А Суздаль навсегда остался городом, где время становится густо насыщенным и ароматным, как земляничное варенье. Где в единицу времени помещается больше, чем обычно. Сознание сужается и лезвием прорезает материю до самой сути. Так что теперь, когда жизнь подкидывает задачки, знаю, куда возвращаться за вдохновением.
Хочешь качественно прожить миг? Есть решение! Сузь даль!
Виноградов.
Анна Востокова
[1]
Он не понимает дочь. Понимал когда-нибудь? Савельев смотрел на угловатую вылинявшую девушку-подростка, спящую на пассажирском сидении. Смотрел и не узнавал. В худой, сутулой, иссушенной Арме, одетой по московской моде в бесцветные бесформенные одежды, отец не мог найти доверчивой румяной Ариши, которую он помнил.
Тогда ей было пять. Она была его принцессой, а может, медвежонком. Потом под колесами чёрного лимузина с мигалками погибла Наталья. Пятилетняя принцесса-медвежонок и Савельев остались одни. Медвежонок перестал быть смешным и румяным: Аришины большие глаза теперь не смеялись, девочка будто нетерпеливо и тревожно ждала кого-то очень нужного. Вечерами детские глаза уставали искать, они тускнели, становились пусты и бесконечно печальны.
Ещё какое-то время, совсем недолго, Савельев чувствовал дочь: по инерции, умел покупать ей одежду, отводить и забирать из детского сада. Москва заставила больше работать. Помогала тёща, пока могла. В первый класс Аришу отвели папа и бабушка, во второй папа, начиная с третьего соседка Саида. Престарелая одинокая Саида сначала помогала по хозяйству, потом стала готовить для печальной и не по годам мудрой девочки, потом попросилась в няни. Савельев не возражал, как не возражал против любой помощи по дому и дочери. Так и повелось.
Савельев сначала устроился дизайнером в архитектурное бюро, потом открыл свое, заказов становилось больше, Савельев не отказывался ни от ресторанов в Махачкале, ни от особняков в Красноярске. Пока высокомерные коллеги ловили жирных клиентов в пределах МКАД, Савельев на три круга объехал Россию: Калининград, Краснодар, Иркутск, Владивосток В командировках было проще рядом не было девочки с большими взрослыми глазами.
Савельев избегал её, признался себе в этом, когда Арме было двенадцать. Тогда он впервые увидел, как похожа Арина на Наталью. Так же как мать, Арина иронично подхмыкивала над глупостью мира и существ, его населявших. Как мать, закусывала нижнюю губу, когда была погружена в работу. Как мать перебирала волосы за ухом, когда долго не могла найти нужное решение. То и дело подмечая знакомые черты и сплетая из них иллюзию Натальи, Савельев не мог «вернуть» их обратно дочери: Арина стала для него ожившей неточной фотографией, быть рядом с которой больно. За прошедшие годы принять смерть жены Савельев так и не смог: запретил себе осознавать, отложил на потом. Пока Арина была маленькой полно хлопот, ими удобно заполнять мысли и время. Потом работа, много работы. Калининград, Краснодар, Иркутск Только тогда, взглянув на двенадцатилетнюю Арину, понял не сбежать, не обмануться. Натальи не будет никогда.
Тогда же Арина стала Армой:
Папа, а правда, что мама хотела назвать меня Машей, а ты настоял на Арине? спросила дочь за завтраком.
Правда, ответил Савельев, Маш тогда было много, а Арина всего одна. Как няня Пушкина, не признаваться же дочери, что Машей он не согласился её назвать, потому что так звали тещу, а имя Арина выбрали «чтобы никому не обидно», ткнув в перечень женских имен в орфографическом словаре.
Я вот что подумала, здорово было бы два имени иметь, как в Америке.
Здорово, но неудобно, перебил Савельев.
Неудобно, да, но я новое придумала. Буду Армой, Арина и Мария вместе.
Арма, так Арма. В свои двенадцать Савельева звали Тучей за тёмные кудри на голове и привычку хмуриться. Кого-то звали Длинный, кого-то Чиж. Эта пусть будет Армой.
[2]
Что у Армы проблемы, поняли не сразу. Савельев окончательно выключился из системы «дочь школа», когда Арина стала для всех Армой, классу к восьмому. Арине-Арме повезло со школой Савельев искал подходящую школу для девочки с печальными глазами и нашёл. Ради крошечной школы с художественным уклоном пришлось переехать с Таганки на север Москвы. Верная Саида провожала и встречала девочку, покупала ручки, фломастеры, балетки, готовила с собой бутерброды, ходила на родительские собрания и отчётные концерты. Пока Арина играла на флейте, разучивала партии в школьных спектаклях, ходила по театрам и музеям, всё было ровно: в школе накачанных искусством детей боготворили.
Дети, выросшие в свободе джаза, независимого кино и творческого бардака, именуемого поиском, отличались от сверстников. Они научились видеть красоту, но совершенно не умели видеть опасности, они ценили личность, не признавали общих условностей, соперничали в творчестве и совсем не гнались за модой. Арма жила в школе, возвращалась домой не раньше восьми. Инструмент, танцы и студия керамики. Лепить, обжигать и расписывать Арма полюбила сразу, как взяла ком пластичной глины в руки. За годы учёбы полки в детской и библиотеке покрылись бессчётными уточками, слониками, ангелочками. Арма росла, глянцевые фигурки становились всё более точными, изящными, сложными. Слоников и ангелочков сменили сгорбленные клоуны с вытянутыми обречёнными лицами, уставшие хрупкие балерины, царственные колдуньи, одинокие и закрытые. Арма лепила фигурки такими, что даже стоя тесной толпой на книжной полке, они не смотрели друг на друга. Все в себе.
