Теперь все зависит от тебя, Георг. Не опозорь нашу фамилию. Да поможет тебе Господь, сынок.
Я сел на поезд, который, двинувшись, постепенно набирал обороты, так что дедушка и бабушка скрылись в толпе.
Пусть Господь не оставит вас тоже! кричал я, но мои слова заглушались в грохоте колес поезда. Затем и станция исчезла из вида, и я сел на свое место, глядя перед собой пустыми глазами. Впереди меня ждала неизвестность, но я был молод, и, хотя мне ужасно не хотелось покидать родные края, все же я был уверен, что совсем скоро смогу вернуться туда.
Тогда я еще не знал, что начнется война и я никогда больше не увижу свою семью. Но я рад сейчас, что тогда не знал этого.
Вытянувшись на своей полке в пустом купе, я начал читать. Эту книгу о Наполеоне Бонапарте, зная мое увлечение историей, дал мне с собой в дорогу дед. Читая, я пытался избавиться от навязчивых мыслей, но это было бесполезно: они снова и снова лезли в голову.
Поезд прибыл в Берлин в полдень следующего дня. Я сидел на пустой скамейке и ждал поезда на Мюнхен. Думая о том, какое расстояние я проделал, я совсем расстроился, ощутив сильную тоску по дому. Мне никогда раньше не приходилось уезжать из дома дольше чем на несколько дней, и чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что во мне нашли такого, чем я мог бы пригодиться своей стране. Никакой войны не было. Да и Гитлер и Чемберлен были настроены против военных действий. Но почему тогда всех молодых людей Германии одели в военную форму и обучают обращаться с военной техникой? спрашивал я себя. Мне вдруг стало не по себе, какая-то холодная волна охватила все тело. Мои размышления прервал голос, донесшийся из громкоговорителя, он произнес мою фамилию:
«Георг фон Конрат, немедленно доложите о своем присутствии в военкомат».
Подхватив чемоданы, я бегал с платформы на платформу, пока не нашел то, что искал. В помещении было человек сто, примерно моего возраста, которые также ехали в Зонтхофен. После того как офицер проверил мои дорожные документы, он быстро представил меня остальным. Затем нам показали вагон-ресторан, где мы могли подкрепиться. Мы еще не знали, что это в последний раз нам самим предлагают выбрать еду. Я огляделся по сторонам, рассматривая остальных, еще не осознавая, что с большинством из этих ребят, начиная с сегодняшнего дня, мне предстоит учиться, есть и спать под одной крышей.
Все мы были немного сбиты с толку, смущались, и поэтому было непросто так вот сразу с кем-то разговориться, но я познакомился с одним мальчиком, тоже из Пруссии, и всю оставшуюся часть поездки мы держались вместе. Его звали Вилли фон Хоффен, он приехал из Пиллау[1], но, казалось, не был расположен к разговорам, и я больше не о чем не расспрашивал его. Мы просто сидели рядом, а он читал мою книгу.
Когда мы приехали в Мюнхен, для меня это был просто чужой огромный город. Нам не разрешили самостоятельно покидать станцию, а мимо неслись толпы поглощенных своими заботами людей, которым не было до нас никакого дела. Лишь охранники, сопровождавшие поезд, не спускали с нас глаз.
От Мюнхена оставалось ехать только несколько часов, и, когда поезд остановился на маленькой загородной станции, нам приказали высаживаться. Один из сопровождавших поезд повел нашу группу в направлении находившихся неподалеку гор, у подножия которых располагалось четырехэтажное здание.
Это Зонтхофен, произнес он. Вам очень повезло. Только сливки немецкого общества получают шанс попасть внутрь Академии.
Запрокинув головы, мы рассматривали крепкие, сложенные из желтого кирпича стены. Здесь царила атмосфера секретности. Попав сюда, ты уже не сможешь так просто взять и уйти. Это как попасть в больницу, на принудительное лечение, а скорее в тюрьму. В радиусе нескольких километров не было видно других зданий, и такое уединение, очевидно, имело смысл. Величественные скалы, покрытые сосновым лесом, возвышались над нами, завораживали и излучали таинственность. Этот пейзаж, на фоне которого стояла наша школа, сделал свое дело: туда не хотелось идти. Академия выглядела холодной и отталкивающей, возможно, даже больше, чем являлась таковой на самом деле. Я не думаю, что, даже находясь в непосредственной близости от этой крепости, кто-то из нас мог предположить, что случается с мальчишками, которые входят в эти ворота. Разве могли мы тогда представить, что большинство из нас будут жить впоследствии в постоянном страхе и отвращении к самим себе, пытаясь подавить все человеческие чувства, действуя словно лунатики, словно люди, находящиеся в бредовом состоянии. Но можно ли было подумать, что, пройдя пытки, ты станешь одним из бойцов диверсионно-десантного отряда, лучше известного под названием «Пятая колонна».
Поначалу я думал, что мы единственные, прибывшие в Зонтхофен, но это оказалось не так. Когда мы стояли у входа, к нам стали присоединяться другие группы ребят, и таким образом нас набралось свыше шестисот человек, и всем было не больше пятнадцати лет. Всех нас загрузили в автобус, и мы двинулись по дороге. Это был последний этап нашего долгого путешествия, и, проехав через тяжелые ворота Зонтхофена, мы оказались на серой асфальтированной площадке. На противоположной стороне помоста несколько преподавателей в форме Национал-социалистической партии со строгими лицами стояли в ожидании полной тишины и нашего внимания. Словно овечье стадо, нас высадили из автобуса и построили в шеренги, приготовив выслушивать длинные нудные речи. У меня не было сил даже притворяться, что я внимательно слушаю, и я просто стоял, смотря перед собой утомленным взглядом и думая: «Георг, ты непременно найдешь какой-нибудь выход». Но я снова ошибался.
Закончились речи, и нас строем повели в общежитие огромные казармы из желтого кирпича, размером с баскетбольные залы, в каждой из которых стояли кровати в три ряда. В центре каждой комнаты стоял огромный стол, по крайней мере пятидесяти шагов в длину, над которым висело несколько электрических лампочек. Дальше нас провели в столовую, подвальное помещение чудовищных размеров, стены которого были обиты листами из нержавеющей стали. На одной стене висел огромный портрет фюрера, окруженный флагами.
Затем мы прошли в регистрационную комнату, где наши фамилии записали в журналы и выдали незаполненные бланки. Теперь оставалось пройти медицинский осмотр, и первым делом нас повели к психиатру, а потом видимо, это было менее важно мы должны были показаться дантисту и другим специалистам, которые вписывали результаты обследования в пустые строчки бланков. Я постарался сосредоточиться перед тем, как предстать перед психиатром. Надеясь, что этот осмотр закончится как можно быстрее, и будучи абсолютно уверенным, что он мне нужен так же, как валенки на экваторе, я последовал за охранником, не задавая лишних вопросов. Он провел меня в просторный кабинет, где стояли только стол и два стула, на одном из которых сидел невысокий темноволосый мужчина с невыразительным лицом. Выражение глаз у него было холодное и жесткое. Такого взгляда я никогда раньше не видел. Я предположил, что это и есть психиатр.
Не говоря ни слова, он кивком указал мне на свободный стул и посмотрел мне в глаза, все так же, не нарушая тишины. Я сел. Сидели мы так больше часа, молча и глядя друг на друга. С того момента мне оставалось только ждать, что же произойдет дальше. А его глаза все пристальней и пристальней всматривались в меня, и это длилось до тех пор, пока я не почувствовал себя каким-то ничтожным насекомым под его испепеляющим взглядом. Я был уверен, что, должно быть, схожу с ума. Еще чуть-чуть, и я уже не смог бы вынести такого напряжения. Наконец он облокотился на спинку своего стула и спросил мое имя. Это меня обнадежило, и я, хихикнув, представился. Он кивнул и строго посмотрел на меня.
Вы знаете, что здесь не место для шуток, произнес он грубо. Ваша задача учиться, тренироваться, обливаясь потом, до тех пор, пока не почувствуете себя как выжатый лимон. И даже тогда вы скажете себе «Вильгельм идет вперед». А сейчас вы свободны.
Я вышел из кабинета, растерянный даже больше, чем раньше. Но он оказался прав, и спустя месяцы и годы мне пришлось вспомнить его слова. Я все преодолею. Без этой мысли никто из нас просто не смог бы выжить. Пройдя всех остальных врачей, я вернулся в казарму, где мне больше ничего не оставалось, как ждать.
Начиная с этого момента последующие шесть недель я ничего не делал, кроме того, как посещал психиатра, маршировал, делал прививки, снова посещал психиатра, играл в спортивные игры и снова посещал психиатра. Иногда я был вынужден часами беспрерывно отвечать на его бесконечные вопросы, которые он задавал повелительным тоном, а иногда он просто сидел и буравил меня насквозь своим взглядом, в это время я просто отключался, забывая, где нахожусь. Мои мысли уносились домой: я думал о Франце и о своей лодке.
Но с каждым днем я все больше отвыкал от родного дома. Нам не разрешалось иметь контакты с внешним миром, что бы там ни происходило. Писать письма было запрещено, и никакой почты мы тоже не получали. Так мы и жили, не представляя, что происходит за стенами Академии, хотя у нас почти не оставалось времени на то, чтобы думать, мечтать или интересоваться тем, что происходит в мире. Как-то раз, я еще не успел войти в кабинет врача, он прямо с порога рявкнул:
Начиная с этого момента последующие шесть недель я ничего не делал, кроме того, как посещал психиатра, маршировал, делал прививки, снова посещал психиатра, играл в спортивные игры и снова посещал психиатра. Иногда я был вынужден часами беспрерывно отвечать на его бесконечные вопросы, которые он задавал повелительным тоном, а иногда он просто сидел и буравил меня насквозь своим взглядом, в это время я просто отключался, забывая, где нахожусь. Мои мысли уносились домой: я думал о Франце и о своей лодке.
Но с каждым днем я все больше отвыкал от родного дома. Нам не разрешалось иметь контакты с внешним миром, что бы там ни происходило. Писать письма было запрещено, и никакой почты мы тоже не получали. Так мы и жили, не представляя, что происходит за стенами Академии, хотя у нас почти не оставалось времени на то, чтобы думать, мечтать или интересоваться тем, что происходит в мире. Как-то раз, я еще не успел войти в кабинет врача, он прямо с порога рявкнул:
Кто рейхсканцлер Третьего рейха?
Я замешкался от удивления, хотя иногда он задавал неожиданные вопросы. Я только выпрямился и крикнул в ответ:
Адольф Гитлер!
Где и когда родился фюрер? громко спросил он.
20 апреля 1898 года, ответил я кратко.
С минуту он молча разглядывал меня, затем спросил:
И что следует по важности за Третьим рейхом?
Четвертый рейх, ответил я, зная точно, что такого не существует. Но моя попытка пошутить не осталась без внимания. Он вскочил из-за стола, стукнув по нему кулаком: