Георг фон Конрат
Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941 1942 гг.
Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Книга посвящается мужчинам и юношам всех национальностей, которые сражались и погибли
Глава 1
Это произошло в Восточной Пруссии ранней весной 1938 года. На березах уже набухли почки, земля потихоньку оттаивала, и лишь местами, словно белые заплатки на огромном черном полотне, остались лежать маленькие островки снега. Даже дома казались наряднее; в них готовились отпраздновать окончание долгой утомительной зимы. Почти на каждом крыльце стояли только что наломанные березовые ветки, готовые вот-вот распуститься, словно говорившие о том, что приближается новое время года. Для всех весна была временем надежд, перемен, когда города открывают настежь свои окна и люди начинают просыпаться от зимней спячки.
Легко и беззаботно я шагал по дороге, по которой всегда ходил из школы домой. Мне было пятнадцать, и весна для меня означала то, что совсем скоро я смогу снова отправиться в плавание под своим парусом. Я уже соскучился по свежему ветру, дующему в лицо, и все мои мысли были только об одном: как в это воскресенье я смогу выйти на регату. Все было тихо и спокойно в тот мирный день, но этого нельзя было сказать о ситуации в Германии. Разве мог кто-нибудь тогда поверить, что что-нибудь ужасное ожидает весь мир, и как я сам мог поверить, что моя жизнь изменится в одночасье? Но тогда я был слишком молод, чтобы понять все это.
А по всей Германии раздавался грохот военных машин. Неофициальная мобилизация уже началась, и солдаты целыми группами пересекали страну туда и обратно. Оборонительные силы плотно стояли на балтийской границе, засекреченность того, что происходило на российской стороне, была столь велика, что немцы не могли представить, что там происходит. В Германии же была установлена тяжелая артиллерия, а в воздухе с ревом носилось множество самолетов: проходили военные учения. Чемберлен вел переговоры с Гитлером насчет мирного урегулирования вопроса, касающегося возвращения территорий, отвоеванных у Германии после Первой мировой войны. После той встречи в Мюнхене Чемберлен вместе с Гитлером вышли к народу со словами: «Мы не хотим войны».
Гитлер, поддерживаемый Геббельсом, в своих речах объяснял немецкому народу: «Мы не можем стоять и смотреть, как наши соотечественники, наши братья и сестры подчиняются захватчикам, идя на поводу их агентурной разведки». Свою речь он закончил такими словами: «Мы должны вернуть назад нашу землю и освободить наш народ от рабства, миром или войной».
Я понимал, что Пруссия была расколота пополам коридором, но все это казалось далеким и нереальным. Как же я был не прав тогда. Все это касалось меня, да еще как.
Не спеша, ленивой походкой я шел по дороге, мимо дома бургомистра, направляясь к дому Гута Биркенфельда, своему дому, туда, где жили все мои предки, семья фон Конрата из Восточной Пруссии. Оставалось пройти еще милю, и я продолжал мечтать о регате. Наконец показалась тропинка, ведущая прямо к нашему дому.
Проходя по двору, я не заметил ничего такого, что бы могло отличить сегодняшний день от других. Конюхи, как обычно, чистили и запрягали лошадей, а на ферме, располагавшейся неподалеку, молочники, как всегда по вечерам, готовились развозить молоко.
Все вокруг было родным, и знакомые приветствовали меня улыбками. Обойдя дом, я увидел моего брата Франца, стоявшего у белой колонны на самой верхней ступеньке крыльца. Он помахал мне телеграммой, которая была у него в руке:
Эй, парень! Как тебе удалось это?! Тебе повестка прямо из Рейхсканцелярии!
В ответ я пожал плечами. Разве это значило что-нибудь по сравнению с плаванием под парусом на следующей неделе? Но Франц не унимался:
Я не смог дождаться тебя, поэтому открыл конверт и показал телеграмму деду и бабушке. Я не понял, доволен дед или нет. Прочитав письмо, он прямиком направился в бар, чтобы выпить.
Я взял телеграмму у Франца.
«От имени фюрера и с согласия ваших родственников вы зачислены в Академию психологии в Зонтхофене, Бавария! Доложить в течение сорока восьми часов. Рейхсканцелярия».
Я уставился на бумагу и еще раз перечитал послание. Всего несколько слов и точка. Франц приплясывал вокруг меня и кричал: «Что ты думаешь об этом, а, парень?! Что скажешь, а!» Но у меня не было слов. Я не мог понять, почему они выбрали меня. Это казалось нелепым, что какой-то тонкий лист бумаги, который я держал в руках, имел такую власть и мог полностью изменить мою жизнь. Я не протестовал, и у меня не было никаких вопросов. Я должен был доложить о своем решении за данное мне время, или меня просто убьют. В гитлеровской Германии с ослушавшимися был короткий разговор, даже если это касалось детей. Повернувшись, я печально побрел к конюшне, где стояла моя лошадь красивый жеребец черного цвета, и попытался объяснить ему, как я не хочу уезжать. Он так преданно взглянул на меня, что я еле смог сдержаться, чтобы не расплакаться. И в этот момент ко мне подошел мой дед.