Савельев в поделках дочери искусства не признавал, хотя керамические фигурки охотно принимали на детские выставки. Иногда Арма приносила дипломы и грамоты: её керамику хвалили за характер и образность. Какая, к чёрту, образность, если все на одно лицо: уныние, отчаяние и мрак. Обычный подростковый максимализм, только в глине, морщился Савельев.
В пятнадцать лет, несмотря на увещевания Саиды и протесты самой Армы, Савельев забрал дочь из творческой школы. Пора жить нормальной жизнью. После натужного лета с репетиторами по запущенной чёртова студия керамики! учебной программе Арма поступила в лицей при лучшем экономическом вузе. Два года в лицее повышали шансы девочки на поступление на «нормальный» факультет.
В декабре из лицея позвонили. Арму нашли в подсобке с признаками отравления. В рюкзаке девочки не было ни одного учебника: только телефон и два кома гончарной глины.
[3]
Дом в Суздале Савельев снял сразу, как только вопрос с поступлением в реставрационное училище был решён. Поживёт до начала учебного года, потом приедет Саида. Сам будет приезжать по мере возможности. Во Владимире живет младшая сестра Натальи в случае чего присмотрит за племянницей.
Не такого пути хотел Савельев для Армы. От специальности «Реставрация, консервация произведений декоративно-прикладного искусства из керамики» несло пылью музейных архивов, дешевым порошковым кофе и нищетой. Реставрация и консервация. Да ещё и средне-профессиональное. Знающие коллеги успокаивали тем, что выпускники суздальского художественно-реставрационного училища горячо востребованы в центральных музеях обеих столиц; что работа в Эрмитаже, Пушкинском, или у Грабаря Арме почти обеспечена.
Остаток учебного года Арма провела дома и в школьной гончарной мастерской. Коллекцию клоунов и балерин пополнили субтильные ломаные фигурки, балансирующие на канатах, подоконниках, оградах мостов. Балансирующие и готовые сделать шаг вперед.
Савельев смотрел на спящую дочь, на глубокие тёмные пятна в глазницах, на короткие неровные ногти, на гладкие будто сами из керамики ладони. В ней почти не осталось Натальи. В ней и жизни-то почти не осталось.
Арма проснулась, пока он выгружал вещи из машины. С собой привезла только чемодан джинсов, холщовый мешок с инструментами для лепки и три десятикилограммовых мешка глины. Ни бутыльков с косметикой, ни пёстрых тряпок, которые, наверное, должны были быть у подростка, Арма не взяла. Может, у дочери их никогда не было?
Поделили комнаты. Дом был старый, но старательно отремонтированный специально под сдачу с кондиционером, вай-фаем и исправным водоснабжением. Арма заняла одну из спален и угол веранды. Застеклённая веранда, опоясывающая две стороны дома, была гордостью хозяев: прохладная летом и тёплая зимой, она служила и гостиной, и столовой, и библиотекой, и курительной комнатой. Теперь ту часть, что окнами выходила на сад, заняла Арма. Оборудовала угол под мастерскую: на большом застланном клеёнкой столе лепила, сушила. Обжигать готовые фигурки было негде, они копились на столе, на стеллаже и комоде. Савельев пообещал отвезти заготовки на обжиг в школьную мастерскую, как только соберётся в Москву.
За лето исходили Суздаль вдоль и поперёк, выучили названия половины городских церквей, объехали ближние достопримечательности, многовековые храмы, музеи соседнего Владимира. Бесконечно много ходили и бесконечно много разговаривали. Сначала на безопасные дежурные темы: о том, как устроить быт, о Суздале, о дурацких его огурцах, которых в городе летом было особенно много. Потом о керамике. Оказалось, Арма не просто лепила, но живо интересовалась историей.
За лето исходили Суздаль вдоль и поперёк, выучили названия половины городских церквей, объехали ближние достопримечательности, многовековые храмы, музеи соседнего Владимира. Бесконечно много ходили и бесконечно много разговаривали. Сначала на безопасные дежурные темы: о том, как устроить быт, о Суздале, о дурацких его огурцах, которых в городе летом было особенно много. Потом о керамике. Оказалось, Арма не просто лепила, но живо интересовалась историей.
Знаешь, Виноградов, который русский фарфор придумал, тоже отсюда, из Суздаля, рассказывала Арма, пока они взбирались на земляной вал у Кремля, чтобы посмотреть на закатную реку а погиб, между прочим, из-за своего открытия.
Вот как? Савельеву не было никакого дела ни до русского фарфора, ни до его изобретателя. Но ему нравилось слушать дочь. Впервые за десять лет он слушал и слышал Арму. По-настоящему. Будто не было долгого отчуждения, будто несказанные ею слова копились в огромный загашник и сейчас нескончаемым потоком обрушивались на готового слушать отца.
Да, погиб. Прожил всего 38 лет. Виноградов долго искал рецепт, пробовал копировать европейцев, но в конце концов создал собственную технологию на местных ингредиентах. Его фарфор был получше мейсенского, даже с китайским можно сравнить, представляешь?
Ну молодец мужик этот Виноградов, согласился Савельев, а в чём трагедия?
После того, как из виноградовского фарфора научились делать всякие штуки, Черкасов, Елизаветин кабинет-министр, запер Виноградова на заводе. И никуда не выпускал, даже к семье. И здесь, в Суздале, Виноградов больше не был. Тогда рецепт фарфора считался государственной тайной. Черкасов к Виноградову специальных надзирателей приставлял, и они постоянно следили, чтобы он кому-нибудь секрета не выдал. Много всякого. Историки пишут, что его били, унижали, пишут даже, что во время обжига Виноградова силой у печи держали чтобы постоянно за процессом следил. Хотя что там следить? Если в печь засунул и с режимом ошибся, расслабься уже.