бог!
Я выполнял обычное движенье
С коротким злым названием «рывок».
Целуя знамя в пропыленный шелк
И выплюнув в отчаянье протезы,
Фельдмаршал звал: «Вперед, мой славный полк!
Презрейте смерть, мои головорезы!»
Измятыми знаменами горды,
Воспалены талантливою речью,
Расталкивая спины и зады,
Одни стремились в первые ряды
И первыми ложились под картечью.
Хитрец и тот, который не был смел,
Не пожелав платить такую цену,
Полз в задний ряд но там не уцелел:
Его свои же брали на прицел
И в спину убивали за измену.
Сегодня каждый третий без сапог,
Но после битвы заживут как крезы,
Прекрасный полк, надежный, верный полк
Отборные в полку головорезы!
А третии средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь, и спину,
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, но как из-за еды
Дрались за золотую середину.
Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах, на картине,
Те, кто не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади и горды,
Что честно прозябали в середине.
Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа,
Разбит и смят надежный, верный полк,
В котором сплошь одни головорезы.
Но нет, им честь знамен не запятнать.
Дышал фельдмаршал весело и ровно,
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: «Кто-то должен умирать
А кто-то должен выжить, безусловно!»
Пусть нет звезды тусклее, чем у них,
Уверенно дотянут до кончины
Скрываясь за отчаянных и злых,
Последний ряд оставив для других
Умеренные люди середины.