Сынок, произнес он любящим голосом, я знаю, как трудно оставлять то, что ты любишь, но это великая честь для каждого служить на благо родины, и я горжусь тем, что являюсь тебе дедом. Ты пойдешь по стопам своего отца, и если бы сейчас он был здесь, то тоже бы гордился тобой. Положив руку мне на плечо, он повел меня в дом. В нашей семье существуют традиции, Георг, и ты должен с честью и достоинством сохранить их.
Дед принес из кабинета бутылку хереса и, наполнив два стакана, один протянул мне.
За твое будущее, Георг, за тебя.
Медленно, ничего не говоря, мы пили вино. Я хотел, чтобы он сказал только: «Георг, тебе никуда не нужно уезжать. Ты можешь спуститься по реке на своей лодке в воскресенье, и все будет так же, как и раньше». Но он промолчал, и мы допили вино в тишине. Потом мы пошли на кухню, где бабушка и Франц уже собирались ужинать. По случаю моего последнего вечера дома бабушка приготовила жареную индейку. Мне дали обе ножки, но я не мог есть, еда застревала у меня в горле.
У меня оставалось так мало времени, и я сказал Францу, чтобы он забрал себе лодку и попросил деда позаботиться о лошади. Я не знал, что еще сделать и сказать, не мог поверить, что это все. Франц царапал ножом скатерть, а дедушка, опустив глаза, разглядывал свои руки. Он долго сидел так, а потом перевел взгляд на бабушку:
Первый раз в жизни я чувствую себя старым.
Она отвернулась и стала смотреть в стену.
Допив кофе, я пошел прощаться со своими друзьями. Меня долго не было, и, когда я вернулся, горел только свет перед входной дверью и на кухне. Я устал и никого не хотел больше видеть, но едва шагнул за порог, как загорелся свет и ребята из отряда юных моряков Германии, сидевшие кто где попало, запели: «Ничто не может сломить моряка». Казалось, там были все. Они веселились, ели и болтали. «Ты вытащил счастливый билет, Георг. Хотелось бы нам оказаться на твоем месте!»
Им было не понять моих чувств, но они с таким энтузиазмом провожали меня, что я не хотел показывать им, как мне плохо. Вечеринка закончилась далеко за полночь, и, когда все ушли, я еще долго стоял и смотрел на тающий снег. За моей спиной горничные приводили в порядок помещение, но мне казалось, будто все происходит где-то далеко. Я ничего не осознавал, пока не пришла бабушка и не отвела меня спать. Я упал на кровать в одежде. «Интересно, куда я попаду? крутилось у меня в голове. Самое интересное, почему выбрали именно меня? Ведь я был единственным человеком во всей Германии, который не хотел никуда уезжать».
Должно быть, я спал совсем недолго и проснулся с той самой мыслью, с которой заснул. Разбудила меня бабушка, которая принесла завтрак и хлопотала возле меня, словно наседка. На мгновение мне показалось, что не было никакой телеграммы, но, окончательно проснувшись, я осознал, что хочу я этого или нет, но это мой последний час в родном доме.
Позавтракав, я надел на себя военную солдатскую форму, спустился в сад, чтобы срезать букет желтых роз, которые следовало отнести на могилу матери. С болью в сердце я положил их на могилу и попрощался с покойницей.
Оставалось время, чтобы как раз успеть на поезд. Прямо у ступенек дома нас ждала самая лучшая наша машина, и водитель, уже одетый в униформу, поставил мои чемоданы на заднее сиденье. Я залез в автомобиль, бабушка с дедом сели напротив меня. Бабушка не верила в войну и в то, что детей забирают из дома, так она говорила дедушке.
Война не женское дело, кратко ответил он. Георг теперь мужчина и должен служить своему отечеству, я надеюсь, он будет служить достойно.
Бабушка начала плакать, а я смотрел на нее и думал: «Женщины слабые, поэтому свои печали они прячут в слезах». Сейчас я знаю, что это не всегда так.
Приехав на станцию, мы увидели массу молодых людей. Здесь было целых два оркестра, так громко игравших, что я еле слышал, что говорила мне бабушка. Вдруг неожиданно раздался последний предупредительный свисток. Моя бабушка, подобно другим женщинам, стоявшим вокруг, заволновалась, она стала обнимать и целовать меня, умоляя поскорее садиться на поезд. Дед взял меня за руку и сказал:
Теперь все зависит от тебя, Георг. Не опозорь нашу фамилию. Да поможет тебе Господь, сынок.
Я сел на поезд, который, двинувшись, постепенно набирал обороты, так что дедушка и бабушка скрылись в толпе.
Пусть Господь не оставит вас тоже! кричал я, но мои слова заглушались в грохоте колес поезда. Затем и станция исчезла из вида, и я сел на свое место, глядя перед собой пустыми глазами. Впереди меня ждала неизвестность, но я был молод, и, хотя мне ужасно не хотелось покидать родные края, все же я был уверен, что совсем скоро смогу вернуться туда.
Приехав на станцию, мы увидели массу молодых людей. Здесь было целых два оркестра, так громко игравших, что я еле слышал, что говорила мне бабушка. Вдруг неожиданно раздался последний предупредительный свисток. Моя бабушка, подобно другим женщинам, стоявшим вокруг, заволновалась, она стала обнимать и целовать меня, умоляя поскорее садиться на поезд. Дед взял меня за руку и сказал: