Суздаль. Это моя земля. Легенды и мифы Владимиро-Суздальской земли - Анна Востокова 6 стр.


 И чего он, сгорел что ли в печи?  отец и дочь стояли на верхушке вала, провожая последние всполохи летнего заката. Розовые, лиловые, они бликовали то здесь, то там, путаясь в бесчисленных куполах Суздаля.

 Не, не сгорел. Сначала с ума сошёл от издевательств, потом заболел и умер. Причина неизвестна. Считается, что от заточения и разлуки с родными.

 Да уж, поучительная история,  Савельев поёжился. Не то влажная ночная прохлада, не то история фарфорового первооткрывателя, но холодно стало резко и пробирало до костей,  пойдём-ка домой, темно уже.


[4]

Вернувшись домой, Савельев устроился на просторной веранде, полюбил долгие ночные чаепития. Налить пузатую кружку горячего чая с медом или домашним вареньем, уставиться в летнюю ночь и молчать о своём. Арма обычно чаёвничала с отцом, но сегодня ушла спать. От ежедневных прогулок на свежем воздухе дочь ожила, на острых скулах выступил румянец, но сил ещё не хватало.


Ночи в Суздале совсем не такие, как в Москве. Темнее, гуще. В такую ночь нельзя заглянуть  вязкая темнота, не разбавленная уличными фонарями или светом фар, надёжно укрывает пространство за окном. Кажется, снаружи нет вообще ничего  в окнах отражается только свет абажура над чайным столом, чашки, блюдца, сам Савельев. Будто враз исчезло всё лишнее, ненужное, можно сосредоточиться, подумать.


В Суздале думалось глубже, честнее. За время, проведённое здесь, Савельев многое передумал  о себе, о дочери, о том, как дальше потечёт их жизнь. Сначала мелкими рваными мыслишками  о том, что надо будет свозить Арму в Москву за новой одеждой к осени, что нужно проверить систему отопления в доме, что Саиде нужно завести карточку удобного банка, что в четверг нужно отправить эскиз заказчику из Казани Потом научился мыслить долго, неспешно обдумывая каждую задачу, встраивая её в общий жизненный уклад.


Ночами на веранде и работалось хорошо, Савельев раньше срока закончил чертежи и рисунки по текущим заказам, навёл порядок на заброшенном сайте, обновил информацию, портфолио работ, разобрал почту  скоро и «висяков» почти не осталось. Арма тоже работала ночами. В её импровизированной мастерской на другом конце веранды свет горел и после того, как Савельев закрывал компьютер и ложился спать. Говорит, в дневном свете у фигурок выражение лиц другое, обманчивое. Ну и пусть.

Савельев включил компьютер, но против привычки открыл не служебную почту или фейсбук, а поисковик. «Фарфор Виноградов»,  спросил у всезнающей паутины. «Трагедия Дмитрия Виноградова», «отец русского фарфора»  Гугл выдал полтора десятка однотипных статей, ничего нового к рассказу Армы не добавивших. История плохо помнила жизнь фарфорового гения до изобретения им фарфора. Сведений о семье Виноградова в Гугле тоже не нашлось.


«А ведь он мог жить где-то здесь, да вот хоть бы на месте нашего дома»,  подумал Савельев. Подумал и спохватился: фантазия, чистая фантазия, как давно он не фантазировал? Как давно не выуживал образы из зыбкого, висящего на паутине сознания, между сном и явью? А ведь он тоже художник. Был когда-то. Когда поступал на архитектурный и носился с пёстрыми эскизами по мастерским. Савельев никогда не стремился жить у мольберта, но ловить на холсте силуэты, цвета, динамику  это он умел. Савельев читал о гении русского фарфора, а воображение рисовало сломленного человека, мечущегося по тусклым цехам «порцелиновой мануфактуры», как называли первый фарфоровый завод. Вот уже виден худой угловатый профиль с высокими скулами в парике, в посеревшей от времени и заводской грязи рубахе. Выжженный страданием мужчина со старческим лицом сидит на полу у огромного горна, где в тысяче градусов сушатся блюда и вазы для императорского сервиза. Стенки печи раскалили воздух в цеху  дышать тяжело, рубаха липнет к мокрой спине, испарина крупными бусинами выступила на лбу и переносице страдальца, вот уже еле видимые струйки, упираясь в брови, сочатся по вискам, щекам, подбородку. Губы Виноградова сухи до корок. Нынешнему тюремщику капитану Хвостову, приставленному охранять секреты производства, издевательства над барином доставляли скотское наслаждение. Стоны запертого в цеху Виноградова ему не досаждали, наоборот! Чуя особо надрывную ноту, он входил и  смотря по настроению  или молча лыбился, или делал так, чтобы «посуднику» стало хуже. Цех обжига Хвостов любил особенно: в этом цеху полубезумный уже Виноградов был полностью в его власти. Захочет  даст воды, не захочет  валяйся, собака учёная, по полу, скули, да погромче. Или  как сегодня  принёс ведро студёной воды и вылил на каменный пол. Прямо перед носом краснорожего потного «анженера». Тот в пол лицом бухнулся, лужицы в стыках каменной кладки лижет, щеками о мокрое трётся  смотреть тошно. Хвостов и не стал смотреть, вышел из раскалённой духоты. Проверил замок: «Крепко, изнутри не выбить!»  и ушёл по служебной нужде.


Сухой горячий воздух распарывает горло. Сознания нет  в голове тугим и красным пульсирует жар. Много его, много! Жаром залита вся черепная ёмкость, бух-бух-бух, виски вот-вот выломаются наружу от его давления.


 Ваа  скоблит сухими губами Виноградов. Выходит еле слышное «фаа».  Фаа


Хрюкает дверной замок, тяжёлая кованая дверь отходит с разноголосым скрипом  вернулся Хвостов.


 Как поживаешь, ваше благородие? Не мёрзнешь? А то шубку принесу медвежью. Да надеть заставлю.

 Фа  Виноградов уже не сидит, распластался на животе, хочет ползти к мучителю, но получается только вытянуть руку вперёд да оторвать от пола голову:

 Фаа

 Не болтлив ты сегодня, как я погляжу. Уйти мне может? Сам поди с обжигом справишься. Тут работы всего ничего, часов на десять. Прям прогулка по райскому саду у тебя, а не работа.

 Фааа, Фареньке перетай,  выдрав остатки воздуха из лёгких, шепчет Виноградов.

 Что? Ты, Дмитрий Иванович, человек вроде ученый, а как мужик деревенский. Кто ж в приличном обществе шепчет? С капитаном царской Её Императорского Величества армии говоришь. Так говори, как положено, неча морду воротить,  Хвостов подошёл ближе к худому мокрому телу и носком сапога перевернул Виноградова на спину.  Во, дело, так и говори.


Вместо слов Виноградов непослушной рукой из-за пояса штанов вытянул что-то белое, маленькое. Фарфоровая свистулька-уточка. Протянул нависшему над ним тюремщику:


 Фареньке перетай, день ангела у неё,  и откинулся на пол, голова гулко стукнула о каменный пол.


Хвостов взял игрушку, рассмотрел. Свистулька как свистулька, сбоку завитушка для украшения. Снизу, где лапы  двойная «Вэ», вроде как фирменный знак Winogradow. Совсем полетел разумом посудник. Ему государыня-матушка великое дело доверила, а он свистульки лепит. И кто такая эта Варенька? Жена, что ль, или дочь? А может девка какая заводская? Хвостов сочно сплюнул, бросил свистульку на пол, раздавил сапогом. Цацка беспомощно хрустнула и осталась лежать пятном фарфоровых осколков рядом с недвижимым создателем.

 Фареньке перетай, день ангела у неё,  и откинулся на пол, голова гулко стукнула о каменный пол.


Хвостов взял игрушку, рассмотрел. Свистулька как свистулька, сбоку завитушка для украшения. Снизу, где лапы  двойная «Вэ», вроде как фирменный знак Winogradow. Совсем полетел разумом посудник. Ему государыня-матушка великое дело доверила, а он свистульки лепит. И кто такая эта Варенька? Жена, что ль, или дочь? А может девка какая заводская? Хвостов сочно сплюнул, бросил свистульку на пол, раздавил сапогом. Цацка беспомощно хрустнула и осталась лежать пятном фарфоровых осколков рядом с недвижимым создателем.


[5]

От экрана Савельева отвлёк звон. Тонкий, но ярко заметный в плотной ночной тишине. Не звон  прерывистый стук металла о стекло. Нет, не стекло, керамика. Будто чайной ложкой по стенкам чашки задевают, когда чай размешивают. Савельев вскинулся, прислушался. Позвякивало совсем рядом, будто за его же столом. Замер, тело вмиг засвинцовело. Не сразу, медленно, усилием воли отвёл глаза от светлого прямоугольника экрана и вгляделся в соседнюю, бурую от отблесков тьму. Никого. Сорвался с места, нащупал выключатель, веранду залило электрическим светом. Никого. Вернулся за стол успокоить дыхание. Рядом с ноутбуком стояла пустая фарфоровая чашка, на дне остатки чая. Савельев аккуратно, как до спящего опасного зверя, дотронулся до чашки. Теплая  чай из неё только-только выпили. Рядом витая ложечка  таких в доме Савельева не было. В осмелевшее вроде тело вернулась неподъёмная тяжесть. В основании черепа стало липко и холодно. Шевелиться, главное, шевелиться. Страх парализует, но мгновенно отступает, если пошевелить хотя бы пальцем, сделать шаг, махнуть рукой  не важно. Зажмурился, заставил ладонь сжаться в кулак, разжаться. Помогло. Открыл глаза. Никакой чашки, кроме его собственной с остатками холодного чая, на столе не было  всё как обычно. Чёрт, спать пора.


Уже почти зашёл в дом, как увидел, что на другом конце веранды тускло горит свет. Видимо, не заметил, как Арма проснулась и проскользнула в мастерскую. Дочь, ссутулившись, сидела за столом, в одной руке держала маленькую заготовку, другой оглаживала её, придавая нужную форму.


 Не крадись, я вижу отражение в окне,  не оборачиваясь, сказала она. От звука её голоса, пусть тихого, но живого и знакомого, морок Савельева вовсе растаял. Чего только не примерещится ночью.

 Я спать,  подошел к Арме, поцеловал во взлохмаченную макушку,  чего лепишь?

 А вот, посмотри, приснилась,  Арма протянула отцу круглую уточку-свистульку,  не «Мыслитель», конечно, зато свистит. Высохнет, можно попробовать.

 Слушай, а можно мне?

 Что, посвистеть?

 Нет, можно я тоже вылеплю? Ну вот, хоть такую же уточку?

 Попробуй,  Арма протянула отцу ком белой гончарной глины.


Савельев сел рядом с Армой, взял глиняный шар, размял непослушными руками, сплюснул по сторонам, и ногтем выдавил двойную «Вэ»  начну, пожалуй, с основания.


Реставратор.

Татьяна Архипова

[1]

Как всегда, работала «Культура»: «На территории Владимиро-Суздальского заповедника реставрируют усадьбу Храповицкого объектом культурного наследия утрата живописи руками Суздальских реставраторов реставраторы реставраторы станковой и темперной живописи икон».


В своей динамичной вечерней рутине я остановилась и села на край дивана. С мокрыми руками и чашкой.


«Реставрация икон и произведений темперной живописи» Звук понемногу стихал, на экране мелькали иконы: до (в своём плачевном состоянии) и после восстановления. Женщина со светлым лицом что-то рассказывала корреспонденту. Я смотрела сюжет уже без звука, кто-то выключил его внутри меня. Что-то кольнуло, а потом медленно начало ныть, какое-то глубинное чувство чего-то неприятного, недоделанного, смешанного то ли с долгом, то ли со стыдом.

Назад Дальше